WK "Единожды солгав..."

[DeUmbridge]

Название: "Единожды солгав..."
Автор: Umbridge, Frizzz
Бета: 1-6 главы — Sever; 7 и 8 — Рысь, с 9 по 11-ую —сами себе беты
Фэндом: WK
Размер: макси, 93 806 слов
Пейринг: Ран/Шульдих, Кроуфорд/Шульдих,
Рейтинг: R
Жанр: Action/angst/romance
Дисклеймер: Всё принадлежит Коясу, материальной выгоды не извлекаю.
Краткое содержание: Звонок Шульдиха спустя три года после их последней встречи встревожил Рана, а просьба встретить утром в аэропорту только усилила беспокойство...
Предупреждение: возможно, АУ по отношению к Side B, частичный POV Кроуфорда
Состояние: Закончен

Глава 5. Часть вторая. Под кожей

Глава пятая. Часть вторая. Под кожей


Утром Абиссинец уехал. Прочитав его на прощание, Шульдих узнал, что Фудзимия отправился работать и что эта работа — последняя, другой пока не предлагали. Трудности киллера напрягли заказчиков.

«Возвращайся скорее, милый», — бросил Шульдих, когда Фудзимия садился в машину. Тот не ответил.

Похолодало, дул резкий ветер. С тихим шелестом падали листья, как множество конфетных оберток. Газон завалило этим желто-розовым мусором. Шульдих еще секунду смотрел в окно, потом закрыл жалюзи. Кухня погрузилась в полумрак, только на плите горел таймер. Его зеленый немигающий свет вызывал беспокойство, телепат нажал на кнопку — цифры погасли. Но тревога усилилась. Слишком тихо стало в доме, когда уехал Абиссинец. Тишина перетекала из комнаты в комнату, заполняя темноту по углам. Тишина кишела щелчками и шорохами микрофонов, темнота смотрела подвижными глазами видеокамер. Шульдих вышел из кухни. Вернулся в спальню, но через минуту снова был в коридоре. Он нигде не мог остаться один. За ним наблюдали. Он чувствовал их. Быстро спустившись в гостиную, Шульдих огляделся. Диван, стол, телевизор, книжные стеллажи. Где тут могут быть камеры? Телепат подошел к полкам. Камера может быть в книге? Глупо. Не тот угол обзора, книгу можно достать, унести, открыть. Сделав несколько шагов до дивана, Шульдих попытался заглянуть на стеллаж. Потом принес стул. Встал и осмотрел пыльную поверхность шкафа. Ничего. «Дурачок, — сказал себе телепат. — Никто не станет ставить камеры так, чтобы ты их нашел». Он расхохотался, смех прокатился эхом по полупустой комнате. Шульдих выскочил из гостиной, и, взлетев по лестнице, ворвался в спальню. Ему пришло в голову прочитать наблюдателей. Почему бы и нет? Ведь соседей он слышал. Шульдих распахнул окно. Додж стоял на противоположной стороне дороги — притулился у бордюра под желтыми вязами. «Какого черта вы не прячетесь?» — прищурившись, спросил Шульдих у наблюдателей. Потом прислушался. И не услышал ни слова. Телепат перегнулся через подоконник, присматриваясь, — один человек в машине точно сидел. Но мыслей его Шульдих не слышал. Захлопнув ставни, телепат сел на кровать. «Точно. Они из Розенкройц», — мелькнуло в голове. Пальцы цепенели. В горле поднималась тошнотворная горечь. «Я не дамся живым», — Шульдих дернулся. Потом вдруг сник. Розенкройц могут и не убить его, просто вырубить и забрать. Или сразу свести с ума. «Но щита-то не было, — осознал он вдруг. — Просто я не могу до них дотянуться… пока — таблетка подавляет дар. И от окна до дороги — нормальное расстояние. А соседка… Да у нее не то что мысли, от нее эмоциями несет!» — Шульдих встал с кровати. Надо прикинуть, проанализировать. Ну кто еще, кроме Розенкройц, может следить за ним? Шульдих не мог вспомнить. Враги. У него наверняка накопилось много врагов. Телепат сделал несколько шагов. Остановился. А если следят не за ним? Думал ли он об этом раньше? Если следят за Абиссинцем? Он тоже не в красном кресте работает. Наверняка, много желающих хорошенько прижать убийцу. «Думай!» — приказал себе телепат. Он поднял глаза к потолку. Может быть, в эту секунду на него смотрят.

— Пошляться, что ли? Погода хреновая! — Шульдих рассмеялся. Сбежав по лестнице, он схватил куртку.

Во дворе телепата окружили звуки. Непрекращающийся гул автодороги. Шум ветра. Застегнув молнию, Шульдих прошел к качелям, раскидывая листья. Они покрывали дорожку от крыльца до увитого плющом забора. Телепат смахнул иголки и листья с сидения. Устроившись поудобнее, он снова попытался порассуждать. Жучки, камеры, додж, бьюик. Разные группировки — разные жучки в порше. Камеры в доме настолько хорошо спрятаны, что любитель никогда их не найдет. И при этом слежка. Одна довольно умелая, другая — совершенно открытая. Телепату пришла в голову простая мысль — зачем прятать камеры, если следишь так откровенно? Он щелкнул языком. Что же получается? Две организации, или кто они там, скрывают жучки и камеры. И одна из них при этом отправила людей торчать около подъезда среди бела дня. А полиция? Почему никому из соседей не пришло в голову вызвать полицию, когда под их окнами без выходных дежурит машина? Или может, это чей-то дружок, или троюродный дядя, черт бы их побрал? Телепат усмехнулся. Вырисовывалась странная картина. Либо он чего-то не понимает, и есть какой-то смысл в открытой слежке, либо тут действует третья контора. Тут Шульдих не выдержал и расхохотался. Интересно, кто еще за ними не следит? На них объявили охоту по центральному телевидению? Отсмеявшись, телепат уставился на живую изгородь. Если следят Розенкройц, подумал он, то для чего? Столько времени подслушивать и подглядывать — не их метод. Вломиться, протестировать. Вернуться в Академию с докладом, оставив подыхать — вот это на них похоже! Они могут следить только с одной целью — выйти на кого-то через Шульдиха или Фудзимию. Телепат чертыхнулся. Вскочив с качелей, он прошел по дорожке к главному входу. Оттуда был виден додж. Шульдих сел на ступеньки. Подперев щеку ладонью, он уставился на машину наблюдателей. И что же в сумме получается? — спросил он себя. Три слежки. И среди них нет Розенкройц. Так кому, ради дьявола, понадобился злосчастный Шульдих? Кто еще хочет его поиметь? Или все-таки две слежки. И странные методы следящих. Уткнувшись лбом в колени, телепат застонал. Мысли разбегались, как тараканы. Никак не получалось собрать их в кучу, посадить в банку и изучить. Шульдих встал. Что будет, если подойти и спросить — кто они и чего хотят? Телепат медленно пошел к доджу, но уже у тротуара остановился и вернулся к крыльцу. Нет, он не самоубийца. Распахнув дверь, Шульдих вошел в прихожую. Как только входная дверь захлопнулась, стало тихо, и телепат снова оказался под прицелом видеокамер. Сняв куртку, он медленно поднялся по лестнице на второй этаж. Ковер, перила — Шульдих не мог их видеть. Бежать обратно на улицу? Запереться в спальне? Занять себя чем-нибудь? Но зачем? Дела казались бесполезными. Любое движение — бессмысленным. Руки, ноги, глаза — слабая, вялая оболочка для слабого, вялого переплетения нервов. К чему все это? Развернувшись, Шульдих открыл дверь спальни и лег на кровать. На фоне неба все падали и падали листья. В глубокой синеве плескалось веселое, золотистое солнце. Там, за окном, существовал другой мир, в котором жили обыкновенные люди. Слабые, никчемные, но счастливые. А тут, в затянутой сумраком комнате, жил Шульдих, бессмысленный, слабый, и при этом несчастливый. Несправедливо. Телепат закрыл глаза. Он устал думать. Чужие мысли действовали на него благотворней. Скоро он спал, сложив руки на животе.


Ран вернулся к обеду. Последний заказ был выполнен. Ран знал, что больше заказов он не получит. Связной не появлялся неделю. Такого не случалось раньше. Но его это не волновало. Открыв дверь, Ран вошел в прихожую. Куртка Шульдиха висела на своем месте. Но кто мог поручиться, что телепат не надел старую? Ран заглянул в гостиную. Потом быстро поднялся по лестнице. Отворив дверь в спальню, он ступил в полумрак комнаты и остановился. Шульдих спал на спине, выпрямив ноги, как будто не живой. Тихо ступая, Ран подошел ближе и сел на кровать. Шульдих дернул подбородком, пробормотав что-то, повернулся на бок. Ран выдохнул. Сложив руки на коленях, он смотрел на телепата. «Его губы, — думал он, бережно касаясь их взглядом, — странной формы. Как будто изломаны. Нос, глаза — все неправильно. Но все-таки красиво».

— Абиссинец… — открыв глаза, Шульдих уставился на него. Ран продолжал смотреть.

— Абиссинец, не будь таким смешным. Сентиментальность тебе не к лицу, — продолжил телепат с усмешкой. — Все твои мысли — это просто похоть. Признайся, если бы ты поимел меня всласть, то не думал бы всякое о моих губах и глазах. — Резко садясь, он толкнул Рана в грудь. — Хватит смотреть! «И лучше подумай о слежке! И о том, за каким чертом за нами следит такая толпа народу», — мысленно добавил телепат.

Ран не ответил. Поднявшись, он замер на секунду у кровати, потом вышел из спальни и закрыл дверь.

«Ясно! Думать о деле ты не желаешь, тебе подавай только сентиментальную чепуху», — крикнул Шульдих мысленно. Его голос затих в голове, нервные окончания молчали. Вскочив с кровати, Шульдих выскочил в коридор.

«Абиссинец, — продолжал он, спускаясь в гостиную. — Я тут подумал… Ребята в додже могут быть и по твою душу».

«Могут», — мысленно согласился Ран. Шульдих замер над ним, как будто хотел еще что-то сказать, но промолчал. Отошел к шкафу. Постоял, рассматривая корешки. Взял одну книгу. Бросил на пол. Наступив на обложку, вернулся к дивану.

— Кроуфорд заставил бы меня поднять ее.

Ран молчал.

— У него были ответы, он мог все, а ты — ничего! Ни на что не решаешься! Даже трахнуть меня!

— Я не Кроуфорд, — холодно ответил Ран. Шульдих расхохотался. Через секунду он рухнул на диван, уронив голову Рану на колени.

— Хорошо, — телепат закрыл глаза. — Хорошо. По крайней мере, ты жив. И всегда делаешь, что обещаешь. Вот за это я тебя уважаю. Да, сильно уважаю. У тебя стоит, но ты терпишь, молодец. Не хочешь меня использовать. Тоже похвально. И отличает тебя от прочих. Потому что я, видишь ли, такое создание… Меня принято использовать.

Помолчав несколько секунд, Ран осторожно коснулся пальцами его щеки.

— Ты устал, — наконец, произнес он, — я знаю место, где тихо.

Шульдих с удивлением взглянул на него.

— Тихо? Ты имеешь в виду… в могиле? — он рассмеялся.

— Никаких мыслей.

— Как это? — успокоившись, Шульдих снизу вверх смотрел на Рана. Доверчиво и кротко. Тот погладил телепата по волосам.

— Это кладбище у церковного приюта…

— О, чудесно! Я был прав — ты задумал меня укокошить… — протянул Шульдих с усмешкой.

Ран ухмыльнулся.

— Фарфарелло бы понравилось! — добавил телепат.

— Там есть парк. И нет мыслей, — уверил его Ран.

Шульдих поджал губы, с сомнением хмуря брови.

— Хорошо… — проговорил он. Ран провел пальцами по прохладным губам. Шульдих приподнял подбородок, как будто подставляя их. Прикрыв глаза, коснулся языком пальцев. Ран замер на мгновенье. Губы под пальцами словно поддавались, раскрывались для него. Вглядываясь в лицо Шульдиха, он медленно наклонился и поцеловал. Легко, потом глубже, крепче. И Шульдих ответил. Приподнялся, как будто ловил его губы, притягивал, ласкал. Ран не понимал, что это — игра или правда, но не останавливался. Мгновенье, и он уже был сверху, бедра к бедрам. Частые, рваные поцелуи. Горячая кожа Шульдиха сладко пахла. Такая гладкая и влажная под ладонями Рана.

— Стоп!

Ран резко отшатнулся и сел.

— Стоп игра! — воскликнул Шульдих, хихикая. Его пальцы перебирали кромку рубашки. Перебирали, как тонкие ломкие лапки насекомого.

Ран тяжело дышал. Одернув рубашку, телепат поднялся.

— Пойду собираться. Мы же едем в церковь, да? — он быстро пошел к двери, потом вернулся. — Ты злишься, — ухмылка телепата потухла. — Не злись, Абиссинец. Мы просто целовались, — широко ухмыльнувшись, Шульдих вышел из комнаты.

Не двигаясь, Ран смотрел на прихотливый рисунок ковра. Мелкие листья, невиданные цветы, полоски и изгибы, как на ковке ворот, желтели в мутном свете, приглушенном жалюзи. Не в первый раз Ран очерчивал их взглядом. Отмечал, что мусульманские башенки в кайме сменяются тремя вытянутыми овальными лепестками, а белые цветы черными. И даже солнечный свет не мог их высветлить. Черные цветы как будто прожгли ковер, но белые невозмутимо цвели рядом с ними, загораясь и угасая.

— Абиссинец, — позвал Шульдих. — Ты уже остыл?

Повернув голову, Ран посмотрел на него.

— Да. Идем.

— Псих, — покачал головой Шульдих.


Радио молчало. Вместо музыки Шульдих слушал шум дороги и иногда поглядывал на Фудзимию. Тот думал о додже. И думал долго, тщательно, холодно. Его мысли напоминали промозглое утро в Германии. Четкие, черные деревья, холодное белое небо, снег, вода под мостом, земля. Кровь. Шульдих непроизвольно потер виски. Не хотелось вспоминать. Это случилось два года назад в Берне, и сейчас не хотелось вспоминать боль, страх. Месть. И Кроуфорда. Опять вспомнился Кроуфорд, в халате, с тарелкой супа в руке. Шульдиху хотелось болеть вечно, хотелось переломать себе ноги и руки, лишь бы Кроуфорд продолжал ухаживать за ним. Конечно, отдых продлился не долго.

Непрошенные воспоминания не уходили. Шульдих отвернулся к окну. Шоссе исчезло, затих гул, и перед телепатом возникали видения, словно присыпанные пеплом Дворца преисподней. Квартира в Берне — комната, кухня, ванная. Кровать. Однажды он швырнул тарелку о стену, а потом подметал и мыл пол. Тогда им пришлось ненадолго задержаться в Германии. Забавно. Кажется, Берн никогда не существовал. И все-таки он был. И Кроуфорд был. Шульдих уткнулся лбом в стекло. А ведь какая красивая осень! Надо только постараться и разглядеть ее. Он ведь всегда любил осень. Блестящие листья, как золотые доллары, красное, желтое, синее!

«Абиссинец! — позвал Шульдих. — Твои друзья нас стерегут? Или нет? Что им нужно, знаешь?»

Но Абиссинец неожиданно перестал думать о своих заказчиках и додже.

«Хвост», — сообщил он. Шульдих взглянул в зеркало заднего вида, но ничего подозрительного не заметил.

«Где?»

«Он прячется. Не хочет, чтобы я заметил, — ответил Ран. — Это бьюик. Я видел его после Централ Парка, и еще раньше. Водитель бьюика встречал тебя в аэропорту».

«Да что ты?! — Шульдих с усмешкой скрестил руки на груди. — Чудаки. Я правильно додумал, что это не к тем, что в додже? Те не стали бы прятаться…»

Абиссинец кивнул. Телепат снова попробовал установить слежку. Он напрягся, пытаясь уловить в потоке мыслей мысли наблюдателя. Таблетку он выпил давно, еще до того, как пытался читать наблюдателей из доджа. Но сейчас вокруг было слишком шумно. Детские фантазии о собаках и грузовиках, резкие мысли какой-то раздражительной бабы, чьи-то мысли об их машине, которая мешала проехать. Мусор, шелуха. Шульдих сполз ниже и прикрыл глаза. Виски немного покалывало. В этот момент Ран повернул на Генри Хадсон. Тихая, бедная, засыпанная прелой листвой улица. Шульдих глубже засунул ладони подмышки и снова повернулся к окну. Ему тут нравилось.

Порше снова повернул. Теперь они ехали по залитой солнцем узкой улочке, между рядами неухоженных деревьев, мимо старых домов, обсаженных яблонями и лысеющим ольшаником. Прикрыв глаза, Шульдих с удовольствием зевнул.

— Скоро уже твоя церковь?


— Приехали, — ответил Ран. Телепат наклонился вперед, стараясь разглядеть местность. Машина остановилась. Распахнув дверцу, Шульдих выбрался из салона. Пахло листвой, подгнивающей травой и краской.

— Идем, — Ран прошел вперед, убирая ключи в карман куртки. Он слышал, что телепат идет за ним. Солнце пригревало. Если бы не холодный ветер, стало бы жарко. На ровных газонах по обе стороны дороги отцветали последние розы, светились оранжевые пятна бархатцев. Бархатцы напоминали Рану о Японии. Там, на другом конце мира, он торговал ими. И вот они словно передают ему послание с родного острова.


Шульдиху нравился приютский парк. Тут и правда стояла такая тишина, что каждый шаг и шорох звучали отчетливо. Но мягкий, сладкий воздух как будто смягчал их. Улыбаясь, Шульдих озирался по сторонам, рассматривая цветы, желто-розовые листья и яблоки. В парке росло много яблонь, и подгнивающие плоды валялись в траве. Телепат уже хотел окликнуть Фудзимию, но тот вдруг разволновался, и Шульдих промолчал. Вспышка эмоций смутила его. Абиссинец нечасто так ярко чувствовал.

Тем временем дорожка уходила дальше, прочь от яблонь и роз. Шульдих и Фудзимия обошли церковь, приютский склад и вышли к кладбищу. Тут слышался только шелест падающих листьев, и не было чужих мыслей. Сознания Абиссинца телепат боялся касаться. Шульдих чувствовал непривычную горечь и смятение, исходившее от него. И не хотел узнать, что стал их причиной.


— Тихо, — прошептал телепат. — Кладбища бывают приятны.

Ран промолчал. Он только посмотрел на Шульдиха, и продолжал смотреть на него, пока тот не повернулся.

— Чего смотришь? — спросил телепат, все еще не пытаясь читать.

Ран отвел взгляд. «Умник», — услышал он в ответ.

Пустое синее небо золотила вечерняя заря. Ран отвернулся и пошел между могил. Ему вдруг вспомнилось, как когда-то они с отцом посетили иностранное кладбище в Иокогаме. В такой же звонкий, сияющий день. Через месяц иностранное кладбище закрыли для японцев. Как же тихо было вокруг. Отец молчал. Читал надписи на камнях, быстро шевеля губами. Как далеко остался тот день.

Сделав еще несколько шагов, Ран остановился и посмотрел назад. Шульдих стоял, засунув руки в карманы. Худой, растрепанный. Он улыбнулся, и от улыбки его лицо вспыхнуло, засияло. Рану вдруг стало очень жарко, сердце забилось в горле. Шагнув к телепату, он крепко обнял его. Телепат, словно ждал, обнял Рана в ответ. «Я прочитал тебя», — подумал он. Ран зажмурился.


На обратном пути Рану не удалось вычислить бьюик. Тот либо потерял их, либо искусно прятался.


Небо постепенно тлело, синева истончалась, бледнела и таяла. В кухне, отгороженной от сумерек закрытыми жалюзи, Шульдих чувствовал, как на дом наступает ночь. Радость и тревога томили его. Он сам не понимал, чему радуется.

— Зачем тут цветы? — спросил он Абиссинца. Тот повернулся к нему от плиты, оставив стряпню. Но, ничего не ответив, снова вернулся к готовке.

Шульдих помолчал минуту, почесывая затылок.

— Все ясно, — наконец, сказал он. — Они напоминают тебе о сестре. Алые циннии. Белые циннии. Желтые цинии. Не знал даже, что такие есть.

Телепат соскочил с высокого стула. Засунув руки в карманы, подошел к столу и наклонился. Цветы раздражали его. Как внезапно вывалившийся в настоящее кусок прошлого. «Прощай, Токио!» — подумал Шульдих. Открыл окно и вышвырнул цветы на улицу.

— Прости, — ухмыльнулся он, поправляя жалюзи, — зачем нам воспоминания? Очень скоро и нас самих не будет. Надо избавляться от багажа.

Ран ничего не сказал. Даже не дернулся. Сосредоточенно мешал овощи в сковороде. Шульдих подошел к нему сзади, читая мысли. Новая таблетка гасила импульсы, но телепат расслышал. Абиссинец думал о нем.

— Нет, черт побери, я спокоен, — оскалился Шульдих. — Не надо гадать на кофейной гуще. Не надо! Не делай выводов… Лучше готовь быстрее, — телепат хотел сказать еще что-нибудь, но не стал. Его не покидало странное, смутное чувство. Притихший после выходки, он уселся на табурет. Отросшая челка щекотала губы. Схватив ее, Шульдих принялся грызть кончики волос.

За ужином телепат все время щелкал с канала на канал. Потом вдруг выключил телевизор.

— Не могу смотреть, — объяснил он нарочито небрежно. — Раздражает.

Едва тарелки опустели, Шульдих встал.

— Я устал, — проговорил он с напускной безмятежностью. — Пойду спать.

Ран кивнул.

— Иди.

— Иду… — с улыбкой Шульдих развернулся и вышел. «Что это значит?» — спросил у него Ран, но ответа не получил. Мысленная ниточка не дрогнула. Шульдих как будто спрятался за бумажной ширмой. Призрачный и недоступный, он все же был рядом, следовало лишь отодвинуть бумажные створки. «Я понимаю», — подумал Ран, мысленно обращаясь к нему. Не телепатически. Он просто говорил с телепатом, как говорят иногда люди с теми, от кого не могут получить ответ. «Я бы помог, если бы знал, как», — продолжал он, собирая тарелки. Он отнес их на кухню. Без цветов в вазе кухня стала монотонно белой, но Ран ощутил смутную радость, когда отметил, что букета нет. Он составил посуду в раковину, включил воду. Вода текла на руки и на тарелки. Протирая их одну за другой, Фудзимия думал — может ли он позволить себе решать за Шульдиха? А когда последняя тарелка была вымыта, он выключил воду и выглянул в окно. Шел дождь. Во дворе, освещенном фонарем, в оранжевом, нереальном свете лежал букет. Лепестки блестели в мокрой траве. И у качелей рыла землю черная собака. Отпустив край жалюзи, Ран отступил. Синий холод и одиночество остались за ними. Здесь мирно гудело электричество, булькала вода в трубах, шумел холодильник. И хотелось оставить все именно таким. Еще один вечер насладиться ясностью, покоем, уютом. Счастьем. Ран сделал еще шаг назад, потом развернулся. Почти бегом он поднялся по лестнице в спальню.

Шульдих лежал под одеялом в темноте. Горел только будильник, освещая его лицо зеленоватым светом. Телепат не спал.

— Идем со мной, — приказал ему Ран и, не дожидаясь ответа, вышел. Он знал, что Шульдих подчинится. Через несколько секунд тот действительно нагнал Фудзимию у ванной.

«Что это ты задумал?» — спросил он мысленно. Ран не ответил. Распахнув дверь, впустил телепата в маленькую комнату. Вспыхнул свет, бросая в глаза ослепительную белизну ванны, блеск кафеля, гладь зеркала.

«Если включить горячую воду, стекла запотеют», — наконец произнес Ран. Он замер у двери, наблюдая за Шульдихом. Остановившись у раковины, тот внимательно смотрел на него в зеркало.

«Запотеют?»

Ран кивнул. Не теряя времени, он открутил кран. Вода потекла с грохотом, заглушая бой сердца, шум дыхания.


Шульдих еще пытался разглядеть Рана, но туман затянул поверхность зеркала. Телепат только слышал шаги. Почувствовал прикосновение ладоней к бедрам и губ к плечу. Он прикрыл глаза.



* * *



Я гляжу на окошко почтового клиента, и у меня отчаянно начинают чесаться кулаки. С каким удовольствием я бы сейчас набил кому-нибудь морду. Бездумно, до кровавых соплей, я так давно не использовал свой коронный удар правой. Даже мертвый, я не даю кому-то покоя. По какому праву кто-то считает возможным для себя так нагло вмешиваться в мои дела? Анонимно испытывать моё терпение. В голове мелькают десятки возможных ответов на письмо, но ни один из них не кажется мне… правильным. Что-то внутри, какое-то смутное ощущение подсказывает мне, что никто не ждет от меня немедленного ответа. Более того, мгновенный отклик поставит меня в настолько критичные условия, что это существенно ослабит мою позицию и, вполне возможно, спровоцирует на дерзость там, где требуется более тонкий, ювелирный подход. Я убираю руки с клавиатуры.

Сейчас, спустя несколько минут после получения письма, моя несдержанность неприятно удивляет меня самого. Разгадка проста до звона в ушах. Полагаю, мне предлагают игру, шахматную партию, и у меня достаточно времени, чтобы сделать ответный ход. А уж я позабочусь о том, чтобы он был просчитан и выверен до последнего слога. С улыбкой я сворачиваю окошко, просто чтобы оно не отвлекало меня. Кресло, обтянутое черной искусственной кожей, тягуче скрипит, когда я всем весом откидываюсь на его жесткую спинку.

Это письмо будоражит меня, словно сорвалась пружина, которую долго держали на взводе, а потом отпустили. Я сам не понимал, как устал за эти месяцы, устал прятаться, словно вор, и устал подглядывать и заниматься самоедством. Сгоняю с губ дурацкую усмешку, пока нечему веселиться, даже если где-то внутри все инстинкты вопят от радости. Я чувствую себя так, будто собираюсь объявить войну доброй половине мира и абсолютно уверен в своей победе. Я буду не я, если не начну действовать немедленно, лишь бы противник не подвел, оказался стоящим моих усилий.

Я вспоминаю додж, виденный на кануне у дома Фудзимии. Пора заняться этой наружкой. Если фудзимиевский дружок не опередит меня и не вспугнет добычу. Впрочем, так нагло вести себя в этой стране позволительно только тем, кто считает себя властью, либо тем, кто охраняет эту власть. Федералы? Чертов фудзимиевский бизнес? Мальчик, если они пришли исключительно за тобой и не имеют отношения к твоему постояльцу, обещаю, твоя смерть легкой не будет. Я долго терпел, но сейчас ты стоишь у меня на пути. Попробуй только подставиться, и я приму в твоей судьбе самое непосредственное участие.

Пальцы выбивают на полированной крышке стола какой-то несуразный марш, хотя особого повода для волнений не наблюдается. Все, что я делаю, — это смотрю, как Шульдих пол-утра мечется по дому, даже не скрывая, что ищет места, откуда может вестись слежка. Глупый, от страха совершенно забыл, чему его учили в Институте. Я не страшусь, что он найдет камеры, это практически исключено, но меня тревожит, что он не в состоянии успокоиться. Хуже всего, что излишняя нервотрепка не прибавляет ему сил, отсрочивает выздоровление. Надеюсь, что он не сорвется и не начнет крушить мебель. Фудзимии не стоило оставлять его одного.

Потерпи, Шульдих. Я уже принял решение. Хватит выжидать. Я нашел то, что искал. Не фантомный, не неосязаемый неизвестно кто — живой, из плоти и крови враг, и я уже готовлю бокал, чтобы попробовать на вкус жидкость, текущую в его венах.

Что-то пытается пробиться в мой разум, возможно, это очередной эпизод из прошлого, но мгновением позже все проходит, я так ничего и не вижу. Открыв глаза, возвращаюсь во все ту же полупустую, холодную комнату, освещенную парой мониторов, к тишине, нарушаемой только шумом вентиляторов и едва слышным гудением в электрических проводах. Но теперь она уже не кажется мне такой неуютной. Добро пожаловать в реальность, с этого момента я собираюсь играть по своим собственным правилам.

Как трудно смириться с тем, что я теперь не предвижу. Сложно что-то выжать из пары слов, но даже с таким материалом можно работать. Два слова, которые могут все изменить или не значат совершенно ничего. Я не боюсь этих слов, но и не удивлен им. Несмотря на всю мою осторожность, меня вполне могли просчитать, если это кому-то потребовалось. Нельзя абсолютно не оставить следов, особенно когда торопишься. Тот, кто счел необходимым уведомить меня о своем знании, вряд ли мой враг. В противном случае письмо было бы гораздо более информативным. А так, человек считает, что отправленной информации вполне достаточно. Что же, если это правда, значит, я могу с высокой долей достоверности вычислить своего нежданного доброжелателя. Приступим. Остро заточенный карандаш скользит по бумаге, вырисовывая одну за другой незамысловатые геометрические фигуры, постепенно заполняющие все пустое пространство от нижнего правого угла вверх и влево.

Самый первый вопрос: чего он хочет, устранить меня или помочь мне? Я не верю в таинственных доброжелателей, но и убийца тоже вряд ли будет писать подобное, скорее уж просто пристроится с винтовкой где-нибудь на ближайшей крыше. Безусловно, зная о моем даре, он может быть уверенным, что я открыто не полезу под пулю, ибо никто, кроме меня, не знает, что в настоящий момент я латентный паранорм. Розенкройц прекрасно знают, что голыми руками меня все равно не возьмешь. А кто сказал, что письмо написано Розенкройц? По их сведеньям, я уже третий месяц как покоюсь на дне котлована Дворца, сам же читал в базе. Или это частное лицо? Конкуренты? Кому-то понадобился Оракул? Как можно меня найти? Вычислить точное местонахождение по е-мейлу затруднительно, даже будь он самым крутым хакером. Стоп. «Я знаю», а не «мы знаем». Он или она — один. Женщина? А может быть, они надеются, что я запаникую и начну совершать глупости? Любопытно. Это никогда не работало раньше и уж тем более не сработает теперь. Хотя если придираться к словам, то не совсем понятно, что именно он знает, он же не пишет, что знает все. Зашел не с той стороны. Глупо. Надо начинать с анализа известных фактов, а уж потом заниматься эмпирическими предположениями.

Начну с начала. Первый неоспоримый факт: адрес, на который пришло письмо. Уверенно могу сказать, что он не известен в Розенкройц. Особенно после нашей не слишком-то теплой встречи с командой Амриша, отчетность в институт мы вообще не сдавали. К тому же это не корпоративный, а внутренний резервный почтовый адрес, который последний год использовался командой для связи с лидером, то есть со мной. С этого же адреса я писал Смиту, но он слишком повязан, чтобы предоставить мой адрес кому-то из института, должен понимать, что случись чего, и в лучшем случае он отделается немедленным устранением. В худшем, получит великолепное теплое место лабораторной крысы. Вряд ли оно ему понравится. Институт отпадает.

Вернемся к адресу. Число знающих его крайне ограниченно. Остается только, рассуждая логически, вычислить наиболее вероятного адресата. Если учесть, что сам себе я этого письма не писал, то вариантов не так уж много. Шульдих у меня перед глазами, в настоящее время он и думать забыл, что, кроме телепатии, есть масса способов общаться с другими людьми. Электроника никогда не была его сильным местом. Впрочем, он всегда был замкнут только на себя, на свои способности. Фарфарелло не был бы так немногословен, если бы вообще собрался мне писать. В сущности, ему сейчас не должно быть до меня никакого дела, жив ли я или отбросил коньки. У него имеются заботы поважнее, если только ему не удалось заполучить в единоличное владение какой-нибудь необитаемый остров. С Салли можно чувствовать себя в безопасности только так. Уж слишком много она привлекает к себе внимания. И у меня остается только один вариант — Наоэ Наги. Сейчас не самое удобное время для трепетных семейных воспоминаний, и я совсем не рад общению с ним. Если Наги в курсе происходящего, то мог бы это понять. Его задача — держаться от всего этого подальше. Сейчас-то он в безопасности. Так что зачем ему писать мне? Зачем подставляться?

Ну и ладно, оставим ненужные вопросы и посмотрим на остальное. Второй факт: текст письма. Не разгуляешься. Содержит констатацию факта: м-р. Кроуфорд, бывший лидер команды Шварц, беглый паранорм, жив. И что? Ату его, кусите! Зачем? Ах да, у м-ра Кроуфорда имеется кое-что ценное — не менее беглый телепат Шульдих, который добыча куда более ценная и более сговорчивая, нежели упомянутый Кроуфорд.

Младший Такатори загорелся идеей создать команду паранормов? Но раньше я вообще не принимал его в расчет. Когда планировал всю эту операцию, младший Такатори даже близко не был к тому, чтобы я считал его серьезной фигурой. Неужели так быстро все изменилось? И самая крамольная мысль, которая посещает мою голову: Наги посмел сдать своих? Или это действительно предупреждение о чем-то важном? Как бы то ни было, я все больше уверяюсь, что письмо мог послать только Наги. Больше некому. Он же вполне в состоянии определить, откуда придет ответ, даже если я попытаюсь его запутать и закроюсь, он слишком хороший электронщик. А значит, как только я отвечу, он будет знать, что Шульдих и я находимся, как минимум, в одном регионе.

Может быть, он все-таки почувствовал меня тогда, у Дворца? Или просто бьет наугад? Впечатлен, впрочем, у Вундеркинда всегда была нечеловеческая интуиция. И я уже знаю, что я напишу. Я даже не открываю новой формы, пишу прямо в строке быстрого ответа: «Никогда в тебе не сомневался», — и нажимаю кнопку «отправить».

Я так редко хвалил его, когда мы жили вместе. Пять слов. Пусть знает, что его инкогнито перестало быть для меня тайной. И самое главное, что мой ответ содержит приглашение к диалогу. Уверен, он поймет все, что я оставил ненаписанным. С момента получения письма прошел почти ровно час. Что значит этот промежуток времени в моей ситуации? Не могу определить точнее, кроме того, что я выдержал именно тот интервал, который и был нужен.

Пока я разбирался с Наги, ситуация в доме Фудзимии изменилась. Чтобы понять, что дом пуст, мне понадобилось почти три минуты. Пересмотрев записи последнего получаса с камеры в спальне, я обнаружил, что Фудзимия успел вернуться и разбудить Шульдиха, а потом они собрались и уехали. Что такого могло произойти? О какой церкви шла речь? И почему Шульдих принял предложение о поездке с такой готовностью? Мысль о том, что их связь становится крепче, заставляет меня морщиться. Им хватило двух предложений, чтобы понять друг друга, остальной разговор если и был, то, вероятно, протекал мысленно, хотя я так подозреваю, что они и не собирались разговаривать в доме.

С другой стороны, самое время начать осуществлять мой план. Все просто. Если они уехали, значит, потянули за собой «хвост». Наверняка, место, куда они собрались, достаточно уединенное, Шульдих не перенес бы толпы. Через GPS-навигатор проследить их машину не составит проблем. Пора, раз уж я все равно собирался, познакомиться поближе с моими, даже не знаю, как лучше их назвать, коллегами? конкурентами? Я встаю и иду в спальню, одеваться. Секундное дело — набрать комбинацию из четырех цифр на замке кейса и накинуть наплечную кобуру. Жаль, конечно, палить «чистый» пистолет, но в этой стране никогда не было проблем с покупкой оружия. Темная куртка и удобная обувь. Доведенным до автоматизма движением я проверил обойму. Если понадобится, то я был готов убивать. Середина дня — не самое удобное время для быстрого перемещения по городу. Водитель пойманного мной такси полностью разделил эту точку зрения. Надо будет все-таки арендовать машину, чтобы она всегда была под рукой.

Церковь и правда впечатляла, в первую очередь размерами. Я нашел порше, оставленным перед ней на стоянке в компании еще нескольких куда менее дорогих машин. Улица была пуста, очевидно, их владельцы были где-то внутри. Чуть дальше за церковью начиналось кладбище, красовались ухоженные газоны, трава между каменными крестами была выкошена, что создавало определенную видимость порядка, но дальше, где начинались деревья, территория больше напоминала городской парк, и местность просматривалась плохо. Хорошее же они выбрали место для прогулки.

Я наткнулся на то, что искал, когда прошел чуть дальше по улице. Неприметный бьюик был припаркован так, чтобы держать под наблюдением единственный выезд со стоянки и последовать за машиной, едва та покинет территорию церкви. Окно со стороны водителя было приоткрыто, и внутри кто-то копошился. Я в два шага оказался рядом. Заглянув в окно, я смог определиться с дальнейшими действиями. Внутри обнаружился только один человек. Если бы их было двое или больше, ситуация осложнилась бы на порядок.

— Эй, это ты спишь с моей женой? — я усмехнулся собственным фантазиям и одновременно дернул дверцу на себя.

Она не была заблокирована и с мягким щелчком открылась. Жена, да? Скажи любую глупость, и, пока человек думает, что тебе ответить, можно успеть проделать массу манипуляций, и с человеком в том числе. Я взялся за воротник его холщовой ветровки и рванул на себя. Пока мне везло — пристегнут он тоже не был. На блестящей и круглой, словно бильярдный шар, голове заплясали солнечные блики. Я тут же про себя окрестил его Лысым. Весь его потрепанный вид говорил о том, что он не представляет из себя опасного противника. Удивленный, он даже не думал сопротивляться, попавшись на такую банальную приманку, как моя. Мне стало обидно. Неужели я их переоценил? И эти люди угрожали сорвать мои планы. Просто клоунада какая-то. Но мне было некогда размышлять об этом. Лысый раскрыл было рот, чтобы возмутиться, но не успел. Вытаскивать пистолет, пусть даже и на безлюдной улице, было не самой лучшей идеей, так что я просто ударил его виском о стойку, он обмяк. От падения на асфальт его удерживала только моя рука. Он оказался гораздо ниже меня и более рыхлый.

Распахнув заднюю дверцу, я обнаружил на сидении пару наручников и полицейскую дубинку. Определенно, сегодня мое везение просто зашкаливало через край. Запихнув Лысого в машину, я с удовольствием нацепил на него браслеты, предварительно перекинув цепочку через раму, и сел за руль. Ключ торчал в зажигании. Оставаться здесь дольше становилось опасно. Я не боялся, что Фудзимия и Шульдих могли вернуться, но Шульдих даже с такими ограниченными возможностями мог чувствовать не только мысли, но и сильные эмоции на достаточно большом расстоянии. Сейчас же привлекать к себе ненужное внимание было бы непростительно. Тем более, что безлюдных мест в Нью-Йорке немало.

Лысый очнулся, когда я уже выехал на скоростное шоссе. Надо отдать ему должное, он попытался привлечь к себе внимание, когда мы проезжали полицейский пост, но безуспешно. Нельзя сказать, чтобы он смирился с неудачей и дальше сидел смирно. Я видел в зеркало заднего вида, как он попробовал стойку на прочность, но, к чести американского автопрома, вполне безрезультатно. Старый бьюик был сделан на совесть. Через пару миль он постарался освободиться еще раз, разжав звенья на цепочке наручников, и снова неудачно. Наконец, бросив попытки освободиться, он перешел к угрозам. Откуда ему было знать, что упоминание какого-то Купы или Зулуса вряд ли произведет на меня впечатление? Но на всякий случай имена я запомнил. Мы свернули на первый же попавшийся проселок, где заградительная полоса из деревьев была достаточно густой, чтобы скрыть нас от шоссе. С другой стороны обнаружились ворота с ржавым замком и табличкой, на которой упоминалось какое-то невнятное предупреждение о частной собственности. Судя по состоянию ворот, собственность была то ли заброшенной, то ли просто сильно неухоженной. В любом случае, я был уверен, что нам не помешают. Я вылез из машины и еще раз внимательно огляделся. Место было вполне подходящим.

В багажнике оказалось пусто, если не считать канистры, на треть заполненной маслом, и запаски. Инструментов не было совсем, даже поворотного ключа или домкрата. Я достал своё оружие и навинтил на ствол глушитель, от всей души надеясь, что произвел достаточное впечатление, и Лысый заткнулся, очевидно, догадавшись, что не время играть в героев. Можно было начинать задавать вопросы.

— Кто тебе платит? — я покрутил у него перед носом вороненым стволом. Хороший образец, жаль будет расставаться. При виде оружия Лысый замотал головой. Чувствовалось, что он внутренне весь трясется, но мне было все равно. Ничего, кроме раздражения, я не испытывал.

— Купа или Зулус? Или оба сразу? — разговаривать было неудобно, он скорчился внутри, а я стоял снаружи, но, по крайней мере, наши лица были на одном уровне.

— Господи, я просто должен был следить, чтобы он никуда не уехал. — Лысый снова задергался на сиденье, пытаясь отодвинуться как можно дальше от меня, но в данном случае это было почти нереально.

— Кто. Тебе. Платит, — я снял пистолет с предохранителя. Как там у классиков: вытащил оружие — стреляй? Все это забавляло. Неужели он на что-то надеется? Я выстрелил, но не туда, куда собирался. Колени он прижал к спинке переднего сиденья, так что пуля застряла в мякоти бедра. Он закричал, потом заскулил. Я уже начал раздражаться, наконец, Лысый произнес что-то осмысленное:

— Снейк. Купа приказал, чтобы я его слушался. Потом Снейк сам мне позвонил и сказал, что я должен буду позвонить и сообщить ему, как только этот чертов японец сделает попытку пересечь городскую черту.

— Телефон?

— В бумажнике. В кармане куртки. — Лысый дернулся, чтобы хоть как-то дотянуться до раны, но прикованные руки не давали возможности двигаться, и снова уставился на меня выпученными глазами. Я уж было подумал, что он собрался потерять сознание. Это было бы совсем некстати, у меня еще оставались вопросы.

— Речь шла только о японце? А что со вторым?

— Нет. Я следил, когда они встретились в Кеннеди, доложился. Испугался, что японец смоется из страны. Мне сказали, что так и должно быть.

Какая-то фраза царапнула, но пока Лысый исправно выдавал информацию, времени на раздумья особо не было, и я решил, что попозже проанализирую разговор поподробнее. Меня же интересовало, что произошло после аэропорта.

— Потом ты тоже за ним следил?

— Нет. Мне велели держаться от него подальше. — Лысый сдался, я видел, как у него трясутся губы и руки. Общение стало утомительным, когда он снова завел свою шарманку. — Отпустите меня. Я ничего не сделал.

— Как скажешь, — рассудив, что он вряд ли может быть еще чем-то полезен, я нажал на спусковой крючок. Лысому повезло, он и правда ничего не сделал. Чего нельзя сказать, о тех, от кого он получил заказ. Когда я перекладывал его в багажник, подивился, что его лицо было таким умиротворенным, впрочем, дырка во лбу его не украсила.

На карточке с номером телефона, которую я выудил из бумажника, даже имени Снейка напечатано не было, Лысый или Купа сами приписали на обороте его карандашом, чтобы не забыть, наверное. Что за дилетантство, в самом деле.

Впрочем, некоторая доля профессионализма тоже присутствовала. Меня не удивил факт наличия лицензии частного детектива у Лысого. На фотографии он был несколько моложе, но вполне узнаваем. Больше ничего полезного при нем не обнаружилось.

Я снова забрался в машину и в город возвращался куда осмотрительнее, чем выбирался из него. Решив, что офис Лысого ничем не может меня заинтересовать, я бросил машину вместе с телом на одной из открытых стоянок какого-то торгового центра, попавшегося мне по дороге, и оттуда спустился в метро, а до дома взял такси. Пистолет все-таки забрал с собой. Даже если Лысого обнаружат в течение суток, это будут проблемы местной полиции. На меня они не выйдут.

Фудзимия и Шульдих ужинали. Прогулка хоть немного успокоила нервозность телепата. Я тоже не остался голодным, можно сказать, что наш совместный ужин был достаточно съедобен. Почта отсутствовала. Я тоже немного устал. Сегодняшний день был не из самых приятных. Как только Шульдих отправится спать, я тоже последую его примеру.

В ожидании этого события оставалось только решить, по каким каналам я буду вычислять Снейка. Не листать же, в самом деле, справочник «Кто есть кто в Америке». Вряд ли там обнаружится человек со змеиной фамилией. Технотроник? Не слишком ли они и так осведомлены обо мне и текущем положении вещей? Действовать самому? Зачем? Когда есть более быстрые и безболезненные способы решения?

Шульдих выключил свет и лег, завернувшись в одеяло. Камера автоматически перешла на инфракрасный режим съемки, значит, мне тоже пора. Я погасил монитор и прикрыл в кабинет двери, уверенный, что все остальные вопросы буду решать завтра. И едва моя голова коснулась подушки, меня накрыло.


Вызов для Шульдиха приходит не то чтобы неожиданно, просто я был уверен, что несколько дней у нас еще есть. Но забронированное место на утренний самолет до Берлина вынуждает меня изменить планы на сегодняшний вечер. За окнами уже стемнело, и шторы задернуты, повышенного внимания соседей можно не опасаться.

Я неторопливо инспектирую содержимое аптечки и полок в ванной. Мне не внушают доверия даты на упаковке презервативов, но думаю, что могу не слишком опасаться каких-либо неожиданностей с этой стороны. Сдираю целлофановую обертку с новенькой тубы с любрикантом. Теперь понятно, что заставило меня купить ее в очередной поход в аптеку. Спускаюсь вниз. Шульдих, развалившись на диване в гостиной, смотрит какую-то ерунду по телевизору.

— Иди в душ. Волосы высушишь, — я демонстрирую ему свои «находки».

Короткое приказание застает его врасплох, он открывает рот, чтобы возмутиться, но как только он видит то, что я держу в руках, его словно ветром сдувает.

Осталось подготовить место. Полагаю, что расположиться у него в комнате будет не совсем удобно, слишком много отвлекающих внимание ярких вещей, да и кровать узковата. Тем более я не собирался приглашать его в свою комнату. Это надо было еще заслужить. Я сдвигаю в сторону кофейный столик и тащу на пол покрывало с дивана. Ковер достаточно толстый, жестко не будет, но отправлять его в чистку не входит в мои ближайшие планы.

Я снимаю рубашку и остаюсь в одних брюках, присаживаюсь на диван, автоматически переключая телевизор на новостной канал и убавляя звук. Фольговая упаковка презервативов, валяющихся на расстеленном покрывале между мной и телевизором, отражает демонстрируемые с экрана вспышки пожара, приключившегося на какой-то фабрике. Диктор за кадром сообщает, что число человеческих жертв уточняется. Отличная новость для того, кто собирается заняться сексом с вверенным на его попечение несовершеннолетним подростком мужского пола. Я делаю звук еще тише, а потом и вовсе отключаю, закрываю глаза и устраиваю голову на спинке дивана. Мне совершенно не интересно, какие еще несчастья обрушились на мир за этот день. Что бы ни случилось там, за плотно задернутыми шторами, на эту ночь у меня совершенно особые планы.

Я собираюсь совершить кражу — присвоить себе то, что считалось собственностью института. Шульдиха. То, что я планировал сделать, могло бы выглядеть настоящим бунтом, если бы не моя уверенность, что польза от этого поступка значительно превысит возможный ущерб. Ни для кого не секрет: самый простой и быстрый способ обрести власть над партнером — это втянуть его в половые отношения. Проще всего награждать или наказывать, используя секс. Не только у обычных людей, но и у паранормов самые сильные эмоции всегда связаны с сексом, даже возможно, что последних это касается в гораздо большей степени.

Честно признать, что это было не так уж и необычно. Другое дело, что в институте никто не практиковал поголовные сексуальные отношения в рабочих группах, для этого использовалась масса других, зачастую гораздо более эффективных способов как физического, так и психологического воздействия, а нередко и медикаментозных. И уж конечно, никого не волновали мои методы укрепления отношений в команде. Можно сказать, что Старейшины сами вынудили меня, дав ничтожно мало времени на адаптацию телепата. Так что я собирался привязать его к себе именно таким способом, ничего иного мне больше не оставалось.

Любой бы согласился, что Шульдих — трудный случай, но одновременно с этим он уникален в плане возможностей, и обладать таким инструментом — большая удача. Я просто хочу, чтобы он подчинялся только мне, чего, собственно, и собираюсь добиться. Я несколько раз предупреждал руководство, что с ним спешить не стоит, равно как и пичкать лишними таблетками. И сейчас мне наглядно демонстрировали, что мое мнение никого не интересует. Институту срочно потребовался сильный телепат, извольте возвратить собственность, данную взаймы.

На то я и провидец, чтобы при возможности свести все неприятные последствия к минимуму. На рекламной карточке из магазина я быстро пишу адрес и сую карточку в карман новенькой куртки телепата. Если что-то пойдет уж совсем не по плану, то он всегда сможет обратиться туда, если не за помощью, то хотя бы за информацией. Впрочем, мы еще поговорим с ним об этом. Сейчас нас ждут другие дела.

Обидно, но просчитать стратегию дальнейшего поведения, основываясь только на своих предположениях, не представляется возможным. У меня просто нет нужной информации. Я не всемогущ, к сожалению. Но я и не такой ограниченный, как может показаться. Я прекрасно сознаю, что его задание может быть однодневным, а может продлиться несколько месяцев. Мне нужно сделать так, чтобы, прежде чем уедет, Шульдих в полной мере осознал, что я для него не временное явление, приходящий-уходящий начальник, а гораздо больше. Он должен быть связан со мной. И привязь должна быть прочной, иначе грош ей цена. Я знаю, что он чувствует, глядя на меня, так что задуманное не представляется мне особо сложной задачей.

Начинается уже вторая половина вечернего выпуска, когда я слышу шлепанье босых ног по лестнице за своей спиной. Шульдих, замотанный в полотенце, останавливается в двух шагах. На его лице застыла вся гамма чувств, которые он испытывает в данный момент. Определенная степень скепсиса, радость, тревога и решимость идти до конца. Прекрасно, он готов принять то, чем я собираюсь с ним поделиться.

Я поднимаюсь на ноги и протягиваю ему руку в знак того, что он должен подойти ко мне. Два шага не такое уж большое расстояние. Он немедленно сдергивает полотенце, стоит мне коснуться пуговицы на своих брюках. Его неопытность меня не беспокоит. Сомнительно, что тот, кто прошел через пенитенциарное заведение, сумел остаться девственником, по крайней мере, его точно не пугает то, чем ему предстоит заняться. Я обнимаю его за плечи, притягивая ближе. Разница в росте между нами не велика, вероятно, впоследствии станет еще меньше. А пока он задирает подбородок и смотрит, настороженно и одновременно просительно.

— Шульдих, ты готов?

Он молчит, не зная, что ответить. Не то чтобы его согласие или отказ сейчас что-то решали, просто так удобнее начинать.

Я глажу его шею. Он явно торопился, волосы немного пахнут паленой шерстью вперемешку с резким запахом цветочной эссенции. Надо будет подобрать ему что-то более нейтральное, когда он вернется. Они еще теплые после фена и потрескивают электричеством, когда я запускаю в них пальцы. Его слегка ведет, зрачки расширены, как у наркомана, получившего вожделенную дозу. Он честно пытается выдержать мой взгляд, но когда я наклоняюсь, чтобы поцеловать его, все-таки закрывает глаза. Он жадный, еще секунду спустя теряет всякую осторожность, прижимается и обхватывает меня за шею, словно утопающий, который вот-вот без сил пойдет ко дну. Неужели так хочется, что ноги не держат? Его желание очевидно, и мне даже становится немного завидно, я сам возбужден в гораздо меньшей степени. Пора исправлять ситуацию.

Следующие пять минут я занимаюсь подготовкой себя и его к предстоящему акту. У него худощавая, ничем не выдающаяся фигура подростка, хорошая кожа, отзывчивое тело, но ничего особенного, так что мне постоянно приходится напоминать себе о важности мероприятия. Нужный настрой никак не приходит, и если бы не эмпатическая составляющая дара, то я не дал бы стопроцентной гарантии, что смог бы выполнить задуманное. Я слишком близко, чтобы не чувствовать излучаемое им возбуждение, и при этом я могу полностью контролировать происходящее.

Как бы Шульдих ни был увлечен, он чувствует некоторую напряженность с моей стороны. Он проявляет достаточно активности, но при этом демонстрирует ожидание инициативы с моей стороны. Я переворачиваю его на спину, подсовывая под зад пухлую диванную подушку. Он сгибает ноги в коленях и опять зажмуривается.

— Открой глаза, Шульдих.

Он повинуется, но тут же снова смыкает веки. Несмотря на растяжку, он зажат, втискиваться приходится буквально по миллиметру, вперед и сразу назад, и снова вперед. Подушка постоянно выезжает, и мне приходится поставить его на колени. Он сосредоточенно терпит, только дышит открытым ртом, как вытащенная из воды рыба. Я тоже особого удовольствия не испытываю. Презерватив облегчает скольжение, но если так пойдет и дальше, то ничем хорошим это не закончится. Пора пускать в ход тяжелую артиллерию.

Я глажу его спину и руки, сосредотачиваюсь на ощущениях в кончиках пальцев. Ладони — это самое удобное средство для передачи информации, там расположено множество точек, которые передают эмоциональный настрой. В сущности, ладонь — одна сплошная зона-ретранслятор. Я должен дать ему понять, что в акте участвуют двое. Что всё сейчас наладится и ему будет хорошо. Не ладонь к ладони, соединять их было еще рано. Но и тыльная сторона вполне подойдет для моих целей. Я кладу ладони сверху его стиснутых кулаков и вынуждаю раскрыть их. У него ледяные руки, он нервничает, и еще как. Я едва успеваю сдержать самодовольную усмешку, что всё так, как я и думал. Усмешка сейчас не к месту. Я должен сосредоточиться и продолжать.

Следующий шаг — переплести пальцы — еще один акт доверия. Пусть поймет, что я достаточно открыт. Ведь всё, что сейчас происходит, не только для меня, но и для него. Все это основы управления, не более, но так занятно применять их на практике. Я незаметно для себя увлекаюсь, потому что чувствую, как опаска отпускает его, он тянется к моей защите, и она пропускает его на первый слой моих мыслей. Там нет ничего, кроме желания согреть, защитить, и самого главного — сделать своим навсегда. Вот ключевое слово. Он и сам не знает, как ему важно быть чьим-то, даже если слово «свобода» его фетиш. Он успел считать достаточно, я разрываю контакт и возвращаю ладони на плечи, вынуждая его опустить их еще ниже, он ложится щекой на съехавшую подушку, глаза снова закрыты, а ресницы слиплись. В три толчка я втискиваюсь до конца и снова останавливаюсь. Шульдих судорожно выдыхает и вновь втягивает воздух сквозь сжатые зубы, ему трудно расслабиться в таком положении, но он старается, я это чувствую.

За такое послушание нужно наградить. Пальцы правой руки все еще вымазаны в медленно подсыхающем любриканте, я выдавливаю новую порцию из валяющегося рядом флакона и тянусь к его паху. Его возбуждение практически спало, но это поправимо. Счастливый возраст: вернуть его эрекцию — делов на полминуты. Смягченные гелем подушечки пальцев легко скользят по горячечно-сухой коже головки, сдавливая и натирая, отвлекая от болезненных ощущений, причиняемых мной же. И вот он уже качается в такт моим движениям, и я совершенно не чувствую сопротивления его мышц.

Осталось совсем немного. Установление постоянной связи между моим и его разумом будет прекрасной кульминацией. Вряд ли он упустит такую возможность, раз уж я так открыт. И в ответ он получит не менее превосходный подарок. Мой — вот клеймо, которое он будет нести в своем сознании. Даже если Старейшины решат, что существование нашей команды не оправдало себя, он уже не сможет, не захочет не вернуться, потому что будет уверен, сегодняшняя ночь — лучшее, что могло с ним случиться. И в кои-то веки Шульдих все делает правильно.


Видение длится и длится, словно это горячечный сон, а не обычная мгновенная проекция событий в сознании. И когда я неимоверным усилием вырываюсь из воспоминаний, подушка и простыни подо мной буквально пропитаны потом. В паху тянет, но эрекция очень вялая. Зато сердце колотится, как при аритмии. Я реально начинаю опасаться заработать инфаркт. Что-то произошло, не иначе.

Выбраться из кровати стоит неимоверных усилий. От озноба начинают трястись руки. Дверная ручка скользит в мокрой ладони, отказываясь поворачиваться. Впрочем, я мог бы и не торопиться. На мониторе я вижу, что кровать в спальне пуста.