You make a ninja wanna fuck, bitch
Название: Кровь в наших венах
Автор: Umbridge
Бета: Becky Thatcher
Фэндом: Bleach
Размер: мини, 1 254 слова
Пейринг/Персонажи: Кенпачи Зараки / Унохана Рецу
Категория: гет
Жанр: PWP, ангст, романс
Рейтинг: от NC-17(кинк!) до NC-21
Дисклеймер: на не мое, да и ни к чему мне
Краткое содержание: Кровь в наших венах все скажет за нас
Предупреждение: бладплей
Подол домашнего кимоно обнимал ноги, плескалась вода в тонкой вазе, когда Рецу шла к столику.
Она присела перед ним на пятки и бережно коснулась каждого цветка, с нежностью и затаенным волнением прижала букет к лицу. Шафран сладко-горько пах степями на границе Руконгая. Она опустила стебли в воду.
— Шафран и коммелина, — улыбнулась Рецу. Она не смотрела на Зараки, но слышала, как тот сглатывает, как дышит и даже, кажется, как бьется его сердце. Оно заглушало стрекот цикад, доносившийся через раздвинутые седзи, заглушало все звуки беспокойной, жаркой ночи.
Рецу откинула тяжелые волосы с груди за спину. При каждом движении кимоно будто ласкало ее кожу, и сегодня, как никогда раньше, Рецу ощущала ток крови в собственном теле. Она развернулась к Зараки. Тот сидел на татами, скрестив ноги, свет бумажного фонарика падал на изрезанное шрамами лицо. Меч лежал рядом, поблескивая темной сталью.
— Вам пришлось побегать за ними, капитан Зараки, — проговорила Рецу, улыбаясь. Отвороты кимоно чуть разошлись, и она чувствовала нежное прикосновение ветра и взгляд сурового капитана на своей груди. Соски затвердели, между бедер разлилось сладостное тепло. Рецу поднялась. Каждый шаг отдавался жаром в животе и в сердце. Она последний раз взглянула на полную луну и задвинула седзи.
— Капитан Унохана, — раздалось за спиной. — У меня тут еще… вот что… стих.
Рецу искоса взглянула на Зараки.
— Спасибо, мне так давно никто не писал стихов, — тихо проговорила она и в несколько шагов оказалась рядом, опустилась совсем близко, едва не касаясь коленями его коленей. Зараки протянул скомканный лист рисовой бумаги, нахмурился. Рецу коснулась его судорожно стиснутых пальцев, осторожно разжала их.
— Не стесняйтесь, я не буду смеяться, — успокоила она, поглядывая лукаво. — Не сомневаюсь, вы писали от всего сердца.
Зараки неловко ухмыльнулся:
— Да уж…. — а потом повел плечами, и вскинул на нее взгляд. — Это… не я писал, но там — все, что надо…
Рецу развернула листок и быстро прочла про себя: «Лишь вечер настает, Пылаю я сильней, Чем светлячок, Но пламени тебе, наверное, не видно, И от того ты равнодушна».
— Все равно прекрасные слова, — похвалила она, потом отложила послание.
Зараки молчал, Рецу видела, что он старательно не смотрит на ее колени, грудь, приоткрытую распахнувшимся воротом. Она качнулась вперед, Зараки отшатнулся. Рецу ощутила дрожь, прокатившуюся по его телу в жарком сухом воздухе между ними. Она протянула руку и подняла меч. В потемневшей стали тускло мерцал огонек фонарика. Рецу коснулась острия. Лезвие с неровными зазубринами обожгло, когда она провела по нему.
— Капитан Унохана, — просипел Зараки в самое ее ухо, обдавая горячим дыханием с привкусом тмина.
Рецу посмотрела на свои пальцы — белая кожа разошлась, овалы порезов заполнялись кровью.
— Капитан Зараки, вам же тоже нравится этот цвет, — с мягкой ласкающей улыбкой она протянула ему руку, коснулась его губ. Он судорожно вдохнул, а потом обхватил ее пальцы. Горячий, быстрый язык коснулся ногтей, подушечек: Зараки вылизывал раны, как пес. Или нет, скорее, как волк. Рецу любовалась его лицом, прикрытыми глазами, сведенными на переносице бровями. Влага сочилась из ее лона на ткань кимоно.
Наконец, Зараки выпустил руку, и Рецу снова обхватила его меч, поглаживая и лаская клинок ладонями. Боль от порезов не ощущалась сразу, только раны раскрывались, как цветы. Лишь через секунды она вдруг вспыхивала и расплывалась по коже, жгла и кусала. Рецу играла с мечом, жар рос в самой сердцевине ее тела.
— Капитан Унохана! — Рецу выпустила занпакто из изрезанных пальцев и взглянула на Зараки. Тот смотрел, болезненно скривив губы. На его лице недоумение мешалось с вожделением, которое он скрутил и затолкал слишком глубоко. Кровь капала на циновки, на синий шелк домашнего одеяния. Окровавленными пальцами Рецу принялась развязывать пояс Зараки, а когда тугой узел поддался, потянула хакама вниз.
Зараки тяжело дышал, приоткрыв рот. Широкая, гладкая грудь в шрамах поднималась и опускалась. Рецу прижалась к ней щекой, слушая сердце, потом губами приникла к извилистому, сложному шраму, потрогала его языком.
— Как груб был тот, кто оставил его, капитан Зараки, — пропела она, и ее голос дрожал. Зараки не смотрел на нее. В складке между бровями лежала такая мука, что Рецу невольно рассмеялась. Она погладила алыми от крови руками головку: капли сочились по гладкой кожице, блестели коралловым в устье уретры, стекали по широкой выпуклой короне ниже. Рецу прошлась ладонями по венам, по жестким волосам в паху. Капли крови, словно бусины, катились в рукава.
Зараки застонал, зарычал. Это был гортанный, утробный вой, зов плоти. Он не остановил Рецу, когда она распахнула кимоно, протянула ему меч и легла на циновки. Она смотрела на перекрытия под деревянной крышей, ощущая как сердце бьется между бедер, как прохлада касается ее крупных губ, затвердевшего клитора. Много раз, много тысяч одиноких ночей и дней, когда жара заставала ее в одиночестве над бумагами, она касалась себя окровавленными пальцами, и жаркая боль напоминала, что Рецу все еще жива. Боль будила в ней порыв к жизни, волю к борьбе.
— Вы же тоже любите битвы, капитан Зараки, — произнесла она. И в ту же секунду выгнулась, чувствуя плоть Зараки в себе. Он развел ее бедра, вошел медленно, тяжело задышал. Остановился. Рецу, сквозь томительную жажду прикосновений, движений, наблюдала за тем, как он поднимает с татами меч, стискивает рукоять, аккуратно вычерчивает узоры на ее белой тяжелой груди. Рецу не двигалась вопреки мучительному порыву забиться и застонать. Она ждала, и через мгновенье, когда кровь выступила на коже крупными алыми ягодами, Зараки обрушился на нее всем весом. Он вбирал в рот крупные соски, сначала один потом другой. Вылизывал порезы широким языком.
Рецу ощутила каждый миллиметр его плоти в своем теле, крупную головку в самом своем нутре, бездействие, неподвижность делали желание острым, как клинок Зараки. Но Рецу позволила ему ласкать свои раны. С нежностью она касалась его жестких волос, трогала бубенчики.
— Зараки, — шептала Рецу, когда Зараки наклонился к ее лицу, стискивая бедра грубыми пальцами, но тут же ослабляя хватку.
— Зараки, — повторила она ему в губы, а он бережно, и будто стесняясь порыва, погладил ее ягодицы, бедра, и продолжал гладить, словно остановиться было не в его силах. Она приподнялась, скользнула языком в его рот. Холодное острие занпакто лежало между их телами, каждое движение грозило новыми ранами.
Как давно никто не касался ее тела, кроме прохладной стали? Застарелая, неотданная, неразделенная страсть жгла сильнее боли от порезов. Языки словно боролись, Рецу казалось, что Зараки овладел ее ртом, что двигается в нем, как мог бы двигаться сейчас между ее ног.
— Рецу, — поцелуй прервался вдруг, Рецу улыбнулась, глядя на жесткие губы Зараки, замечая яростный свет в его лице. — Я его уберу пока, — и в этот момент сталь занпакто перестала холодить живот. Рецу перевела взгляд. Окровавленный меч лежал рядом.
— Ему должно быть так одиноко, — проговорила она. Зараки хрипло рассмеялся ей в волосы, а потом подался вперед, и Рецу позволила себе раствориться в его движениях, стремительных и ровных, как бег могучего зверя. Он нес ее все дальше, все выше и быстрее, и она обняла и прижала его к груди, повисла на нем, снова и снова стискивая бедрами бедра, сильнее раскрывая лоно, позволяя плоти ходить внутри нее.
Долгожданное наслаждение пришло вдруг. Сначала — острое до боли, неотвратимое, потом — мягкое, как волна горячего летнего ветра. Зараки целовал ее волосы, рычал, и рвался.
Когда он затих, Рецу высвободилась из его объятий. Не надевая кимоно, она потянулась к ящичку и достала оттуда заживляющую мазь. Медленными движениями начала наносить ее на одни порезы, другие оставляя нетронутыми. Она слышала, как Зараки повернулся на бок и сейчас смотрит на нее, видела себя его глазами — волосы, ниспадающие по спине до самого пола, белые пятки, полная грудь с крупными сосками. Сладко ныло между бедер. Сладко-горько сжималось сердце.
— Зараки, отведите меня туда, где вы собрали коммелину и шафран, — попросила Рецу, убирая мазь. — Они помогают останавливать кровь, излечивают сердечные раны.
Она повернулась и взглянула на него. Зараки расхохотался в ответ.
«Ты тоже любишь боль, — подумала Рецу, обнимая его. — Как самый простой способ оставаться живым. Разве не кровь в наших венах заставляет биться сердце?»
Название: Лучшее в дорогу
Автор: Umbridge
Бета: Becky Thatcher
Фэндом: Bleach
Размер: мини, 1 665 слов
Пейринг/Персонажи: Мадараме Иккаку/Аясегава Юмичика
Категория: слэш
Жанр: драма, романс
Рейтинг: от R до NC-17
Дисклеймер: на не мое, да и ни к чему мне
Краткое содержание: Ты - все, что я возьму с собой
Примечание: преканон
Жара стояла в окрестностях горы Хиэй уже без малого лунный месяц, и в монастыре Энряку-дзи не на шутку озаботились поливом кленовых деревьев. Те раньше времени осыпали красной листвой дорожки и пагоду.
Иккаку сидел, подобрав под себя ноги, положив на колени копье, и наблюдал за Юмичикой. Как тот проходит к колодцу, забирает воду в легкое бамбуковое ведро и тащит обратно, чуть склоняясь влево. Каждый раз, когда Юмичика наклонялся над водой, он аккуратно убирал длинный хвост за правое плечо, а потом волосы снова рассыпались по спине, сверкая на солнце. Черные, как крылья воронов. И каждый раз Иккаку ловил взглядом белую полоску шеи с небольшой родинкой, что показывалась над воротом яркого цветастого кимоно. Рукава задирались, открывая острые локти, и ведро взмывало из холодной глубины.
Юмичика направлялся обратно — сейчас он поливал деревья у колокольной башни, а там лучи палящего солнца разбивались о разлапистые ветви высоких кривых сосен, и воздух наполнялся запахом нагретой жаром хвои.
Юмичика шел, покачиваясь, как будто не ведро нес, а танцевал. Шаги неширокие, небыстрые, но движения спорые, словно он годами тренировался поливать деревья. Иккаку поглаживал обмотку копья — шелковые, нагретые на солнце ленты — и наслаждался горячей истомой, что бродила в теле от вида черных волос, белой кожи и мерной походки юного ученика. Нежного и прекрасного, как песни старых монахов.
— Мадараме-сан, — Юмичика выпрямился — пустое ведро стукнуло о гравий и покатилось к ступеням. — Жарко.
Он вытер лоб тыльной стороной ладони. Его лицо, треугольное, чуть вытянутое, раскраснелось от работы, прозрачные как речная вода глаза разгорелись.
— Давай я закончу после обеда? — он улыбнулся, губы выгнулись, будто лук, в нежной улыбке. Тут же обычно немного надменное выражение исчезло и уступило место мягкости, страстной, почти одержимой готовности.
Иккаку ухмыльнулся и встал, сжимая в руке копье.
— Время есть, — отозвался он, чуть помолчав. Юмичика кивнул. Они оба знали, что время еще есть. До утра.
Иккаку развернулся и, закинув копье за плечо, направился к покоям, в которых жили монахи и ученики. У галереи стояла бочка для умывания, и Юмичика, подвязав рукава, плеснул водой себе в лицо и обмыл руки по плечи. Капли текли с подбородка в вырез кимоно. Иккаку потеснил его, на секунду стиснув плечи под плотным хлопком. Юмичика развернул голову, как будто хотел проверить, учитель ли так бесцеремонно касается его. Их губы лишь на мгновенье оказались близко, и тут же Юмичика отошел, уступая место. Солнце плескалось в темной, теплой воде, искрилось, играло в каждой маленькой волне и воронке, когда Иккаку набрал полные ладони и умылся. Открыв глаза, он увидел в бочке отражение будущих перемен, но сморгнул — и тревожные очертания исчезли. «Время еще есть», — подумал он. — «До утра».
В комнате, что они с Юмичикой делили вот уже год, было душно и влажно, но седзи не раздвигали. Юмичика развязал широкий пояс, стащил с плеч влажное от пота и воды кимоно.
— Где твое копье? — спросил Иккаку, растягиваясь на татами.
Юмичика мотнул головой на подставку.
— Тут оставил. Зато кинжал всегда с собой.
— Легкомысленно. Копье вечером возьми.
Юмичика улыбнулся беспечно.
— Но раньше полуночи ничего не будет…
Иккаку лишь хмурился. Не получив ответа, ученик кивнул и размотал фундоши. Затем быстрым движением распустил хвост, и волосы тяжелой волной прокатились по спине. Иккаку ощутил, как бродившее в теле желание стекается в пах, полутвердый орган наливается кровью, сжал его через ткань и лениво погладил — туда-сюда.
Ученик опустился рядом, совсем голый, только волосы закрывали спину. Взяв бутылочку с маслом, вылил на ладонь.
— Я не боюсь, — проговорил он, погружая скользкие пальцы в мягкое, еще влажное с утра отверстие. Иккаку почувствовал его вкус на языке, увидел, как утром Юмичика стоял перед ним на коленях, широко разведя крепкие, белые бедра.
— Носи с собой копье, — повторил Иккаку, отводя его руку, и сам взялся размазывать масло по плотным яичкам, промежности, соскальзывая между ягодиц. Юмичика вздрогнул, подался вперед. Губы приоткрылись, блеснули белые как жемчужины, зубы. Иккаку наклонился к нему, принуждая улечься на спину, и поцеловал. Юмичика сильнее развел колени — жара расплавляла тело, запускала кровь по венам быстрее прежнего.
Иккаку коснулся языком его языка, ласкал пальцами между ягодиц, погружая до предела и медленно вытягивая, жажда мешалась с накатившей печалью. Будто не слюна, а кровь была на их губах.
Когда Юмичика принялся бормотать: «Давай же, давай», — Иккаку послушался, толкнул его на бок, и вошел легко. Юмичика двинул бедрами раз другой, помогая проникнуть так глубоко, как только можно. Будто наполнил себя плотью Иккаку, раскрываясь ему, как каждую ночь и каждый день.
Они затихли почти на минуту, мучаясь и наслаждаясь доведенным до предела возбуждением, слушали разговоры во дворе. Монахи обсуждали ночное нападение Касакуры и его братьев. Гадали — нападут ли те раньше утренней молитвы. «Их много», — говорили они. — «Окен приведет своих, Окутагава тоже. Не меньше ста, а то и двести».
— Повеселимся, — прошептал Иккаку на ухо Юмичике, а тот мотнул головой и застонал. Тогда Иккаку повалил его на живот, ухватил покрепче. Движение за движением он рвал Юмичику на себя, стиснув бедра, и тот лишь кричал в сплетенные пальцы. Иккаку не давал ему касаться себя — учил, как познать наслаждение до конца, до самой последней границы, за которой нет ни стыда, ни страха. Излившись, Иккаку вновь уложил Юмичику на спину. Юмичика судорожно утирал губы от крови и слюны. Глаз не открывал. «Наверное, — думал Иккаку, — «боится, что учитель увидит в них ярость». «Это хорошо», — говорил себе Иккаку. — «Так и должно быть».
Когда в душную комнату, воздух в которой напитался запахами пота и спермы, пробрался полуденный луч солнца, Иккаку снова взял Юмичику, широко разведя его колени, и тот хрипел и бормотал, впиваясь пальцами ему в бедра. «Полдень минул», — мелькнуло в голове Иккаку, когда белая густая жидкость окропляла живот Юмичики.
Потом Иккаку обмахивал Юмичику веером. Смотрел на его юное, прекрасное лицо, настолько нездешнее, словно кто-то подглядел лик будды, нарисовал, да и подарил человеку. Сон стирал тревогу и напряжение, делал черты совсем детскими, возвращал им невинность и чистоту. Сплетая и расплетая густые пряди, Иккаку и сам задремал.
Разбудил их оранжевый свет, заполнивший комнатку. Лучи били прямо в глаза, и Юмичика беспокойно заворочался. Иккаку поднялся и принялся одеваться. Пора было выходить на тренировку. Ничто не могло отменить ее. Юмичика открыл глаза и сел, зевая.
— Что, уже три? — спросил он, потягиваясь. Иккаку кивнул. И вновь наблюдал, как тот одевается, тщательно и обдуманно, будто каждое движение имеет свой смысл.
После тренировки Иккаку с учеником отправились не спеша в золотой зал читать сутры — Юмичика позади, учитель первый. Копье Иккаку закинул на плечо, а Юмичика — держал в руке.
Братья заходили кто по одному, кто с другими, тихо переговаривались, садились на пятки. Потом все затихло — и полилась лотосовая сутра. Все дружно в пятьдесят голосов читали знакомые стихи, и золотой будда благосклонно внимал.
Песню прервал гул колокола. Иккаку взглянул на Юмичику. Тот нахмурился.
— Быстрее! — крикнул кто-то из братьев, монахи один за другим вскакивали, хватались за копья и мечи. Иккаку не спеша поднялся, размял плечи. Юмичика встал рядом с ним, стиснув рукоять. Они снова переглянулись — в синих глазах ученика плескался восторг и гнев. Иккаку улыбнулся.
Вместе они бросились из зала для молитв во двор, где воины Касакуры уже схватились с монахами. Иккаку перехватил копье, стараясь не упустить Юмичику в пылу схватки. Ученик метался, как лисица, поражая противника. Его губы кривились то ли от улыбки, то ли от усилия. Волосы взлетали и падали, словно волны, в их черноте алела широкая лента.
Иккаку наслаждался. Острие его копья вспарывало животы, лезвие рубило головы и руки. Кровь орошала гальку, и двор монастыря стал багряным. Акира, брат Касакуры, упал навзничь, голова откатилась к ногам Иккаку, и он лишь переступил через нее, и снова взмахнул копьем. А кровь все хлестала ему в спину из рассеченной артерии. Лезвие рассекло грудную клетку Косого Масаки, и сердце того теперь билось на виду, открытое для всех.
Иккаку взглянул на Юмичику. Тот сражался, движения его были все так же точны и легки. Красные точки испещряли лицо. Лицо пылающее и восхищенное. Вдруг что-то холодное коснулось кожи. Иккаку повернулся — в глаза ему смотрели глаза врага. Меч одного из братьев глубоко вошел в живот — разорвал металлический нагрудник и безрукавку, кожу и мышцы. Иккаку отступил и повалился на бок. Холод окутал тело, он не чувствовал боли, а только искал глазами Юмичику. Шум боя, стоны, крики:
— Нас оттесняют к дальней галерее! — доходило словно издалека.
— Я должен проститься, — шептал он холодеющими губами. — Я не уйду.
И смерть не подходила близко. Ждала поодаль. Все замерло. В безмолвии над ним застыли облаченные в доспехи войны Касакуры, как были, с высоко поднятыми мечами, перекошенными яростью лицами.
И вдруг тишина разорвалась.
— Иккаку-сан! — Юмичика склонился над ним. Иккаку не хватало сил улыбнуться. Холод сменился жаром, боль переворачивала внутренности, но он не боялся ее. Он боялся остаться один. Иккаку протянул руку, кровь полилась изо рта. Юмичика все смотрел сверху. В глазах не было слез, только пустота, губы бесшумно шептали. Потом быстро оглянулся и вытащил кинжал. Иккаку хотел остановить его, но вместо звуков из горла вырывались лишь хрипы. Юмичика схватил его руку липкими от крови пальцами, прижался к ладони губами, а потом стиснул рукоять. Смерть улыбалась рядом. Когда она раскрыла Иккаку объятия, он успел увидеть, как Юмичика вгоняет кинжал себе в живот и дергает от левого бока до правого. А потом падает на грудь учителя, накрывая окровавленными волосами. В тот же миг все исчезло. Какое-то время они будто плавали в темноте, а потом боль ушла.
* * *
Иккаку открыл глаза и огляделся. Юмичика сидел рядом с ним, рядом с их телами.
— Мадараме-сан! — воскликнул он, когда заметил, что тот очнулся, а потом, словно захлебнулся возгласом, прошептал: — Иккаку…
— Мы мертвы? — Иккаку встал. Под ногами лежали они сами, израненные и опустошенные смертью. Двор устилали тела врагов и товарищей, и поалевшие раньше времени листья кленов сыпались ярким дождем, скрывая раны и белые лица.
— Я не знаю, — Юмичика вскочил, легким жестом поправил волосы. — Что же теперь?
Они переглянулись и хотели уже идти искать, где продолжается бой, но их остановил человек в черной одежде.
— Я обязан доставить вас в Общество душ, — он вытащил меч и перевернул его рукоятью от себя. Иккаку оглянулся в поисках копья. Оно лежало на земле рядом с телом, но пальцы Иккаку прошли сквозь древко, когда он попытался поднять его. Юмичика лишь тяжело дышал за плечом.
— Будь ты проклят…, — выдохнул Иккаку, прямо глядя на странного человека, но холодные пальцы Юмичики коснулись его ладони и остудили гнев.
Что ж, если им суждено отправиться в новое путешествие, решил тогда Иккаку, все лучшее из этого мира он возьмет с собой.
Название: Начало
Автор: Umbridge
Бета: darkmorgana~, Becky Thatcher
Фэндом: Bleach
Размер: мини, 2 006 слов
Пейринг/Персонажи: Кучики Бьякуя/Абарай Ренджи
Категория: слэш
Жанр: романс
Рейтинг: от G до PG-13
Дисклеймер: на не мое, да и ни к чему мне
Краткое содержание: Как Абарай Ренджи начал службу лейтенантом Кучики Бьякуи
Бьякуя еще раз проверил, все ли учтено в составленной накануне инструкции. Новый лейтенант вряд ли осведомлен о предстоящей работе. Бьякуя отложил последний документ с аккуратно выведенным заголовком «Инвентаризация номер шестнадцать ноль пять три нуля» и взглянул на папку — плотные листы, сшитые вместе и перетянутые резинкой. В окошке надпись — шестой офицер одиннадцатого отряда Абарай Ренджи. «Надо сделать новую», — промелькнуло в голове.
Друг Рукии. Вот почему Бьякуя принял его кандидатуру, да, поэтому. Капитан подвинул к себе биографические карточки и открыл. Со снимка смотрел экстравагантный, но симпатичный парень с открытым, ярким лицом. Из плюсов — один из лучших студентов на курсе, подающий надежды, впечатляющий уровень рейреку… и красные волосы, густые, по крайней мере, на вид. Из минусов: низкий уровень владения кидо, на втором курсе Академии — интимные отношения с лейтенантом третьего отряда Кирой Изуру, а еще множество взысканий. Бьякуя с интересом просмотрел несколько страниц. За витиеватыми формулировками вставал сильный характер. «Сумеет ли он найти контакт с подчиненными?» В отряде все было по правилам. Офицеры старались не беспокоить капитана зря, а он руководил объективно, то есть согласно уставу. Так и должно быть.
Бьякуя закрыл дело и отодвинул бумаги. Он решил, что в первый же день расставит все точки над «и» согласно служебным обыкновениям. Не станет отчитывать лейтенанта за неопрятный вид — а, несомненно, таким его вид и будет — но подчеркнет взглядом неуместность подобного отношения к форме, затем выдаст положения и инструкции, а дальше понаблюдает за рвением нового подчиненного. Бьякуя коснулся пальцами кенсейкана, бросил взгляд на часы, подровнял кисти, подвигал тушечницу. Потом посмотрел в окно. На улице сияло солнце, все благоухало и переливалось: и синева неба, и сверкающая зелень сливовых деревьев. В кабинет пробирался сладостный запах пионов. «Аромат тысячи роз», — вспомнилось вдруг. Как волнующе! Бьякуя много десятков лет не испытывал такого волнения. На мгновение ему показалось, будто он очнулся ото сна и увидел, что вокруг по-прежнему продолжается жизнь…
В дверь настойчиво постучали. Бьякуя вздрогнул, словно его застали врасплох, и развернулся.
— Лейтенант Абарай Ренджи по месту службы прибыл! — раздалось из коридора.
Бьякуя молчал, выжидая положенное время. Но дверь отворилась сразу, Абарай Ренджи вступил в кабинет и обрушился на колени, вытягивая руки перед собой и утыкаясь носом в пол.
— Лейтенант Абарай Ренджи по месту службы прибыл! Разрешите приступать? — повторил Ренджи глухим голосом.
Нетерпеливость подчиненного вызывала неожиданное раздражение. Хорошо, что утром Бьякуя посвятил час каллиграфии — выписывал на огромном листе бумаги иероглиф «умиротворение».
Он только кивнул:
— Приступай.
Лейтенант выпрямился, и Бьякуя заметил с удивлением, что тот выглажен, вычищен до блеска, и форма, прическа, выбритые щеки по сиянию могут сравниться с солнечным днем по ту сторону окна. Молодой лейтенант и правда был красив и экстравагантен. Правильные крупные черты, причудливые татуировки, волосы, собранные в хвост.
— Возьми, — опомнился Бьякуя и подвинул ему бумаги. Начало совместной работы пошло не по правилам — не стоило так много времени уделять разглядыванию подчиненного. Но небольшой речью он не пренебрежет. Лейтенант взял стопку инструкций и прижал их к груди. Бьякуя сделал вид, что не заметил оплошности.
— Садись, — приказал он, указав на низкий столик рядом со своим столом. Лейтенант поклонился и торопливо устроился на рабочем месте. Бьякуя перевел взгляд на столешницу. Собственные руки в перчатках смотрелись как два белых вытянутых пятна на черном дереве.
— С сегодняшнего дня ты поступаешь в распоряжение шестого отряда, одного из тринадцати, под командование Кучики Бьякуи. Прошу в кратчайшие сроки ознакомиться с инструкциями, протоколами и уставом. Устав Готей, полагаю, тебе уже известен, но будет не лишним еще раз повторить основные пункты. В инструкциях и требованиях к личному составу указано, как мои подчиненные должны вести себя во время нахождения в расположении отряда, а также вне его, дабы не уронить честь отряда. Затем я представлю тебя…
* * *
Речь лилась и лилась, как вода из бамбукового водопровода: прозрачная, холодная, — голос капитана Кучики, чистый, приятный, но отрешенный, усыплял бдительность. Ренджи старался держаться, слушать внимательно, запоминать каждое слово. Когда капитан закончил, Ренджи схватился за бумаги. Присутствие начальства не отвлекало, вот только никак не шла из головы одна мысль: «Какое молодое у него лицо». Отчего-то все время, что Ренджи готовился превзойти Кучики Бьякую, он думал о нем как о главе клана, почтенном господине. А почтенные господа — господа зрелые. Но решившись поднять глаза на капитана, Ренджи понял, что тот ненамного старше него. «Он молодой», — снова и снова думал Ренджи, время от времени отрываясь от нудных инструкций. В них, а также в требованиях, примечаниях к требованиям, дополнительных предписаниях к письмам и уставу капитан не поленился расписать обязанности столь детально, что у лейтенанта к концу чтения закружилась голова и на губах застыла непроизвольная ухмылка. Он взглянул на капитана. Тот что-то аккуратно выводил кисточкой.
— Тут не сказано — какой чай вы любите? Что предпочтете к чаю? Может, вам обед приносить? — осмелился уточнить Ренджи.
Капитан перестал писать.
— Нет. Излишне, — ответил он. Ренджи замолчал, обещая себе, что будет держать язык за зубами. Но не прошло и получаса, как снова заговорил:
— А инвентаризация… Лейтенант до меня проводил ее? Можно мне ознакомиться с его работой?
Он приготовился услышать что-то вроде «Отставить», или «Нет», или «Запрещаю», но капитан Кучики ответил другое:
— Спроси третьего офицера. После представления отряду, — и снова погрузился в работу. «Чей отчет он правит?» — подумал лейтенант, и перед внутренним взором тут же всплыла картина: они с Юмичикой пытаются понять, что именно не понравилось капитану шестого отряда, сидят в темной архивной комнате, склонившись над отчетом, как два путешественника над картой. Ренджи стало немного грустно. Ему нравился одиннадцатый отряд, Иккаку-сан, Юмичика. Жаль, что с ними ему больше не по пути.
В обед Ренджи наконец-то покончил с чтением документов и был представлен офицерам и рядовым. Представление заняло не больше пяти минут. Капитан сообщил бесцветным голосом, что вот, мол, новый лейтенант, Абарай Ренджи. Ренджи поклонился и обещал служить верой и правдой. На том и разошлись.
Прихватив из кабинета инструкцию по инвентаризации, Ренджи отправился искать третьего офицера. Тот обнаружился в столовой. Ренджи ворвался в большой, светлый зал, устланный циновками и заставленный низенькими столиками, и направился прямо к Китамуре Оми — имя и карточка имелись в личном деле. Едва завидев старшего по званию, тот бросил палочки, подскочил и поклонился.
— Китамура, мне нужна помощь, через десять минут жду на улице, — отчеканил Ренджи. Дело не терпело отлагательства.
— Слушаюсь, лейтенант Абарай! — выпалил Китамура, но в его лысоватом затылке Ренджи почудилась настороженность.
Уже на улице подозрение подтвердилось — Китамура вел себя вежливо и крайне осторожно, так, словно имел дело с опасным субъектом.
— Вот, — Ренджи протянул ему бумагу с инструкциями. — Возможно, прежний лейтенант занимался этим…
— Да… — пролистав страницы, Китамура вернул документ. В его голосе Ренджи послышалось нечто вроде: «Бестолковая трата времени». Он и сам удивился, когда прочел все от начала до конца. Кому нужна эта работа? Но приказы капитана не оспариваются.
— Эммм… Китамура, расскажи-ка в двух словах, как у вас тут все устроено, — поинтересовался Ренджи, пока они вдвоем шагали в архив. Китамура вздохнул:
— Главное правило — хранить честь отряда. Исполнять приказы, действовать по инструкции, — объяснил он.
— Ага… Ну а что насчет командных праздников? Капитан-то не старый, должны же вы как-то общаться, укреплять командный дух? — поинтересовался Ренджи. В одиннадцатом отряде ходили слухи о капитане Кучики, как о сухом, заносчивом формалисте, но все должно иметь пределы.
Китамура скептически скривил губы:
— Нет. Не положено.
— Ничего?
— Ничего. Игры, развлечения и прочее — после службы в строго установленном порядке. Подальше от территории отряда и только те, что считаются полезными и достойными, — понизив голос, добавил офицер. «Такой молодой и такой зануда», — удивился Ренджи и хотел высказать мысль вслух, но тут они вошли в помещение архива. Ренджи невольно присвистнул.
— Ничего себе! —архив в шестом разительно отличался от архива в одиннадцатом и даже в пятом. Бессчетное количество полок уходило под потолок, в аккуратные ряды были собраны аккуратные папки. Множество папок. Такого количества Ренджи не видел никогда.
— Тут все в полном порядке, лейтенант Абарай. Вот здесь — инвентаризация номер двадцать три ноль четыре три ноля, — объяснил Китамура. Ренджи поблагодарил и отпустил его. Тот, заметно повеселев, поклонился несколько раз и переспросил, не надо ли помочь. Ренджи отказался.
К полднику он пришел к мысли, что с отрядом надо знакомиться неформально. И знакомиться не читая дела, а проверяя каждого в драке. В одиннадцатом Иккаку-сан делал именно так, зато каждый знал, кто есть кто. А тут… Кажется, офицеры боялись лишнее слово сказать, поднять глаза, говорить чуть громче принятого. Сидя в кабинете утром, Ренджи не услышал ни смеха, ни голосов на улице и в коридорах. Никто не заходил посоветоваться или уточнить приказ, как бывало в одиннадцатом.
Ренджи вызвал все того же Китамуру и велел объявить общий сбор в додзе ровно в шесть.
В назначенное время лейтенант был на месте. Он разулся, переступил порог и поклонился камидане*. Затем оглядел зал. Через раздвинутые седзи и отверстия в потолке помещение заполнял розовый солнечный свет, розово-оранжевые квадраты и прямоугольники растягивались по отлично отполированным, блестевшим словно зеркало доскам из темного дерева, через проемы видны были банановые деревья, сосны и пионы, рассыпавшиеся повсюду вокруг здания. Восхищенный, Ренджи повернулся к центру зала. Шестой отряд собрался вовремя. Рядовые и офицеры сидели на пятках, ожидая лейтенанта.
— Лучшее средство познакомиться поближе — хорошая тренировка, — начал Ренджи. — Силу противника можно понять только в бою. Я хочу почувствовать каждого из вас, узнать, что вы умеете, чему еще следует научиться. И для этого надо подраться, как считаете?
Все молчали.
— Кто первый? — он весело оглядел подчиненных. Тишина.
— Ну, долго я ждать буду? — Ренджи начинал злиться. Он нахмурился и впился взглядом в одного из сидевших напротив.
— Ты! Выходи! — рявкнул Ренджи. Офицер поднялся и поклонился, хотя на его лице застыло выражение неподдельного ужаса.
— Шестой офицер Бараки Куми!
— У вас так не делают, я уже понял. Но ничего, привыкайте. Давай, ко мне! — приказал Ренджи, кидая офицеру боккен. Шестой ловко перехватил его. Так началась первая тренировка.
Ренджи с удовольствием разделался с шестым, рассказывая по ходу, в чем тот ошибается, потом тоже проделал и с десятым офицером. Сразившись с пятнадцатью, Ренджи вспотел, скинул косоде, и продолжал дальше. Хотя они тренировались уже больше часа, он совсем не устал.
— Ну, кто еще хочет? — крикнул он, окидывая взглядом отряд.
— Я.
Ренджи резко обернулся. Перед ним стоял капитан Кучики.
— Боккен, — приказал он лейтенанту и сам выхватил один. Ренджи подчинился. Сжимая в руке деревянную палку, он все еще не верил, что перед ним капитан. Что тот снизошел до него. Отряд не выказал изумления, но показалось, что по рядам прошел тихий вздох «оооо», или это был всего лишь одновременный всплеск реяцу. Он не успел додумать мысль — капитан атаковал, и Ренджи попытался защититься, но через мгновенье почувствовал боккен у основания шеи.
— Еще, — отрывисто бросил капитан, нападая. Ренджи вновь не успел сообразить и опять получил боккеном. «Я могу… Хотя бы несколько ударов», — сказал он себе, и когда капитан снова сделал выпад, Ренджи сумел отбиться. То, что случилось дальше, поразило его.
Капитан вернул боккен в корзину. — Он мне не нужен, — проговорил холодно, а через секунду волосы Ренджи рассыпались по спине, а капитан Кучики уже стоял с другой стороны зала и держал в руке шнурок, которым лейтенант подвязывал хвост.
— Я не допускаю сомнений в том, что лейтенант сильнее любого из офицеров. Но разница в силе между лейтенантом и капитаном подобна пропасти, — проговорил он.
* * *
Этот прием с отрочества означал для Бьякуи демонстрацию силы. Он бросил шнурок лейтенанту, тот подхватил, не выпуская из рук деревянной палки. Волосы — тяжелые, яркие — упали на лицо.
— Работай, — закончил Бьякуя свою речь и умчался в шунпо, оставив в недоумении Ренджи и весь отряд. Ему нравился эффект, нравилось представление, он ощутил ликование и даже радость.
И пришел в себя только в поместье. Вдохнув свежий ветерок от ручья, он вытер лицо платком и удивился своему поведению. Тому, что наблюдал за лейтенантом, пока тот проводил тренировку, тому, что принял участие, удивил, напугал.
— Радость, — проговорил он вслух.
Вода журчала по камням, когда Бьякуя прошел над ней, скрипнув досками мостика. Он не спеша прогулялся до северных покоев, чтобы немного успокоиться. «А Ренджи силен. Большой потенциал», — рассуждал Бьякуя по давней привычке говорить с собственным внутренним голосом. — «Да, если потренировать… из него выйдет толк». Он поймал себя на том, что испытывает гордость, непонятно почему.
В спальне Бьякуя велел слугам наполнить бочку, переоделся и отправился мыться. Как обычно в этот час он погрузился в кипяток, в котором никто кроме него не решился бы лежать. Комнату наполняли запахи благовоний. Служанка стояла рядом, большое полотенце белело на согнутой руке. Бьякуя отослал ее. Откинув голову на край бочки, опустил руки в воду, и на мгновение ему почудилось, что по поверхности расплываются красными полосами волосы лейтенанта.
----
*полка, подвешенная на стене, либо ниша с полками, где в додзе обычно размещают свиток с изречением.
Название: Шунпо
Автор: Umbridge
Бета: Буква А., Becky Thatcher, Emberstone
Фэндом: Bleach
Размер: мини, 708 слов
Пейринг/Персонажи: Кучики Бьякуя/Шихоуин Йоруичи
Категория: гет
Жанр: ПВП
Рейтинг: от R до NC-17
Дисклеймер: на не мое, да и ни к чему мне
Краткое содержание: Однажды жарким летним днем в поместье Кучики наведалась непрошенная гостья
Летний жаркий полдень растекается густой синевой неба, сверкает в прорехах между листьями, благоухает смолой и горячей землей. Бьякуя вытирает пот со лба и ухмыляется — далеко позади осталась нудная каллиграфия: иероглифы «спокойствие» и «умеренность». Теперь можно весь день тренироваться во дворе, а потом пойти к деду и уговорить прочитать «Сказания о великом самурае Кучики Руичи».
— Эй, малыш Бьякуя! — доносится до него откуда-то сверху. Внезапно словно небо обрушивается на голову. Его тело действует быстрее, чем разум, он разворачивается на голос, задирает голову и видит — вон там, на черепичной крыше высокого забора сидит Она.
— Дрянь, — шипит Бьякуя и бросает бокен на гальку.
— Ты снова не рад меня видеть? — Шихоуин удивленно поднимает брови. — Снова будешь вопить? Что-то там про честь и достоинство?
Она заливисто смеется, и этот смех звенит у него в ушах, как китайские колокольчики, если ударить по ним палкой. Нет, он не вопит! Мгновение — и Бьякуя оказывается рядом, на крыше. Но Шихоуин быстрее.
— О, это что-то новенькое! — хохочет она, упирая руки в боки. Хохочет, стоя в нескольких шагах от него. — Почти поймал, молодец!
Бьякуя откидывает мокрую челку со лба. Смотрит в ее бесстыжее лицо, а не на грудь и не на ноги. В лицо. Потом миг — и он почти хватает ее за руку, но снова мимо. Ему удается лишь царапнуть скользкое смуглое предплечье, и под ногтями остается ее кожа.
— Гениально! Ты далеко пойдешь! — дразнит Шихоуин, снова замирая поодаль. Теперь она по ту сторону стены, внизу, стоит на узкой улочке, в тени бананового дерева. Ее тело пышет жаром, Бьякуе оно кажется раскаленным, как камни мостовой, и он стискивает кулаки.
— Что застыл? Устал, малыш? — доносится до него ее голос, словно через вату. Бьякуя разгибает пальцы. В голове словно что-то щелкает, и он бросается вдогонку.
Куда они несутся — он не знает. Через центр Сейрейтея, вдоль белых заборов, мимо башен Готея и дальше, дальше. Они врываются в лесную прохладу, холодные листья бьют по лицу. Под ногами сверкает река. Бьякуя все быстрее. Впереди видит только бело-рыжие всполохи хаори. Весь он — биение крови в венах, легкое скольжение вперед. Бьякуя сворачивает за холм, Шихоуин пригибается, он падает вниз — она ускользает. Он догоняет, густая листва смыкается за ними с шелестом. Шихоуин оборачивается.
Бьякуя не понимает, как это происходит, но внезапно земля ударяет его по плечу. Несколько секунд они с Шихоуин с треском катятся по сломанным веткам. Разрывается белый хвост хаори, с головокружительной скоростью трава-цветы-листья мелькают перед глазами, и вдруг все застывает.
Только сейчас Бьякуя осознает, что лежит на земле, а презренная стерва прижимает его своими подушками и смотрит прямо ему в глаза:
— Ну что, поймал? Доволен? — мурлычет она прямо ему в губы. Его лицо пылает.
— Дура, — выдыхает он, ощущая всем телом ее тяжесть.
— Оооо, а что это у нас тут такое? — она просовывает руку в разрез его хакама. Бьякуе надо бы оттолкнуть чертову суку и вскочить, но он застывает. Голова кружится, пустая, как мяч из оленьей кожи, во рту сухо, все его существо сосредоточено в плоти, которую Шихоуин сжимает так ловко. Бьякуя выдыхает.
— Нравится? — шепчет она и прижимается сильнее. — А ты хорошенький.
Она целует его в глаза, потом чуть отстраняется. Бьякуя смотрит прямо на нее, но ничего не видит. Он шевелит губами, но вместо слов получается тихий стон.
— Да, правда, кому-то такая красота достанется, — слова Шихоуин не доходят до его сознания, он закрывает рот и снова открывает, хмурится, не в силах терпеть. Ее пальцы все еще скользят, быстро и требовательно, и вдруг — словно пружина распрямляется.
Мир перестает кружиться, Шихоуин встает, оправляя порванное хаори.
— Да, ты горячий — малыш Бьякуя. Жаль, у меня уже нет времени. Кстати, — она смотрит на него сверху вниз, — возвращайся домой и исправь маленькую неприятность, которая с тобой приключилась.
Бьякуя слишком потрясен и молча наблюдает, как она неспеша удаляется под свод сверкающей листвы, а когда находит в себе силы подняться на ноги — Шихоуин уже и след простыл.
— Стерва, — повторяет он, оглядываясь. Он не помнит, как добрался сюда.
* * *
В своей комнате Бьякуя разглядывает себя в зеркало. «Неплохо», — говорит он отражению, проверяя мышцы на руках. Потом щупает щеки. Его тревожит, останутся ли они такими или лицо станет худощавым. Сейчас он больше всего озабочен своей привлекательностью, и не знает, что спустя несколько лет с его лица исчезнет забавная ухмылка, что не станет ни дедушки, ни отца. Он отворачивается от зеркала и завязывает пояс юката.
«Пора пить чай», — зовет дед, и Бьякуя бежит, забывая принять чинный вид.
Название: Полное подчинение
Автор: Umbridge
Бета: Becky Thatcher
Фэндом: Bleach
Размер: мини, 1 300 слов
Пейринг/Персонажи: Гинджо Кууго / Цукишима Шуукуро
Категория: слэш
Жанр: PWP, ангст
Рейтинг: от NC-17(кинк!) до NC-21
Дисклеймер: на не мое, да и ни к чему мне
Краткое содержание: Вы в ответе за тех, кого приручили
Предупреждение: ченслэш
Вернувшись домой, Гинджо запер дверь и, стараясь не шуметь, повесил ключи на крючок. Ночь осталась на улице, у стен многоэтажки на окраине Каракуры.
Отшвырнув туфли на аккуратно поставленные один к одному детские ботинки, Гинджо принюхался — пахло вкусно: рыбой, овощами и еще какой-то ерундой. Он щелкнул выключателем — в коридоре зажегся свет, открывая его глазам маленькую гостиную, совмещенную с кухней. Стол был накрыт на одного. Гинджо сунул палочки в одну из тарелок. Занятно, у него теперь завелась первосортная кухарка. Он выловил из соуса кусок курицы и отправил в рот — действительно, вкусно.
Интересно, где пацан? Гинджо прислушался, оставив палочки. Из спальни раздавались странные, ритмичные звуки. Скрипели пружины кровати. Скрип, тишина, скрип, тишина. Что опять придумал Цукишима?
Гинджо, тихо ступая, подобрался к двери и распахнул ее. Мальчишка как раз подпрыгнул, но увидев его, оступился и чуть не свалился с кровати.
— Ой, — выдохнул, краснея. Гинджо смерил его взглядом: растрепанные темные волосенки, красная физиономия, черные как ночь за окном глаза, цветная хлопковая пижама, купленная вчера Гинджо: пижамная куртка застегнута не на те пуговицы, штаны на бедрах, и под ними видно затвердевший пенис.
— Спать давно пора. А ты что делал? — проговорил Гинджо, подходя к шкафу. Сначала галстук, рубашку, потом брюки: сегодня он не охотился на Пустых по заданию Готея, ходил по своим делам.
— На кровати прыгал. А ты поел? — раздался мягкий голосок за спиной. — А от тебя пахнет саке.
— А твое ли это дело? — нараспев ответил Гинджо, но так, больше в шутку. Мальчик его не раздражал: он был занятным, много болтал о разной чепухе, вроде кино, крутых аниме и пока совсем не хотел обсуждать свой дар. Шрам, рассекавший его бровь, зажил и вовсе не портил миловидное лицо.
— Я просто сказал. Что, нельзя?
Гинджо услышал скрип пружин. Повесив брюки в шкаф, обернулся и обнаружил, что Цукишима растянулся на кровати, закинув руки за голову.
— Ты не поел, жалко, продукты испортятся, — посетовал тот, глядя на своего спасителя во все глаза. — Может, все-таки поешь?
— Спасибо, не хочу… — Гинджо выключил свет и лег рядом, дернул на себя одеяло. В темноте он почувствовал, что Цукишима закопошился под боком, его теплые, влажные пальцы касались руки.
— Иди на диван, — велел Гинджо, впрочем, вовсе этого не желая. Ему нравилось чувствовать живое тепло мальчишки, нравился еще такой детский, свежий запах: волосы пахли, как мокрый меховой воротник, когда мальчик дурачился и потел, губы пахли конфетами, подмышки и пах – немного потом, немного – клубничным гелем.
— Нет, — отозвался из темноты Цукишима. Гинджо нравился его голос. И его лицо. И то, что Цукишима уже играл в ванной со своим стручком и пачкал простыни по утрам. От него веяло жизнью, скрытым жаром.
Гинджо протянул руку и сжал пенис мальчика. Мягкий, тонкий хлопок не мог скрыть ничего — ни гладкой линии крупной головки, ни натянувшейся уздечки, ни вен.
— Думаешь о девчонке? — спросил Гинджо.
— Нет… — отозвался задушенным шепотом Цукишима. Его лицо оказалось совсем рядом, но в темноте не видно было, что оно выражает.
— Нет? Не рано у тебя хрен стоит, мой дорогой? — ухмыльнулся Гинджо. — Впрочем, он большой для двенадцатилетнего мальца, ты знаешь?
— У меня с семи лет уже… — так же хрипло откликнулся Цукишима. — И знаю.
Свободной рукой Гинджо коснулся своего члена. Как никогда раньше хотелось трахаться. Когда у Гинджо последний раз кто-нибудь был? Он не помнил. Может, прошлой весной?
— Ты уже делал с кем-нибудь нехорошие вещи, а, Цукишима? — с ухмылкой спросил он, трогая головку его пениса, ствол и одновременно чуть сжимая свой. — Ну там лизал мокрые девчачьи дырки? Или?..
— Слушай, что ты говоришь со мной как с ребенком? — назидательным тоном поинтересовался Цукишима и через мгновенье навалился на Гинджо всем телом.
— У меня уже все было, Гинджо, все-все-все, ясно?
— Врешь, — тихо рассмеялся тот. Цукишима поерзал, потерся о его бедра. Странно длинный для такого мелкого дохляка член прошелся по члену Гинджо, сладкий озноб пробрал от висков до живота.
— Может и вру. Давай трахнемся… — прошептал Цукишима прямо в губы.
— Слушай, зачем тебе это? Неужели в твоем возрасте думают о чем-то, кроме супергероев, стрелялок и чего там еще? — спросил Гинджо, пытаясь разглядеть его лицо. Но чувствовал только дыхание. Горячее дыхание глупого мальчишки, отдававшее соевым соусом и клубничной жвачкой, а еще пивом Асахи.
— Ты еще и выпил, придурок, — нахмурился Гинджо, придерживая его за бедра.
— Ну и что? — Цукишима ерзал все настойчивее, длинные пижамные штаны соскользнули с худого зада, и Гинджо тут же почувствовал его раскаленную кожу, а следом легкий пинок по голени.
— Ой, прости, — Цукишима виновато захихикал. — Штаны хотел с кровати скинуть…
Гинджо лежал, не пытаясь прижать его или оттолкнуть. Он подумал вдруг, что в приюте, там, где мальчик провел двенадцать лет до их встречи, у Цукишимы могло уже кое-что случиться: с одногруппниками, со старшими ребятами. Жестокие законы, кто знает… Гинджо с первого дня померещилась в нем какая-то дурнина.
— Хочешь меня? — пробормотал Цукишима и поцеловал Гинджо влажными губами. Отстраняться не хотелось. До боли приятно было чувствовать легкое, мокрое от пота тело, язык, который мальчишка пихал в рот, как будто пытался задушить, липкие пальцы на своих плечах.
— Ты мелкий, — попытка казаться порядочным хотя бы самому себе была смешна до нелепого, и Гинджо сознавал, что предпринял ее для галочки, мол, я пытался остановить этого неразумного ребенка. Но следом, не дождавшись ответа, перекатился, подминая Цукишиму под себя. Скользнул по его животу, по мягким волосам в паху. Цукишима тяжело дышал широко открытым ртом, Гинджо подумал, что мальчик вот-вот задохнется.
— Ладно… Если что — я не при чем, — в голове толкались доводы против: полиция, совращение малолетних и все дела. Но все они меркли рядом с сокрушительным желанием ласкать это еще не созревшее до конца, невинное тело, забрать его чистоту. Гинджо погладил и сжал небольшие твердые яички, прошелся пальцами по покрытым мягкими волосками ягодицам. — Хочешь, чтобы я вот так слету научил тебя по-полной?
Цукишима кивнул — челка мазнула по лицу, кончик его носа задел нос Гинджо:
— Ты крутой, сильный, мне такие нравятся, — голос сорвался. Гинджо оперся о локоть и провел ладонью по его лбу.
— И давно это у тебя?
— Всегда. Я больной, да? — прошептал Цукишима, и вдруг выкрикнул: — Не выгоняй меня!
Этот вопль был так не в духе того мальчишки, которого за короткое время узнал Гинджо, что сразу захотелось приласкать и пожалеть его. Гинджо снова погладил Цукишиму по волосам, по взмокшему лбу, по щеке.
— Успокойся. Не больнее меня. Хочешь, чтоб я тебя в зад поимел?
— Да.
Гинджо кивнул, понимая, что Цукишима этого не видит. Он отбросил одеяло, и их обоих окатило холодом. Комната к ночи промерзала насквозь. Гинджо широко развел колени мальчика и опустился между ними, раздвигая ягодицы пальцами и прижимаясь губами к тугому отверстию. Он толкнул язык между плотных складок, борясь с мучительным желанием плюнуть на ласки и засадить мальцу, как тот просил. Нет. Так нельзя. Тут было все — и жалость, и понимание, и желание трахнуть его красиво, хотя бы в этот первый раз. Стать лучшим.
Цукишима сполз вниз, сильнее прижимаясь задом к его лицу. От него пахло хлопковой новой пижамой и гелем для душа. Гинджо сильнее развел ягодицы и принялся лизать между ними.
Цукишима не стонал. Наверное, думал, что это нехорошо — стонать. А может просто был не шумным. Но в какой-то момент, когда Гинджо погладил его дырку пальцами и осторожно вставил один, всего-то на пол фаланги, вдруг весь вытянулся и тихо всхлипнул. Гинджо вслепую провел по его животу, нащупал влажное пятно под пупком, мокрый от спермы лобок, и устье, где застыла последняя не пролившаяся капля.
— Ну и хватит, — как бы ни хотелось Гинджо вставить ему по-настоящему, он отказался от этой затеи. Отказался сегодня. Сжал собственный член, и, стоя на коленях над Цукишимой, принялся быстро двигать кулаком. Ему понадобилось чуть меньше минуты, чтобы кончить. Когда голова перестала кружиться, он подался вперед и провел ладонями по бедрам мальчика. На ладонях осталась сперма.
— Иди помойся, — бросил он, спихивая мальчишку с кровати.
— Ладно, — нежный голос Цукишимы звучал так тихо, Гинджо ждал, что тот вот-вот расплачется или еще чего похуже, но вместо этого мальчик вдруг наклонился к нему и поцеловал наугад, в переносицу.
— Я быстро… — дальше Гинджо услышал шлепанье голых ног по доскам пола, потом дверь распахнулась, и голый зад Цукишимы мелькнул в приглушенном свете, лившемся из гостиной. Гинджо забыл погасить лампу.
Автор: Umbridge
Бета: Becky Thatcher
Фэндом: Bleach
Размер: мини, 1 254 слова
Пейринг/Персонажи: Кенпачи Зараки / Унохана Рецу
Категория: гет
Жанр: PWP, ангст, романс
Рейтинг: от NC-17(кинк!) до NC-21
Дисклеймер: на не мое, да и ни к чему мне
Краткое содержание: Кровь в наших венах все скажет за нас
Предупреждение: бладплей
Она присела перед ним на пятки и бережно коснулась каждого цветка, с нежностью и затаенным волнением прижала букет к лицу. Шафран сладко-горько пах степями на границе Руконгая. Она опустила стебли в воду.
— Шафран и коммелина, — улыбнулась Рецу. Она не смотрела на Зараки, но слышала, как тот сглатывает, как дышит и даже, кажется, как бьется его сердце. Оно заглушало стрекот цикад, доносившийся через раздвинутые седзи, заглушало все звуки беспокойной, жаркой ночи.
Рецу откинула тяжелые волосы с груди за спину. При каждом движении кимоно будто ласкало ее кожу, и сегодня, как никогда раньше, Рецу ощущала ток крови в собственном теле. Она развернулась к Зараки. Тот сидел на татами, скрестив ноги, свет бумажного фонарика падал на изрезанное шрамами лицо. Меч лежал рядом, поблескивая темной сталью.
— Вам пришлось побегать за ними, капитан Зараки, — проговорила Рецу, улыбаясь. Отвороты кимоно чуть разошлись, и она чувствовала нежное прикосновение ветра и взгляд сурового капитана на своей груди. Соски затвердели, между бедер разлилось сладостное тепло. Рецу поднялась. Каждый шаг отдавался жаром в животе и в сердце. Она последний раз взглянула на полную луну и задвинула седзи.
— Капитан Унохана, — раздалось за спиной. — У меня тут еще… вот что… стих.
Рецу искоса взглянула на Зараки.
— Спасибо, мне так давно никто не писал стихов, — тихо проговорила она и в несколько шагов оказалась рядом, опустилась совсем близко, едва не касаясь коленями его коленей. Зараки протянул скомканный лист рисовой бумаги, нахмурился. Рецу коснулась его судорожно стиснутых пальцев, осторожно разжала их.
— Не стесняйтесь, я не буду смеяться, — успокоила она, поглядывая лукаво. — Не сомневаюсь, вы писали от всего сердца.
Зараки неловко ухмыльнулся:
— Да уж…. — а потом повел плечами, и вскинул на нее взгляд. — Это… не я писал, но там — все, что надо…
Рецу развернула листок и быстро прочла про себя: «Лишь вечер настает, Пылаю я сильней, Чем светлячок, Но пламени тебе, наверное, не видно, И от того ты равнодушна».
— Все равно прекрасные слова, — похвалила она, потом отложила послание.
Зараки молчал, Рецу видела, что он старательно не смотрит на ее колени, грудь, приоткрытую распахнувшимся воротом. Она качнулась вперед, Зараки отшатнулся. Рецу ощутила дрожь, прокатившуюся по его телу в жарком сухом воздухе между ними. Она протянула руку и подняла меч. В потемневшей стали тускло мерцал огонек фонарика. Рецу коснулась острия. Лезвие с неровными зазубринами обожгло, когда она провела по нему.
— Капитан Унохана, — просипел Зараки в самое ее ухо, обдавая горячим дыханием с привкусом тмина.
Рецу посмотрела на свои пальцы — белая кожа разошлась, овалы порезов заполнялись кровью.
— Капитан Зараки, вам же тоже нравится этот цвет, — с мягкой ласкающей улыбкой она протянула ему руку, коснулась его губ. Он судорожно вдохнул, а потом обхватил ее пальцы. Горячий, быстрый язык коснулся ногтей, подушечек: Зараки вылизывал раны, как пес. Или нет, скорее, как волк. Рецу любовалась его лицом, прикрытыми глазами, сведенными на переносице бровями. Влага сочилась из ее лона на ткань кимоно.
Наконец, Зараки выпустил руку, и Рецу снова обхватила его меч, поглаживая и лаская клинок ладонями. Боль от порезов не ощущалась сразу, только раны раскрывались, как цветы. Лишь через секунды она вдруг вспыхивала и расплывалась по коже, жгла и кусала. Рецу играла с мечом, жар рос в самой сердцевине ее тела.
— Капитан Унохана! — Рецу выпустила занпакто из изрезанных пальцев и взглянула на Зараки. Тот смотрел, болезненно скривив губы. На его лице недоумение мешалось с вожделением, которое он скрутил и затолкал слишком глубоко. Кровь капала на циновки, на синий шелк домашнего одеяния. Окровавленными пальцами Рецу принялась развязывать пояс Зараки, а когда тугой узел поддался, потянула хакама вниз.
Зараки тяжело дышал, приоткрыв рот. Широкая, гладкая грудь в шрамах поднималась и опускалась. Рецу прижалась к ней щекой, слушая сердце, потом губами приникла к извилистому, сложному шраму, потрогала его языком.
— Как груб был тот, кто оставил его, капитан Зараки, — пропела она, и ее голос дрожал. Зараки не смотрел на нее. В складке между бровями лежала такая мука, что Рецу невольно рассмеялась. Она погладила алыми от крови руками головку: капли сочились по гладкой кожице, блестели коралловым в устье уретры, стекали по широкой выпуклой короне ниже. Рецу прошлась ладонями по венам, по жестким волосам в паху. Капли крови, словно бусины, катились в рукава.
Зараки застонал, зарычал. Это был гортанный, утробный вой, зов плоти. Он не остановил Рецу, когда она распахнула кимоно, протянула ему меч и легла на циновки. Она смотрела на перекрытия под деревянной крышей, ощущая как сердце бьется между бедер, как прохлада касается ее крупных губ, затвердевшего клитора. Много раз, много тысяч одиноких ночей и дней, когда жара заставала ее в одиночестве над бумагами, она касалась себя окровавленными пальцами, и жаркая боль напоминала, что Рецу все еще жива. Боль будила в ней порыв к жизни, волю к борьбе.
— Вы же тоже любите битвы, капитан Зараки, — произнесла она. И в ту же секунду выгнулась, чувствуя плоть Зараки в себе. Он развел ее бедра, вошел медленно, тяжело задышал. Остановился. Рецу, сквозь томительную жажду прикосновений, движений, наблюдала за тем, как он поднимает с татами меч, стискивает рукоять, аккуратно вычерчивает узоры на ее белой тяжелой груди. Рецу не двигалась вопреки мучительному порыву забиться и застонать. Она ждала, и через мгновенье, когда кровь выступила на коже крупными алыми ягодами, Зараки обрушился на нее всем весом. Он вбирал в рот крупные соски, сначала один потом другой. Вылизывал порезы широким языком.
Рецу ощутила каждый миллиметр его плоти в своем теле, крупную головку в самом своем нутре, бездействие, неподвижность делали желание острым, как клинок Зараки. Но Рецу позволила ему ласкать свои раны. С нежностью она касалась его жестких волос, трогала бубенчики.
— Зараки, — шептала Рецу, когда Зараки наклонился к ее лицу, стискивая бедра грубыми пальцами, но тут же ослабляя хватку.
— Зараки, — повторила она ему в губы, а он бережно, и будто стесняясь порыва, погладил ее ягодицы, бедра, и продолжал гладить, словно остановиться было не в его силах. Она приподнялась, скользнула языком в его рот. Холодное острие занпакто лежало между их телами, каждое движение грозило новыми ранами.
Как давно никто не касался ее тела, кроме прохладной стали? Застарелая, неотданная, неразделенная страсть жгла сильнее боли от порезов. Языки словно боролись, Рецу казалось, что Зараки овладел ее ртом, что двигается в нем, как мог бы двигаться сейчас между ее ног.
— Рецу, — поцелуй прервался вдруг, Рецу улыбнулась, глядя на жесткие губы Зараки, замечая яростный свет в его лице. — Я его уберу пока, — и в этот момент сталь занпакто перестала холодить живот. Рецу перевела взгляд. Окровавленный меч лежал рядом.
— Ему должно быть так одиноко, — проговорила она. Зараки хрипло рассмеялся ей в волосы, а потом подался вперед, и Рецу позволила себе раствориться в его движениях, стремительных и ровных, как бег могучего зверя. Он нес ее все дальше, все выше и быстрее, и она обняла и прижала его к груди, повисла на нем, снова и снова стискивая бедрами бедра, сильнее раскрывая лоно, позволяя плоти ходить внутри нее.
Долгожданное наслаждение пришло вдруг. Сначала — острое до боли, неотвратимое, потом — мягкое, как волна горячего летнего ветра. Зараки целовал ее волосы, рычал, и рвался.
Когда он затих, Рецу высвободилась из его объятий. Не надевая кимоно, она потянулась к ящичку и достала оттуда заживляющую мазь. Медленными движениями начала наносить ее на одни порезы, другие оставляя нетронутыми. Она слышала, как Зараки повернулся на бок и сейчас смотрит на нее, видела себя его глазами — волосы, ниспадающие по спине до самого пола, белые пятки, полная грудь с крупными сосками. Сладко ныло между бедер. Сладко-горько сжималось сердце.
— Зараки, отведите меня туда, где вы собрали коммелину и шафран, — попросила Рецу, убирая мазь. — Они помогают останавливать кровь, излечивают сердечные раны.
Она повернулась и взглянула на него. Зараки расхохотался в ответ.
«Ты тоже любишь боль, — подумала Рецу, обнимая его. — Как самый простой способ оставаться живым. Разве не кровь в наших венах заставляет биться сердце?»
Название: Лучшее в дорогу
Автор: Umbridge
Бета: Becky Thatcher
Фэндом: Bleach
Размер: мини, 1 665 слов
Пейринг/Персонажи: Мадараме Иккаку/Аясегава Юмичика
Категория: слэш
Жанр: драма, романс
Рейтинг: от R до NC-17
Дисклеймер: на не мое, да и ни к чему мне
Краткое содержание: Ты - все, что я возьму с собой
Примечание: преканон
Иккаку сидел, подобрав под себя ноги, положив на колени копье, и наблюдал за Юмичикой. Как тот проходит к колодцу, забирает воду в легкое бамбуковое ведро и тащит обратно, чуть склоняясь влево. Каждый раз, когда Юмичика наклонялся над водой, он аккуратно убирал длинный хвост за правое плечо, а потом волосы снова рассыпались по спине, сверкая на солнце. Черные, как крылья воронов. И каждый раз Иккаку ловил взглядом белую полоску шеи с небольшой родинкой, что показывалась над воротом яркого цветастого кимоно. Рукава задирались, открывая острые локти, и ведро взмывало из холодной глубины.
Юмичика направлялся обратно — сейчас он поливал деревья у колокольной башни, а там лучи палящего солнца разбивались о разлапистые ветви высоких кривых сосен, и воздух наполнялся запахом нагретой жаром хвои.
Юмичика шел, покачиваясь, как будто не ведро нес, а танцевал. Шаги неширокие, небыстрые, но движения спорые, словно он годами тренировался поливать деревья. Иккаку поглаживал обмотку копья — шелковые, нагретые на солнце ленты — и наслаждался горячей истомой, что бродила в теле от вида черных волос, белой кожи и мерной походки юного ученика. Нежного и прекрасного, как песни старых монахов.
— Мадараме-сан, — Юмичика выпрямился — пустое ведро стукнуло о гравий и покатилось к ступеням. — Жарко.
Он вытер лоб тыльной стороной ладони. Его лицо, треугольное, чуть вытянутое, раскраснелось от работы, прозрачные как речная вода глаза разгорелись.
— Давай я закончу после обеда? — он улыбнулся, губы выгнулись, будто лук, в нежной улыбке. Тут же обычно немного надменное выражение исчезло и уступило место мягкости, страстной, почти одержимой готовности.
Иккаку ухмыльнулся и встал, сжимая в руке копье.
— Время есть, — отозвался он, чуть помолчав. Юмичика кивнул. Они оба знали, что время еще есть. До утра.
Иккаку развернулся и, закинув копье за плечо, направился к покоям, в которых жили монахи и ученики. У галереи стояла бочка для умывания, и Юмичика, подвязав рукава, плеснул водой себе в лицо и обмыл руки по плечи. Капли текли с подбородка в вырез кимоно. Иккаку потеснил его, на секунду стиснув плечи под плотным хлопком. Юмичика развернул голову, как будто хотел проверить, учитель ли так бесцеремонно касается его. Их губы лишь на мгновенье оказались близко, и тут же Юмичика отошел, уступая место. Солнце плескалось в темной, теплой воде, искрилось, играло в каждой маленькой волне и воронке, когда Иккаку набрал полные ладони и умылся. Открыв глаза, он увидел в бочке отражение будущих перемен, но сморгнул — и тревожные очертания исчезли. «Время еще есть», — подумал он. — «До утра».
В комнате, что они с Юмичикой делили вот уже год, было душно и влажно, но седзи не раздвигали. Юмичика развязал широкий пояс, стащил с плеч влажное от пота и воды кимоно.
— Где твое копье? — спросил Иккаку, растягиваясь на татами.
Юмичика мотнул головой на подставку.
— Тут оставил. Зато кинжал всегда с собой.
— Легкомысленно. Копье вечером возьми.
Юмичика улыбнулся беспечно.
— Но раньше полуночи ничего не будет…
Иккаку лишь хмурился. Не получив ответа, ученик кивнул и размотал фундоши. Затем быстрым движением распустил хвост, и волосы тяжелой волной прокатились по спине. Иккаку ощутил, как бродившее в теле желание стекается в пах, полутвердый орган наливается кровью, сжал его через ткань и лениво погладил — туда-сюда.
Ученик опустился рядом, совсем голый, только волосы закрывали спину. Взяв бутылочку с маслом, вылил на ладонь.
— Я не боюсь, — проговорил он, погружая скользкие пальцы в мягкое, еще влажное с утра отверстие. Иккаку почувствовал его вкус на языке, увидел, как утром Юмичика стоял перед ним на коленях, широко разведя крепкие, белые бедра.
— Носи с собой копье, — повторил Иккаку, отводя его руку, и сам взялся размазывать масло по плотным яичкам, промежности, соскальзывая между ягодиц. Юмичика вздрогнул, подался вперед. Губы приоткрылись, блеснули белые как жемчужины, зубы. Иккаку наклонился к нему, принуждая улечься на спину, и поцеловал. Юмичика сильнее развел колени — жара расплавляла тело, запускала кровь по венам быстрее прежнего.
Иккаку коснулся языком его языка, ласкал пальцами между ягодиц, погружая до предела и медленно вытягивая, жажда мешалась с накатившей печалью. Будто не слюна, а кровь была на их губах.
Когда Юмичика принялся бормотать: «Давай же, давай», — Иккаку послушался, толкнул его на бок, и вошел легко. Юмичика двинул бедрами раз другой, помогая проникнуть так глубоко, как только можно. Будто наполнил себя плотью Иккаку, раскрываясь ему, как каждую ночь и каждый день.
Они затихли почти на минуту, мучаясь и наслаждаясь доведенным до предела возбуждением, слушали разговоры во дворе. Монахи обсуждали ночное нападение Касакуры и его братьев. Гадали — нападут ли те раньше утренней молитвы. «Их много», — говорили они. — «Окен приведет своих, Окутагава тоже. Не меньше ста, а то и двести».
— Повеселимся, — прошептал Иккаку на ухо Юмичике, а тот мотнул головой и застонал. Тогда Иккаку повалил его на живот, ухватил покрепче. Движение за движением он рвал Юмичику на себя, стиснув бедра, и тот лишь кричал в сплетенные пальцы. Иккаку не давал ему касаться себя — учил, как познать наслаждение до конца, до самой последней границы, за которой нет ни стыда, ни страха. Излившись, Иккаку вновь уложил Юмичику на спину. Юмичика судорожно утирал губы от крови и слюны. Глаз не открывал. «Наверное, — думал Иккаку, — «боится, что учитель увидит в них ярость». «Это хорошо», — говорил себе Иккаку. — «Так и должно быть».
Когда в душную комнату, воздух в которой напитался запахами пота и спермы, пробрался полуденный луч солнца, Иккаку снова взял Юмичику, широко разведя его колени, и тот хрипел и бормотал, впиваясь пальцами ему в бедра. «Полдень минул», — мелькнуло в голове Иккаку, когда белая густая жидкость окропляла живот Юмичики.
Потом Иккаку обмахивал Юмичику веером. Смотрел на его юное, прекрасное лицо, настолько нездешнее, словно кто-то подглядел лик будды, нарисовал, да и подарил человеку. Сон стирал тревогу и напряжение, делал черты совсем детскими, возвращал им невинность и чистоту. Сплетая и расплетая густые пряди, Иккаку и сам задремал.
Разбудил их оранжевый свет, заполнивший комнатку. Лучи били прямо в глаза, и Юмичика беспокойно заворочался. Иккаку поднялся и принялся одеваться. Пора было выходить на тренировку. Ничто не могло отменить ее. Юмичика открыл глаза и сел, зевая.
— Что, уже три? — спросил он, потягиваясь. Иккаку кивнул. И вновь наблюдал, как тот одевается, тщательно и обдуманно, будто каждое движение имеет свой смысл.
После тренировки Иккаку с учеником отправились не спеша в золотой зал читать сутры — Юмичика позади, учитель первый. Копье Иккаку закинул на плечо, а Юмичика — держал в руке.
Братья заходили кто по одному, кто с другими, тихо переговаривались, садились на пятки. Потом все затихло — и полилась лотосовая сутра. Все дружно в пятьдесят голосов читали знакомые стихи, и золотой будда благосклонно внимал.
Песню прервал гул колокола. Иккаку взглянул на Юмичику. Тот нахмурился.
— Быстрее! — крикнул кто-то из братьев, монахи один за другим вскакивали, хватались за копья и мечи. Иккаку не спеша поднялся, размял плечи. Юмичика встал рядом с ним, стиснув рукоять. Они снова переглянулись — в синих глазах ученика плескался восторг и гнев. Иккаку улыбнулся.
Вместе они бросились из зала для молитв во двор, где воины Касакуры уже схватились с монахами. Иккаку перехватил копье, стараясь не упустить Юмичику в пылу схватки. Ученик метался, как лисица, поражая противника. Его губы кривились то ли от улыбки, то ли от усилия. Волосы взлетали и падали, словно волны, в их черноте алела широкая лента.
Иккаку наслаждался. Острие его копья вспарывало животы, лезвие рубило головы и руки. Кровь орошала гальку, и двор монастыря стал багряным. Акира, брат Касакуры, упал навзничь, голова откатилась к ногам Иккаку, и он лишь переступил через нее, и снова взмахнул копьем. А кровь все хлестала ему в спину из рассеченной артерии. Лезвие рассекло грудную клетку Косого Масаки, и сердце того теперь билось на виду, открытое для всех.
Иккаку взглянул на Юмичику. Тот сражался, движения его были все так же точны и легки. Красные точки испещряли лицо. Лицо пылающее и восхищенное. Вдруг что-то холодное коснулось кожи. Иккаку повернулся — в глаза ему смотрели глаза врага. Меч одного из братьев глубоко вошел в живот — разорвал металлический нагрудник и безрукавку, кожу и мышцы. Иккаку отступил и повалился на бок. Холод окутал тело, он не чувствовал боли, а только искал глазами Юмичику. Шум боя, стоны, крики:
— Нас оттесняют к дальней галерее! — доходило словно издалека.
— Я должен проститься, — шептал он холодеющими губами. — Я не уйду.
И смерть не подходила близко. Ждала поодаль. Все замерло. В безмолвии над ним застыли облаченные в доспехи войны Касакуры, как были, с высоко поднятыми мечами, перекошенными яростью лицами.
И вдруг тишина разорвалась.
— Иккаку-сан! — Юмичика склонился над ним. Иккаку не хватало сил улыбнуться. Холод сменился жаром, боль переворачивала внутренности, но он не боялся ее. Он боялся остаться один. Иккаку протянул руку, кровь полилась изо рта. Юмичика все смотрел сверху. В глазах не было слез, только пустота, губы бесшумно шептали. Потом быстро оглянулся и вытащил кинжал. Иккаку хотел остановить его, но вместо звуков из горла вырывались лишь хрипы. Юмичика схватил его руку липкими от крови пальцами, прижался к ладони губами, а потом стиснул рукоять. Смерть улыбалась рядом. Когда она раскрыла Иккаку объятия, он успел увидеть, как Юмичика вгоняет кинжал себе в живот и дергает от левого бока до правого. А потом падает на грудь учителя, накрывая окровавленными волосами. В тот же миг все исчезло. Какое-то время они будто плавали в темноте, а потом боль ушла.
* * *
Иккаку открыл глаза и огляделся. Юмичика сидел рядом с ним, рядом с их телами.
— Мадараме-сан! — воскликнул он, когда заметил, что тот очнулся, а потом, словно захлебнулся возгласом, прошептал: — Иккаку…
— Мы мертвы? — Иккаку встал. Под ногами лежали они сами, израненные и опустошенные смертью. Двор устилали тела врагов и товарищей, и поалевшие раньше времени листья кленов сыпались ярким дождем, скрывая раны и белые лица.
— Я не знаю, — Юмичика вскочил, легким жестом поправил волосы. — Что же теперь?
Они переглянулись и хотели уже идти искать, где продолжается бой, но их остановил человек в черной одежде.
— Я обязан доставить вас в Общество душ, — он вытащил меч и перевернул его рукоятью от себя. Иккаку оглянулся в поисках копья. Оно лежало на земле рядом с телом, но пальцы Иккаку прошли сквозь древко, когда он попытался поднять его. Юмичика лишь тяжело дышал за плечом.
— Будь ты проклят…, — выдохнул Иккаку, прямо глядя на странного человека, но холодные пальцы Юмичики коснулись его ладони и остудили гнев.
Что ж, если им суждено отправиться в новое путешествие, решил тогда Иккаку, все лучшее из этого мира он возьмет с собой.
Название: Начало
Автор: Umbridge
Бета: darkmorgana~, Becky Thatcher
Фэндом: Bleach
Размер: мини, 2 006 слов
Пейринг/Персонажи: Кучики Бьякуя/Абарай Ренджи
Категория: слэш
Жанр: романс
Рейтинг: от G до PG-13
Дисклеймер: на не мое, да и ни к чему мне
Краткое содержание: Как Абарай Ренджи начал службу лейтенантом Кучики Бьякуи
Друг Рукии. Вот почему Бьякуя принял его кандидатуру, да, поэтому. Капитан подвинул к себе биографические карточки и открыл. Со снимка смотрел экстравагантный, но симпатичный парень с открытым, ярким лицом. Из плюсов — один из лучших студентов на курсе, подающий надежды, впечатляющий уровень рейреку… и красные волосы, густые, по крайней мере, на вид. Из минусов: низкий уровень владения кидо, на втором курсе Академии — интимные отношения с лейтенантом третьего отряда Кирой Изуру, а еще множество взысканий. Бьякуя с интересом просмотрел несколько страниц. За витиеватыми формулировками вставал сильный характер. «Сумеет ли он найти контакт с подчиненными?» В отряде все было по правилам. Офицеры старались не беспокоить капитана зря, а он руководил объективно, то есть согласно уставу. Так и должно быть.
Бьякуя закрыл дело и отодвинул бумаги. Он решил, что в первый же день расставит все точки над «и» согласно служебным обыкновениям. Не станет отчитывать лейтенанта за неопрятный вид — а, несомненно, таким его вид и будет — но подчеркнет взглядом неуместность подобного отношения к форме, затем выдаст положения и инструкции, а дальше понаблюдает за рвением нового подчиненного. Бьякуя коснулся пальцами кенсейкана, бросил взгляд на часы, подровнял кисти, подвигал тушечницу. Потом посмотрел в окно. На улице сияло солнце, все благоухало и переливалось: и синева неба, и сверкающая зелень сливовых деревьев. В кабинет пробирался сладостный запах пионов. «Аромат тысячи роз», — вспомнилось вдруг. Как волнующе! Бьякуя много десятков лет не испытывал такого волнения. На мгновение ему показалось, будто он очнулся ото сна и увидел, что вокруг по-прежнему продолжается жизнь…
В дверь настойчиво постучали. Бьякуя вздрогнул, словно его застали врасплох, и развернулся.
— Лейтенант Абарай Ренджи по месту службы прибыл! — раздалось из коридора.
Бьякуя молчал, выжидая положенное время. Но дверь отворилась сразу, Абарай Ренджи вступил в кабинет и обрушился на колени, вытягивая руки перед собой и утыкаясь носом в пол.
— Лейтенант Абарай Ренджи по месту службы прибыл! Разрешите приступать? — повторил Ренджи глухим голосом.
Нетерпеливость подчиненного вызывала неожиданное раздражение. Хорошо, что утром Бьякуя посвятил час каллиграфии — выписывал на огромном листе бумаги иероглиф «умиротворение».
Он только кивнул:
— Приступай.
Лейтенант выпрямился, и Бьякуя заметил с удивлением, что тот выглажен, вычищен до блеска, и форма, прическа, выбритые щеки по сиянию могут сравниться с солнечным днем по ту сторону окна. Молодой лейтенант и правда был красив и экстравагантен. Правильные крупные черты, причудливые татуировки, волосы, собранные в хвост.
— Возьми, — опомнился Бьякуя и подвинул ему бумаги. Начало совместной работы пошло не по правилам — не стоило так много времени уделять разглядыванию подчиненного. Но небольшой речью он не пренебрежет. Лейтенант взял стопку инструкций и прижал их к груди. Бьякуя сделал вид, что не заметил оплошности.
— Садись, — приказал он, указав на низкий столик рядом со своим столом. Лейтенант поклонился и торопливо устроился на рабочем месте. Бьякуя перевел взгляд на столешницу. Собственные руки в перчатках смотрелись как два белых вытянутых пятна на черном дереве.
— С сегодняшнего дня ты поступаешь в распоряжение шестого отряда, одного из тринадцати, под командование Кучики Бьякуи. Прошу в кратчайшие сроки ознакомиться с инструкциями, протоколами и уставом. Устав Готей, полагаю, тебе уже известен, но будет не лишним еще раз повторить основные пункты. В инструкциях и требованиях к личному составу указано, как мои подчиненные должны вести себя во время нахождения в расположении отряда, а также вне его, дабы не уронить честь отряда. Затем я представлю тебя…
* * *
Речь лилась и лилась, как вода из бамбукового водопровода: прозрачная, холодная, — голос капитана Кучики, чистый, приятный, но отрешенный, усыплял бдительность. Ренджи старался держаться, слушать внимательно, запоминать каждое слово. Когда капитан закончил, Ренджи схватился за бумаги. Присутствие начальства не отвлекало, вот только никак не шла из головы одна мысль: «Какое молодое у него лицо». Отчего-то все время, что Ренджи готовился превзойти Кучики Бьякую, он думал о нем как о главе клана, почтенном господине. А почтенные господа — господа зрелые. Но решившись поднять глаза на капитана, Ренджи понял, что тот ненамного старше него. «Он молодой», — снова и снова думал Ренджи, время от времени отрываясь от нудных инструкций. В них, а также в требованиях, примечаниях к требованиям, дополнительных предписаниях к письмам и уставу капитан не поленился расписать обязанности столь детально, что у лейтенанта к концу чтения закружилась голова и на губах застыла непроизвольная ухмылка. Он взглянул на капитана. Тот что-то аккуратно выводил кисточкой.
— Тут не сказано — какой чай вы любите? Что предпочтете к чаю? Может, вам обед приносить? — осмелился уточнить Ренджи.
Капитан перестал писать.
— Нет. Излишне, — ответил он. Ренджи замолчал, обещая себе, что будет держать язык за зубами. Но не прошло и получаса, как снова заговорил:
— А инвентаризация… Лейтенант до меня проводил ее? Можно мне ознакомиться с его работой?
Он приготовился услышать что-то вроде «Отставить», или «Нет», или «Запрещаю», но капитан Кучики ответил другое:
— Спроси третьего офицера. После представления отряду, — и снова погрузился в работу. «Чей отчет он правит?» — подумал лейтенант, и перед внутренним взором тут же всплыла картина: они с Юмичикой пытаются понять, что именно не понравилось капитану шестого отряда, сидят в темной архивной комнате, склонившись над отчетом, как два путешественника над картой. Ренджи стало немного грустно. Ему нравился одиннадцатый отряд, Иккаку-сан, Юмичика. Жаль, что с ними ему больше не по пути.
В обед Ренджи наконец-то покончил с чтением документов и был представлен офицерам и рядовым. Представление заняло не больше пяти минут. Капитан сообщил бесцветным голосом, что вот, мол, новый лейтенант, Абарай Ренджи. Ренджи поклонился и обещал служить верой и правдой. На том и разошлись.
Прихватив из кабинета инструкцию по инвентаризации, Ренджи отправился искать третьего офицера. Тот обнаружился в столовой. Ренджи ворвался в большой, светлый зал, устланный циновками и заставленный низенькими столиками, и направился прямо к Китамуре Оми — имя и карточка имелись в личном деле. Едва завидев старшего по званию, тот бросил палочки, подскочил и поклонился.
— Китамура, мне нужна помощь, через десять минут жду на улице, — отчеканил Ренджи. Дело не терпело отлагательства.
— Слушаюсь, лейтенант Абарай! — выпалил Китамура, но в его лысоватом затылке Ренджи почудилась настороженность.
Уже на улице подозрение подтвердилось — Китамура вел себя вежливо и крайне осторожно, так, словно имел дело с опасным субъектом.
— Вот, — Ренджи протянул ему бумагу с инструкциями. — Возможно, прежний лейтенант занимался этим…
— Да… — пролистав страницы, Китамура вернул документ. В его голосе Ренджи послышалось нечто вроде: «Бестолковая трата времени». Он и сам удивился, когда прочел все от начала до конца. Кому нужна эта работа? Но приказы капитана не оспариваются.
— Эммм… Китамура, расскажи-ка в двух словах, как у вас тут все устроено, — поинтересовался Ренджи, пока они вдвоем шагали в архив. Китамура вздохнул:
— Главное правило — хранить честь отряда. Исполнять приказы, действовать по инструкции, — объяснил он.
— Ага… Ну а что насчет командных праздников? Капитан-то не старый, должны же вы как-то общаться, укреплять командный дух? — поинтересовался Ренджи. В одиннадцатом отряде ходили слухи о капитане Кучики, как о сухом, заносчивом формалисте, но все должно иметь пределы.
Китамура скептически скривил губы:
— Нет. Не положено.
— Ничего?
— Ничего. Игры, развлечения и прочее — после службы в строго установленном порядке. Подальше от территории отряда и только те, что считаются полезными и достойными, — понизив голос, добавил офицер. «Такой молодой и такой зануда», — удивился Ренджи и хотел высказать мысль вслух, но тут они вошли в помещение архива. Ренджи невольно присвистнул.
— Ничего себе! —архив в шестом разительно отличался от архива в одиннадцатом и даже в пятом. Бессчетное количество полок уходило под потолок, в аккуратные ряды были собраны аккуратные папки. Множество папок. Такого количества Ренджи не видел никогда.
— Тут все в полном порядке, лейтенант Абарай. Вот здесь — инвентаризация номер двадцать три ноль четыре три ноля, — объяснил Китамура. Ренджи поблагодарил и отпустил его. Тот, заметно повеселев, поклонился несколько раз и переспросил, не надо ли помочь. Ренджи отказался.
К полднику он пришел к мысли, что с отрядом надо знакомиться неформально. И знакомиться не читая дела, а проверяя каждого в драке. В одиннадцатом Иккаку-сан делал именно так, зато каждый знал, кто есть кто. А тут… Кажется, офицеры боялись лишнее слово сказать, поднять глаза, говорить чуть громче принятого. Сидя в кабинете утром, Ренджи не услышал ни смеха, ни голосов на улице и в коридорах. Никто не заходил посоветоваться или уточнить приказ, как бывало в одиннадцатом.
Ренджи вызвал все того же Китамуру и велел объявить общий сбор в додзе ровно в шесть.
В назначенное время лейтенант был на месте. Он разулся, переступил порог и поклонился камидане*. Затем оглядел зал. Через раздвинутые седзи и отверстия в потолке помещение заполнял розовый солнечный свет, розово-оранжевые квадраты и прямоугольники растягивались по отлично отполированным, блестевшим словно зеркало доскам из темного дерева, через проемы видны были банановые деревья, сосны и пионы, рассыпавшиеся повсюду вокруг здания. Восхищенный, Ренджи повернулся к центру зала. Шестой отряд собрался вовремя. Рядовые и офицеры сидели на пятках, ожидая лейтенанта.
— Лучшее средство познакомиться поближе — хорошая тренировка, — начал Ренджи. — Силу противника можно понять только в бою. Я хочу почувствовать каждого из вас, узнать, что вы умеете, чему еще следует научиться. И для этого надо подраться, как считаете?
Все молчали.
— Кто первый? — он весело оглядел подчиненных. Тишина.
— Ну, долго я ждать буду? — Ренджи начинал злиться. Он нахмурился и впился взглядом в одного из сидевших напротив.
— Ты! Выходи! — рявкнул Ренджи. Офицер поднялся и поклонился, хотя на его лице застыло выражение неподдельного ужаса.
— Шестой офицер Бараки Куми!
— У вас так не делают, я уже понял. Но ничего, привыкайте. Давай, ко мне! — приказал Ренджи, кидая офицеру боккен. Шестой ловко перехватил его. Так началась первая тренировка.
Ренджи с удовольствием разделался с шестым, рассказывая по ходу, в чем тот ошибается, потом тоже проделал и с десятым офицером. Сразившись с пятнадцатью, Ренджи вспотел, скинул косоде, и продолжал дальше. Хотя они тренировались уже больше часа, он совсем не устал.
— Ну, кто еще хочет? — крикнул он, окидывая взглядом отряд.
— Я.
Ренджи резко обернулся. Перед ним стоял капитан Кучики.
— Боккен, — приказал он лейтенанту и сам выхватил один. Ренджи подчинился. Сжимая в руке деревянную палку, он все еще не верил, что перед ним капитан. Что тот снизошел до него. Отряд не выказал изумления, но показалось, что по рядам прошел тихий вздох «оооо», или это был всего лишь одновременный всплеск реяцу. Он не успел додумать мысль — капитан атаковал, и Ренджи попытался защититься, но через мгновенье почувствовал боккен у основания шеи.
— Еще, — отрывисто бросил капитан, нападая. Ренджи вновь не успел сообразить и опять получил боккеном. «Я могу… Хотя бы несколько ударов», — сказал он себе, и когда капитан снова сделал выпад, Ренджи сумел отбиться. То, что случилось дальше, поразило его.
Капитан вернул боккен в корзину. — Он мне не нужен, — проговорил холодно, а через секунду волосы Ренджи рассыпались по спине, а капитан Кучики уже стоял с другой стороны зала и держал в руке шнурок, которым лейтенант подвязывал хвост.
— Я не допускаю сомнений в том, что лейтенант сильнее любого из офицеров. Но разница в силе между лейтенантом и капитаном подобна пропасти, — проговорил он.
* * *
Этот прием с отрочества означал для Бьякуи демонстрацию силы. Он бросил шнурок лейтенанту, тот подхватил, не выпуская из рук деревянной палки. Волосы — тяжелые, яркие — упали на лицо.
— Работай, — закончил Бьякуя свою речь и умчался в шунпо, оставив в недоумении Ренджи и весь отряд. Ему нравился эффект, нравилось представление, он ощутил ликование и даже радость.
И пришел в себя только в поместье. Вдохнув свежий ветерок от ручья, он вытер лицо платком и удивился своему поведению. Тому, что наблюдал за лейтенантом, пока тот проводил тренировку, тому, что принял участие, удивил, напугал.
— Радость, — проговорил он вслух.
Вода журчала по камням, когда Бьякуя прошел над ней, скрипнув досками мостика. Он не спеша прогулялся до северных покоев, чтобы немного успокоиться. «А Ренджи силен. Большой потенциал», — рассуждал Бьякуя по давней привычке говорить с собственным внутренним голосом. — «Да, если потренировать… из него выйдет толк». Он поймал себя на том, что испытывает гордость, непонятно почему.
В спальне Бьякуя велел слугам наполнить бочку, переоделся и отправился мыться. Как обычно в этот час он погрузился в кипяток, в котором никто кроме него не решился бы лежать. Комнату наполняли запахи благовоний. Служанка стояла рядом, большое полотенце белело на согнутой руке. Бьякуя отослал ее. Откинув голову на край бочки, опустил руки в воду, и на мгновение ему почудилось, что по поверхности расплываются красными полосами волосы лейтенанта.
----
*полка, подвешенная на стене, либо ниша с полками, где в додзе обычно размещают свиток с изречением.
Название: Шунпо
Автор: Umbridge
Бета: Буква А., Becky Thatcher, Emberstone
Фэндом: Bleach
Размер: мини, 708 слов
Пейринг/Персонажи: Кучики Бьякуя/Шихоуин Йоруичи
Категория: гет
Жанр: ПВП
Рейтинг: от R до NC-17
Дисклеймер: на не мое, да и ни к чему мне
Краткое содержание: Однажды жарким летним днем в поместье Кучики наведалась непрошенная гостья
— Эй, малыш Бьякуя! — доносится до него откуда-то сверху. Внезапно словно небо обрушивается на голову. Его тело действует быстрее, чем разум, он разворачивается на голос, задирает голову и видит — вон там, на черепичной крыше высокого забора сидит Она.
— Дрянь, — шипит Бьякуя и бросает бокен на гальку.
— Ты снова не рад меня видеть? — Шихоуин удивленно поднимает брови. — Снова будешь вопить? Что-то там про честь и достоинство?
Она заливисто смеется, и этот смех звенит у него в ушах, как китайские колокольчики, если ударить по ним палкой. Нет, он не вопит! Мгновение — и Бьякуя оказывается рядом, на крыше. Но Шихоуин быстрее.
— О, это что-то новенькое! — хохочет она, упирая руки в боки. Хохочет, стоя в нескольких шагах от него. — Почти поймал, молодец!
Бьякуя откидывает мокрую челку со лба. Смотрит в ее бесстыжее лицо, а не на грудь и не на ноги. В лицо. Потом миг — и он почти хватает ее за руку, но снова мимо. Ему удается лишь царапнуть скользкое смуглое предплечье, и под ногтями остается ее кожа.
— Гениально! Ты далеко пойдешь! — дразнит Шихоуин, снова замирая поодаль. Теперь она по ту сторону стены, внизу, стоит на узкой улочке, в тени бананового дерева. Ее тело пышет жаром, Бьякуе оно кажется раскаленным, как камни мостовой, и он стискивает кулаки.
— Что застыл? Устал, малыш? — доносится до него ее голос, словно через вату. Бьякуя разгибает пальцы. В голове словно что-то щелкает, и он бросается вдогонку.
Куда они несутся — он не знает. Через центр Сейрейтея, вдоль белых заборов, мимо башен Готея и дальше, дальше. Они врываются в лесную прохладу, холодные листья бьют по лицу. Под ногами сверкает река. Бьякуя все быстрее. Впереди видит только бело-рыжие всполохи хаори. Весь он — биение крови в венах, легкое скольжение вперед. Бьякуя сворачивает за холм, Шихоуин пригибается, он падает вниз — она ускользает. Он догоняет, густая листва смыкается за ними с шелестом. Шихоуин оборачивается.
Бьякуя не понимает, как это происходит, но внезапно земля ударяет его по плечу. Несколько секунд они с Шихоуин с треском катятся по сломанным веткам. Разрывается белый хвост хаори, с головокружительной скоростью трава-цветы-листья мелькают перед глазами, и вдруг все застывает.
Только сейчас Бьякуя осознает, что лежит на земле, а презренная стерва прижимает его своими подушками и смотрит прямо ему в глаза:
— Ну что, поймал? Доволен? — мурлычет она прямо ему в губы. Его лицо пылает.
— Дура, — выдыхает он, ощущая всем телом ее тяжесть.
— Оооо, а что это у нас тут такое? — она просовывает руку в разрез его хакама. Бьякуе надо бы оттолкнуть чертову суку и вскочить, но он застывает. Голова кружится, пустая, как мяч из оленьей кожи, во рту сухо, все его существо сосредоточено в плоти, которую Шихоуин сжимает так ловко. Бьякуя выдыхает.
— Нравится? — шепчет она и прижимается сильнее. — А ты хорошенький.
Она целует его в глаза, потом чуть отстраняется. Бьякуя смотрит прямо на нее, но ничего не видит. Он шевелит губами, но вместо слов получается тихий стон.
— Да, правда, кому-то такая красота достанется, — слова Шихоуин не доходят до его сознания, он закрывает рот и снова открывает, хмурится, не в силах терпеть. Ее пальцы все еще скользят, быстро и требовательно, и вдруг — словно пружина распрямляется.
Мир перестает кружиться, Шихоуин встает, оправляя порванное хаори.
— Да, ты горячий — малыш Бьякуя. Жаль, у меня уже нет времени. Кстати, — она смотрит на него сверху вниз, — возвращайся домой и исправь маленькую неприятность, которая с тобой приключилась.
Бьякуя слишком потрясен и молча наблюдает, как она неспеша удаляется под свод сверкающей листвы, а когда находит в себе силы подняться на ноги — Шихоуин уже и след простыл.
— Стерва, — повторяет он, оглядываясь. Он не помнит, как добрался сюда.
* * *
В своей комнате Бьякуя разглядывает себя в зеркало. «Неплохо», — говорит он отражению, проверяя мышцы на руках. Потом щупает щеки. Его тревожит, останутся ли они такими или лицо станет худощавым. Сейчас он больше всего озабочен своей привлекательностью, и не знает, что спустя несколько лет с его лица исчезнет забавная ухмылка, что не станет ни дедушки, ни отца. Он отворачивается от зеркала и завязывает пояс юката.
«Пора пить чай», — зовет дед, и Бьякуя бежит, забывая принять чинный вид.
Название: Полное подчинение
Автор: Umbridge
Бета: Becky Thatcher
Фэндом: Bleach
Размер: мини, 1 300 слов
Пейринг/Персонажи: Гинджо Кууго / Цукишима Шуукуро
Категория: слэш
Жанр: PWP, ангст
Рейтинг: от NC-17(кинк!) до NC-21
Дисклеймер: на не мое, да и ни к чему мне
Краткое содержание: Вы в ответе за тех, кого приручили
Предупреждение: ченслэш
Отшвырнув туфли на аккуратно поставленные один к одному детские ботинки, Гинджо принюхался — пахло вкусно: рыбой, овощами и еще какой-то ерундой. Он щелкнул выключателем — в коридоре зажегся свет, открывая его глазам маленькую гостиную, совмещенную с кухней. Стол был накрыт на одного. Гинджо сунул палочки в одну из тарелок. Занятно, у него теперь завелась первосортная кухарка. Он выловил из соуса кусок курицы и отправил в рот — действительно, вкусно.
Интересно, где пацан? Гинджо прислушался, оставив палочки. Из спальни раздавались странные, ритмичные звуки. Скрипели пружины кровати. Скрип, тишина, скрип, тишина. Что опять придумал Цукишима?
Гинджо, тихо ступая, подобрался к двери и распахнул ее. Мальчишка как раз подпрыгнул, но увидев его, оступился и чуть не свалился с кровати.
— Ой, — выдохнул, краснея. Гинджо смерил его взглядом: растрепанные темные волосенки, красная физиономия, черные как ночь за окном глаза, цветная хлопковая пижама, купленная вчера Гинджо: пижамная куртка застегнута не на те пуговицы, штаны на бедрах, и под ними видно затвердевший пенис.
— Спать давно пора. А ты что делал? — проговорил Гинджо, подходя к шкафу. Сначала галстук, рубашку, потом брюки: сегодня он не охотился на Пустых по заданию Готея, ходил по своим делам.
— На кровати прыгал. А ты поел? — раздался мягкий голосок за спиной. — А от тебя пахнет саке.
— А твое ли это дело? — нараспев ответил Гинджо, но так, больше в шутку. Мальчик его не раздражал: он был занятным, много болтал о разной чепухе, вроде кино, крутых аниме и пока совсем не хотел обсуждать свой дар. Шрам, рассекавший его бровь, зажил и вовсе не портил миловидное лицо.
— Я просто сказал. Что, нельзя?
Гинджо услышал скрип пружин. Повесив брюки в шкаф, обернулся и обнаружил, что Цукишима растянулся на кровати, закинув руки за голову.
— Ты не поел, жалко, продукты испортятся, — посетовал тот, глядя на своего спасителя во все глаза. — Может, все-таки поешь?
— Спасибо, не хочу… — Гинджо выключил свет и лег рядом, дернул на себя одеяло. В темноте он почувствовал, что Цукишима закопошился под боком, его теплые, влажные пальцы касались руки.
— Иди на диван, — велел Гинджо, впрочем, вовсе этого не желая. Ему нравилось чувствовать живое тепло мальчишки, нравился еще такой детский, свежий запах: волосы пахли, как мокрый меховой воротник, когда мальчик дурачился и потел, губы пахли конфетами, подмышки и пах – немного потом, немного – клубничным гелем.
— Нет, — отозвался из темноты Цукишима. Гинджо нравился его голос. И его лицо. И то, что Цукишима уже играл в ванной со своим стручком и пачкал простыни по утрам. От него веяло жизнью, скрытым жаром.
Гинджо протянул руку и сжал пенис мальчика. Мягкий, тонкий хлопок не мог скрыть ничего — ни гладкой линии крупной головки, ни натянувшейся уздечки, ни вен.
— Думаешь о девчонке? — спросил Гинджо.
— Нет… — отозвался задушенным шепотом Цукишима. Его лицо оказалось совсем рядом, но в темноте не видно было, что оно выражает.
— Нет? Не рано у тебя хрен стоит, мой дорогой? — ухмыльнулся Гинджо. — Впрочем, он большой для двенадцатилетнего мальца, ты знаешь?
— У меня с семи лет уже… — так же хрипло откликнулся Цукишима. — И знаю.
Свободной рукой Гинджо коснулся своего члена. Как никогда раньше хотелось трахаться. Когда у Гинджо последний раз кто-нибудь был? Он не помнил. Может, прошлой весной?
— Ты уже делал с кем-нибудь нехорошие вещи, а, Цукишима? — с ухмылкой спросил он, трогая головку его пениса, ствол и одновременно чуть сжимая свой. — Ну там лизал мокрые девчачьи дырки? Или?..
— Слушай, что ты говоришь со мной как с ребенком? — назидательным тоном поинтересовался Цукишима и через мгновенье навалился на Гинджо всем телом.
— У меня уже все было, Гинджо, все-все-все, ясно?
— Врешь, — тихо рассмеялся тот. Цукишима поерзал, потерся о его бедра. Странно длинный для такого мелкого дохляка член прошелся по члену Гинджо, сладкий озноб пробрал от висков до живота.
— Может и вру. Давай трахнемся… — прошептал Цукишима прямо в губы.
— Слушай, зачем тебе это? Неужели в твоем возрасте думают о чем-то, кроме супергероев, стрелялок и чего там еще? — спросил Гинджо, пытаясь разглядеть его лицо. Но чувствовал только дыхание. Горячее дыхание глупого мальчишки, отдававшее соевым соусом и клубничной жвачкой, а еще пивом Асахи.
— Ты еще и выпил, придурок, — нахмурился Гинджо, придерживая его за бедра.
— Ну и что? — Цукишима ерзал все настойчивее, длинные пижамные штаны соскользнули с худого зада, и Гинджо тут же почувствовал его раскаленную кожу, а следом легкий пинок по голени.
— Ой, прости, — Цукишима виновато захихикал. — Штаны хотел с кровати скинуть…
Гинджо лежал, не пытаясь прижать его или оттолкнуть. Он подумал вдруг, что в приюте, там, где мальчик провел двенадцать лет до их встречи, у Цукишимы могло уже кое-что случиться: с одногруппниками, со старшими ребятами. Жестокие законы, кто знает… Гинджо с первого дня померещилась в нем какая-то дурнина.
— Хочешь меня? — пробормотал Цукишима и поцеловал Гинджо влажными губами. Отстраняться не хотелось. До боли приятно было чувствовать легкое, мокрое от пота тело, язык, который мальчишка пихал в рот, как будто пытался задушить, липкие пальцы на своих плечах.
— Ты мелкий, — попытка казаться порядочным хотя бы самому себе была смешна до нелепого, и Гинджо сознавал, что предпринял ее для галочки, мол, я пытался остановить этого неразумного ребенка. Но следом, не дождавшись ответа, перекатился, подминая Цукишиму под себя. Скользнул по его животу, по мягким волосам в паху. Цукишима тяжело дышал широко открытым ртом, Гинджо подумал, что мальчик вот-вот задохнется.
— Ладно… Если что — я не при чем, — в голове толкались доводы против: полиция, совращение малолетних и все дела. Но все они меркли рядом с сокрушительным желанием ласкать это еще не созревшее до конца, невинное тело, забрать его чистоту. Гинджо погладил и сжал небольшие твердые яички, прошелся пальцами по покрытым мягкими волосками ягодицам. — Хочешь, чтобы я вот так слету научил тебя по-полной?
Цукишима кивнул — челка мазнула по лицу, кончик его носа задел нос Гинджо:
— Ты крутой, сильный, мне такие нравятся, — голос сорвался. Гинджо оперся о локоть и провел ладонью по его лбу.
— И давно это у тебя?
— Всегда. Я больной, да? — прошептал Цукишима, и вдруг выкрикнул: — Не выгоняй меня!
Этот вопль был так не в духе того мальчишки, которого за короткое время узнал Гинджо, что сразу захотелось приласкать и пожалеть его. Гинджо снова погладил Цукишиму по волосам, по взмокшему лбу, по щеке.
— Успокойся. Не больнее меня. Хочешь, чтоб я тебя в зад поимел?
— Да.
Гинджо кивнул, понимая, что Цукишима этого не видит. Он отбросил одеяло, и их обоих окатило холодом. Комната к ночи промерзала насквозь. Гинджо широко развел колени мальчика и опустился между ними, раздвигая ягодицы пальцами и прижимаясь губами к тугому отверстию. Он толкнул язык между плотных складок, борясь с мучительным желанием плюнуть на ласки и засадить мальцу, как тот просил. Нет. Так нельзя. Тут было все — и жалость, и понимание, и желание трахнуть его красиво, хотя бы в этот первый раз. Стать лучшим.
Цукишима сполз вниз, сильнее прижимаясь задом к его лицу. От него пахло хлопковой новой пижамой и гелем для душа. Гинджо сильнее развел ягодицы и принялся лизать между ними.
Цукишима не стонал. Наверное, думал, что это нехорошо — стонать. А может просто был не шумным. Но в какой-то момент, когда Гинджо погладил его дырку пальцами и осторожно вставил один, всего-то на пол фаланги, вдруг весь вытянулся и тихо всхлипнул. Гинджо вслепую провел по его животу, нащупал влажное пятно под пупком, мокрый от спермы лобок, и устье, где застыла последняя не пролившаяся капля.
— Ну и хватит, — как бы ни хотелось Гинджо вставить ему по-настоящему, он отказался от этой затеи. Отказался сегодня. Сжал собственный член, и, стоя на коленях над Цукишимой, принялся быстро двигать кулаком. Ему понадобилось чуть меньше минуты, чтобы кончить. Когда голова перестала кружиться, он подался вперед и провел ладонями по бедрам мальчика. На ладонях осталась сперма.
— Иди помойся, — бросил он, спихивая мальчишку с кровати.
— Ладно, — нежный голос Цукишимы звучал так тихо, Гинджо ждал, что тот вот-вот расплачется или еще чего похуже, но вместо этого мальчик вдруг наклонился к нему и поцеловал наугад, в переносицу.
— Я быстро… — дальше Гинджо услышал шлепанье голых ног по доскам пола, потом дверь распахнулась, и голый зад Цукишимы мелькнул в приглушенном свете, лившемся из гостиной. Гинджо забыл погасить лампу.
@темы: Аясегава Юмичика, слэш, Зараки Кенпачи, Абараи Ренджи, творчество, R - NC-17, мини, G - PG-13, Кучики Бьякуя, гет, Фуллбрингеры, ФБ: Блич, Унохана Рецу, Мадараме Иккаку, Bleach, Шихоин Йоруичи