Бличефест

Так как я в этот раз на Бличефест не писец, захотелось мне почитать и пописать отзывы. Собственно, фиков не так уж много выложили, голосование уже началось:

А я пошла читать и отзываться.

@темы: Bleach Festival

---

С первых же серий Игр престолов нашла гетную отпешечку. Конечно, поспойлерила себе все, что можно, чтобы потом было не так мучительно больно, но мне это не помешало

@темы: синема

---

Коротко о главном)) Досмотрели Даунтон. Клевый фильм, теперь жду шестой сезон. Начали смотреть Игры престолов, начало впечатлило.
Фильм Великий Гетсби - эпик фейл. Копия МуленРуж, но плохая.

@темы: праменя, синема

---

@темы: ФБ-2015

---

 Доктор Бекки осалила флешмобиком про еду. Какой чудесный флешмоб и всегда актуальный. Надо написать 5 фактов о себе и еде.

1. Я совершенно не привередлива. Я ем почти все, почти везде, как угодно, мне очень просто угодить, муж мой меня все время осуждает за это. Потому что он как раз культурный едок, он есть, аккуратно все нарезая и сервируя, а я - отскребая пригоревшую картоху от сковороды)) Ну вот как-то так. И меня всегда восхищают люди, которые умеют есть красиво.

2. Люблю всякое говно. Макдональдс, ролтан и доширак, шоколад, шоколадные торты, Санчо, натс, редбул етс. бгггг Но мне от этого всего плохо. И потому ему то, что тоже люблю - простую еду. Рис и сыр, картошка с растительным маслом. Гречка с помидоркой, вареная курица, индейка тупо жареная с солью. Фрукты - груши и яблоки. Надо мной на работе даже прикалываются, как мне такое вкусно есть, теперь еще и без соли. Но мне правда вкусно. Хотя если бы можно было есть макдональдс и не толстеть, я бы ела бггг и померла.

3. Не мясоед. Прохладно отношусь к мясу, могу поесть, если приготовлено хорошо, но вот тут я придираюсь конкретно. Мясо должно быть без жира и жил. Намек на жилы, хрящи и все, я выброшу весь кусок. Так же их не должно быть в фарше. Под микроскопом изучаю, когда ем что-то в соусах. Потому всегда надежнее и безопаснее для меня взять рыбу, морепродукты или что-то такое.

4. Было время, когда я не умела готовить. Это потому, что мама моя готовила простое и быстрое, чтобы нас накормить после работы и бабушку без ног. Мы ей помогали и делали по образу и подобию. Муж мой готовил лучше меня, в разы))) Картошка у меня подгорала, потому что я не догоняла, что надо сделать огонь потише, курица была резиновая - соусы? нет не слышал)) Я умела готовить вареную картошку, суп рыбный, макароны и фсео)) И чай, ага. Из пакетиков. Ну сосиски может. яичницу и ты пы. А потом я вышла замуж второй раз, родила Ваню и осела дома. И понеслось. Оказалось, что готовка - это творчество! А так как если я что-то вынуждена делать каждый день, я просто обязана делать это творчески и супер)) И я стала печ, жарить, тушить, делать паштеты, компоты, торты. Все умею)) Хотя сейчас, когда снова работаю, уже немного перегорело. Но иногда все равно накатывает.

5. Люблю поесть, даже слишком. У меня есть четкая привязка к еде - если плохо устала заболела расстроилась - я ем. повысить настроение = поесть. Но так как полтора года назад я села на диету и теперь ем иначе, привычка жрать в любых непонятных ситуациях заменилась привычкой покупать шмотки, чтобы взбодриться. По моему, так гораздо лучше.

Может что забыла))) А осалю я  Доктор Айзен и  NecRomantica

@темы: флешмоб

---

Закончился Малфойфест! Поделили с  Хьюстон, у нас проблемы... &  Toriya первое место. Таки приятно

Написала туда два фичка, один побольше - фичок-победитель, другой поменьше. Вот они:

Название: Маг
Пейринг/Персонажи: Гарри Поттер/Драко Малфой
Рейтинг: NC-17
Жанр: детектив, экшн, романс
Категория: слэш
Размер: миди (5 662 слова)
Дисклеймер: все права принадлежат Дж. Роулинг
Саммари: Даже если все улики указывают на Сириуса, Гарри отказывается верить, что тот серийный убийца
Предупреждения: модерн!АУ, упоминаются ампутации и ампутированные части тела

Гарри делает затяжку, выдыхает. Дым белой струйкой вытекает в темное мартовское небо. Ночью еще холодно, лужи замерзают. Он смотрит вверх, на окно второго этажа. Жаль, что он не может взлететь и оказаться там прямо сейчас. Недалеко взрывается воем сирена полицейской машины, Гарри прислушивается, бросает окурок под ноги, прижимает подошвой к тонкому ледку, лед хрустит под ногой, огонек гаснет.

Весь дом уже спит, все окна погасли, кроме одного. Гарри идет к двери, нажимает кнопку звонка, ждет. Проходит не меньше минуты, но он знает, что ему откроют. Сирена затихает вдалеке, а собаки все еще лают, отзываясь на ее вопли. Они не знают, что полицейская машина уже далеко от Ислингтона. И тут снова тихо, парки спят, спит станция Арсенал и Юнион Канал.

Замок щелкает, значит можно подниматься. Гарри входит в теплый подъезд, шагает по лестнице, сразу через две ступеньки.

Стучит в дверь.

Когда ему открывают, лестничная клетка заполняется запахами: индейка, тыква — сладкий запах тыквы давно и прочно привязывает Гарри к этому дому. Стоит уловить его, как Гарри сразу видит лицо хозяина. Малфой с обычной своей миной пропускает его в прихожую, не поймешь — рад он или нет. Но Гарри, конечно, знает, что рад. Малфой говорит ему:

— Опаздываешь. Если все остыло, будешь есть холодное.

Гарри ухмыляется, вешает куртку на изогнутый крючок.

— Ну что, достал результаты? — спрашивает он, проходя в комнату, где Малфой разложил на столе бумаги, аккуратно, аж скулы сводит. У него вообще всегда чисто, Гарри так не умеет. Он всегда разбрасывает вещи.

Им надо поговорить о деле, но первое, что он делает — подходит к Малфою сзади и обнимает, лезет холодными руками под домашний свитер, прижимает к горячему животу ладони, гладит, ведет выше, накрывая соски. Стоит только прикоснуться, они тут же твердеют, а может, уже были твердыми.

— У нас пять минут, и ты убегаешь, Поттер? — голос Малфоя тихий, хрипловатый, Гарри целует шею, утыкается носом в волосы. Кожа под свитером гладкая, он опускает руки и лезет за пояс штанов.

Когда они чуть сползают, показываются молочно-белые круглые ягодицы.

— Да погоди ты!

Но Малфой не разворачивается, только наклоняется сильнее, делая вид, что перекладывает бумажки. Сколько отведено времени на сегодня, никто не знает, Гарри тем более. Он растирает пальцами между ягодиц, в паху становится жарко и тесно. В груди тоже. Если бы у них было время до утра.

Малфой подается назад. От него пахнет яблочным шампунем, волосы на концах немного влажные, наверное, только что из душа. Наверное, ждал его. Ждет каждый раз.

Когда они познакомились, Гарри подумал, что у Малфоя красивая спина. Спина, ноги — вот что он увидел первым, потому что Малфой стоял к нему спиной, наклонившись над прозекторским столом, и аккуратно распиливал грудную клетку. В застежке его пластиковых очков запутались волосы, и Гарри едва удержался, чтобы их не вытащить. Потом Малфой закончил, повернулся. Тонкое лицо, сухое, острое, глаза из-под изогнутых бровей смотрели холодно, но где-то внутри Гарри уловил вспышку, отражение собственного пламени.

— Малфой, правильно? У меня к вам просьба, — начал Поттер. И Малфой ответил:

— Доброе утро, инспектор. Поттер, правильно? Где запрос? Вы по какому делу?

Так все и началось. Гарри надо было кровь из носа получить в обход официального расследования кое-какие результаты. Малфой отказался сотрудничать, чего Снейп, при всем своем сволочном характере, никогда не делал. А потом еще и настучал Кингсли, что его инспектор оказывает на эксперта давление. Неплохое начало.

Гарри не перестал приходить.

По следующему делу он просто нагрянул к Малфою домой и стоял у интеркома, уговаривая среди ночи поехать в институт экспертизы и открыть морг. Малфой долго сопротивлялся, но в конце концов сдался — еще бы нет, Гарри пригрозил, что проболтает с ним хоть до утра. В машине он изложил Малфою причины. Тот фыркнул, обозвал Гарри психом, сказал, что, глядя на него, сомневается, проходят ли кадры адекватное психологическое тестирование перед тем, как идут в Полицейскую академию. Гарри не спорил.

Через два таких дела он пригласил Малфоя выпить пива, чтобы искупить ночные бдения. Тот стянул перчатки, оглядел его с ног до головы и ответил, что «пиво — это как-то дешево, вам не кажется?»

Но они все же встретились. В пивной Клевер, недалеко от станции метро Арсенал. Пиво было так себе, но зато после трех или пяти… или больше… пинт Гарри заказал джин. Малфой пожаловался, что, даже работая с изнасилованиями, таких маньяков, как Гарри, не встречал. Крыть было нечем. Гарри только пожал плечами и спросил, занимался ли Малфой конным спортом. Потому что осанка у него идеальная. И Гарри нравится его спина. Малфой рассмеялся. Громким непривычным пьяным смехом. Гарри посмотрел ему в глаза, тот ответил, и они оба замолчали. А потом Гарри почувствовал, как Малфой под столом прижимается коленом к его колену.

В тот вечер шел дождь, и Гарри оставил у Малфоя свой старый зонт и, наверное, голову.

На следующий день Малфой вел себя все так же нарочито холодно и сухо, задевал его по любому поводу и раз пять звонил в кабинет по делу.

Так все и началось.


Гарри тянет вниз его штаны, встает на колени, разводит ягодицы пальцами. На белой коже остаются красные следы, там, где он держит. Он прижимается губами, толкается языком, слушая тихие задушенные стоны — Малфой закрывает рот рукой. У него довольно неприятные соседи, иногда жалуются на шум.

— Поттер… перестань…

Гарри и сам знает, что сначала дело, все остальное потом. Но в голове будто газированная вода, а в паху раскаленные камни.

У Малфоя нет ни одного аргумента, чтобы его остановить.

Малфой стонет, прижимаясь к его лицу задом, Гарри слышит, как шуршат и падают со стола бумаги. Правильно! К черту аккуратность. Потом поднимается резко, разворачивает Малфоя к себе лицом. Они раздевают друг друга торопливо и ловко, привычные к скорости, к тому, что всегда может зазвонить телефон, что что-нибудь случится. Что вечер закончится раньше времени.

Спальня всего в десятке шагов от стола, Гарри открывает дверь локтем, чтобы не отпускать Малфоя. Вдруг тот все-таки решит поговорить о делах? Кровать скрипит под их весом, спинка ударяется о стену, когда Малфой падает навзничь. Его живот на вкус как соленый крекер, Гарри трогает языком пупок, целует ниже, и Малфой тянет колени к груди.

Все необходимое он хранит в ящике прикроватного столика. Гарри знает тут все лучше, чем в своем полупустом доме. Он выпрямляется, входит скользкой головкой, а потом Малфой сам тянет его на себя.

Они, как подростки, двигаются быстро, лихорадочно, Малфой царапает его ягодицы. Брови сведены, губы приоткрыты, на лице — мука. Он стонет сначала слабо, потом громче, как обычно наплевав на соседей с чутким слухом. Перед глазами все плывет, Гарри раскачивается быстрее и глубже, впиваясь взглядом в его лицо, ловя изменения. Еще немного. Малфой дергается и кончает, не касаясь себя. Он говорил как-то, что только у Гарри такой здоровый хрен, что даже не успеваешь получить удовольствие, как уже все заканчивается. Гарри не уверен, комплимент это или наезд. Он еще двигается минуту или около того. Потом валится на Малфоя сверху. Гул в голове затихает, наступает тишина.

Гарри лежит между его бедер, приклеившись животом к липкой от пота коже, и слушает, как тикают часы. Пальцы Малфоя в его волосах, расчесывают, гладят.

— Узнал, что ты просил, — говорит Малфой, когда голос возвращается. Гарри хмыкает, трется носом о его щеку, но не двигается, даже вытаскивать пока неохота.

— Ты был прав, в тканях пальца обнаружились следы кетаномина, редкая вещь. Я запросил центры онкологии, только там можно приобрести лекарство. В конце концов, среди клиентов обнаружилась аптека на Вайтчепл, о которой ты говорил.

— Мммм… Спасибо… — мгновение тишины заканчивается, голова включается. Гарри поднимается и садится на краю кровати. — А под ногтем что?

— Ржавчина. Но не простая, а с остатками спичечных головок и тетрила, и оцени, материала под ногтями осталось немного, между прочим. Трудно было проводить анализ, особенно так, чтобы никто меня на этом не поймал, — хотя Гарри не видит сейчас его лица, он может представить выражение крайнего осуждения на нем. Он знает, как Малфой при этом кривит губы, как поднимаются брови. Гарри ухмыляется.

— Ну прости. Это не последняя просьба.

Он оборачивается, хлопает Малфоя по плоскому теплому животу. Малфой качает головой.

— Придурок.

Потом они встают, и Малфой кормит его. Гарри чувствует, что сегодня надо остаться, что Малфой хочет этого, пусть и не говорит. И что еще важнее, сам он тоже этого хочет. Отчаянно хочет, видит так живо, как разденется, ляжет в постель рядом, как они снова займутся любовью.

Но другая жажда, куда сильнее, тащит его прочь из дома, ему нужно позвонить Гермионе, чтобы она узнала адрес Питера Петтигрю.

Гарри убеждал себя, что дело не в Сириусе. Не в том, что его наставник, лучший из детективов, которых он знал, друг отца, оказался втянутым в дерьмо. А в том, что Гарри всего лишь хотел решить задачу. С самого начала чувствовал, там что-то не так. Уж слишком просто нашлись улики, было ощущение, что их аккуратно и любезно подложили для них, полиции.

Палец, взрыв, трупы, ритуалы. Первый труп обнаружили через несколько дней после того, как посадили Томаса Реддла, и посадил его Сириус. Этот Реддл был известной фигурой, главой партии ультраправых, и его арест и суд прогремели едва ли не на весь мир. Убийства тоже скоро стали известны, только слава получилась поскромнее, на всю страну. Похожие одно на другое, и одновременно разные. Первую девушку нашли в цехе давно закрытого завода, ей отрубили кисть и задушили проволокой. Никаких следов сексуального насилия. Вторую обнаружили за мусорными баками в подворотне. Левая кисть отсутствовала, отделенная от тела острым предметом. Эксперты утверждали, что очень тонким ножом. На шее следы пыток и удушения. В третий раз все повторилось.

На фоне убийств никто не обратил внимания на осквернение могилы отца Томаса Реддла. Никто, кроме Гарри, но он не мог тогда объяснить, почему связал вандализм с серией убийств. Потом случился взрыв в аптеке на Вайтчепл, и Сириуса, оглушенного и раненого, забрали. У него обнаружили пульт управления, с которого взорвали бомбу. В квартире нашли книги по взрывотехнике, в подвале дома — составные части взрывного устройства и коробку от детской машинки, в которой оно было спрятано. Сириус служил в Корпусе королевских инженеров, родился в семье с ультраправыми убеждениями. Все было против него. И пусть Сириус утверждал, что не виновен, его посадили.

— Поттер, — Гарри вздрагивает и понимает, что сидит полуодетым за столом и смотрит на единственное фото отца и Сириуса, которое всегда носит в бумажнике, и пепел с сигареты вот-вот упадет на стол. Малфой протягивает ему рубашку.

— Тебе же пора, правильно? — спрашивает он с кривой усмешкой. Гарри вздыхает, убирает фото, берет рубашку.

— Я, правда, останусь, клянусь, завтра или послезавтра. Но сейчас у меня важное дело, — начинает он, но Малфой только ухмыляется.

— Да ладно, перестань, все равно не сможешь, — он разворачивается и начинает собирать бумаги, Гарри смотрит на него искоса. Его разрывает от желания сказать что-то, оправдаться, но смысла в словах нет никакого, потому что и он знает, и Малфой знает, что слова ничего не изменят.

На второй месяц их встреч Гарри нашел у Малфоя целый каталог журналов и газет с полным перечнем успехов самого молодого инспектора отдела убийств, Гарри Джеймса Поттера. Малфой так пристально следил за его жизнью и так бережно хранил все его подвиги, что Гарри стало как-то не по себе.

Он спросил Малфоя об этом, и тот нехотя признался, что с самой первой встречи заинтересовался им. Тогда Гарри спросил, почему Малфой сдал его Кингсли и сначала не соглашался идти на компромисс. Малфой ответил, что Гарри повел себя как высокомерный засранец. Гарри потом еще долго допытывался, когда это было и почему он не помнит. Малфой так и не признался. Но Гарри вспомнил в конце концов один случай на вечеринке, кажется, именно там он не заметил нового эксперта.

С тех пор прошло пять лет. И оставаться у Гарри за эти годы выходило вовсе не так часто, как хотелось.

Гарри снимает куртку с крючка, обувается. Когда Малфой подходит к нему с бумагами, Гарри забирает папку и целует его в губы, Малфой отвечает, потом они оба неохотно отстраняются.

— Передавай привет Уизли, — говорит Малфой, когда Гарри уже стоит в дверях. Тот кивает и уходит. Гермиона и Малфой ладят. В отличие от Рона, но это уже другая история.


***

— Малфой, ты не спишь?

— Уже нет, — сонный голос Малфоя в трубке, сигарета тлеет между пальцами, горит красным огоньком.

Гарри глядит на окно на втором этаже и снова хочет взлететь, прямо туда, постучать в стекло. Внутри и правда становится так легко, как будто его тело ничего не весит и надо только оттолкнуться. Окно вспыхивает, занавески раздвигаются.

— Поднимайся, — говорит Малфой. Занавеска падает, темный силуэт исчезает. Гарри дергает дверь на себя. Сегодня он пришел не ради сведений, пришел, как часто приходил, потому что здесь легче думалось, потому что хотелось отдохнуть, и он чувствовал себя дома.

Малфой стоит в дверях в теплом халате. Гарри пришел поговорить с ним, но, конечно, первым делом они обнимаются и целуются. Малфой прижимается к нему всем телом, и Гарри чувствует через ткань, какая горячая у него спина. Малфой пахнет яблоками, сном и освежителем для белья. Его руки гладят затылок, губы касаются губ, язык скользит во рту. Тело отзывается дрожью.

— Давай ты все мне потом расскажешь, Поттер, — шепчет Малфой. Гарри кивает. Сейчас ему точно не до убийств.


Из гостиной видно кровать и скомканное одеяло. Малфой подвязывает халат, выходя из ванной. Молча наливает кофе, пока голый Гарри закуривает и крутит в пальцах фотографию.

— Мы с Роном побывали в гостях у Петтигрю.

— Незаконный взлом и проникновение в чужое жилище?

— Это если навешивать ярлыки. Мысли шире. Да и потом, ты не юрист.

Малфой ставит перед ним чашку, и Гарри замечает, как тот закатывает глаза.

— О, ну да, куда уж мне.

— Так вот, ты не дослушал. Во-первых, мы побеседовали с соседкой. Она утверждает, что Питер собирался в отпуск. Все время рассказывал, что собирается лететь куда-то. Не знаю, может, он сбежал за границу? Хотя вряд ли. Во-вторых, в квартире не осталось ничего, совершенно ничего, но это ничего было не всегда. На стенах остались белые пятна, как будто на обоях долго что-то висело, например вырезки или фотографии, картины. Что-то важное.

— Или не важное, — тянет Малфой. Он заглядывает Гарри через плечо, теплая ладонь касается кожи. Но Гарри не смотрит на него, он разглядывает фотографию — четверо мальчишек на фоне старого дома. Один из них — Сириус, другой — отец, а еще Питер. Гарри знает, что тот дружил когда-то с Питером, владельцем аптеки на Вайтчепл. Питером Петтигрю, якобы погибшим при взрыве.

Смотрит на фотографию, как будто пытается найти на ней ответы. Жаль, что нельзя расспросить Сириуса, Гарри к нему и на километр не подпустят. Ведь он занимается делом на свой страх и риск, только Кингсли в курсе, хоть и не одобряет. Сто раз уже предупреждал, что дело закрыто и чтобы Гарри не лез.

— Знаю этот дом, — Малфой наклоняется ниже, влажные мягкие волосы щекочут щеку. — Мой отец учился в школе поблизости, и они там все называли эту развалину Визжащей хижиной.

— Где он? — Гарри поворачивается, сердце замирает на мгновение и тут же начинает колотиться, как сумасшедшее.

— Атворт, Уилтшир, надо ехать на поезде несколько часов, — отвечает Малфой, садясь к нему на колени.

— Ты едешь со мной, прямо сейчас! — Гарри мягко спихивает его с колен. — Одевайся!

— Вдвоем? Ночью? Спать хочу и мне завтра на работу! — возмущается Малфой. — И мне никто не делает таких поблажек, как тебе, между прочим!

Но идет одеваться, Гарри надеется, главная причина в том, что Малфою тоже интересно распутать дело, а не в их особых отношениях. Ему всегда казалось, что они с Малфоем похожи, когда дело касается упрямого желания разобраться.

Они выходят в прохладную влажную мартовскую ночь. Лужи прихватило ледком, на небе яркие звезды, когда смотришь на них, становится спокойно. Так спокойно, словно ты уже там наверху и ничто земное тебя не касается.

Малфой открывает свою машину — тойота Гарри по-прежнему в сервисе. Они садятся рядом, Малфой за руль, — да хрен я тебе доверю мою машину, Поттер! — Гарри на пассажирское сидение. Мотор заводится с легким рыком — тарантайка Гарри наделала бы куда больше шума, — и они трогаются с места.


До Атворта на машине пять часов. Пока они едут, слушают радио, изредка переговариваются, переваливает за полночь, а потом на горизонте небо начинает светлеть. Вдоль дороги тянутся поля, вдалеке виднеется лес, иногда проносятся домики, заборы, остановки. Машина кажется крошечной капсулой, летящей в открытом космосе, все быстрее и быстрее. Они с Малфоем как будто связаны этим пространством, последние люди в пустоте.

— Как я буду объяснять прогул? — сокрушается Малфой. Гарри кладет руку ему на колено.

— Не переживай. Когда я окажусь прав, нам все простится.

Малфой только недовольно фыркает:

— Тебе.

— Нет, нам. Еще и наградят, ты же хочешь, чтобы о тебе написали в Таймс?

Малфой молчит несколько секунд, потом посмеивается.

— Чепуха. К тому же, ты мог и ошибиться.

Но они оба знают, что это не так.



Атворт встречает их серым предрассветным небом. Вокруг — леса и горы, вдали — частная школа: два корпуса и теплицы. И тот самый дом. Они выходят из машины, ветер с озера бьет в лицо, норовит распахнуть куртки, треплет волосы, обдавая запахом стоялой воды.

— Что если он там?

Гарри мотает головой.

— Нет, это вряд ли. Но если и так, значит, придется справляться самим.

Он достает пистолет и, не оглядываясь на Малфоя, спускается к дому.

— Нашел о Питере кое-что. Не помню, говорил или нет. Несколько приводов за жестокое обращение с животными, жалобы на хулиганство — подсматривал за соседями. И еще он в детстве лежал в реабилитационном центре, но потом вышел с надписью в карте «здоров». Я консультировался с нашим штатным психологом по поводу профиля субъекта…

— С Лонгботтомом?

Гарри кивает, слушая шаги Малфоя сзади. Земля под ногами мерзлая, под кустами еще лежит серый снег.

— Сказал, что судя по подчерку, субъект страдает биполярной шизофренией. А Сириус всегда показывал отличные результаты при психологических и психиатрических тестах, вероятность ошибки мала — Сириус был совершенно здоров на момент совершения убийств. Еще сказал, что ритуалы указывают на развитие психоза.

— Угу, значит, надо искать психа. А ритуалы зачем, чего он добивается?

— Пока не понял. Зато узнал, что Питер часто писал письма в Белмарш, Реддлу. Связь объяснить не могу, но уверен, что могилу Реддла-старшего тоже вскрыл он. Он всегда фанател от Реддла, все, кто его знает, подтверждают это.

— Молодец, умный Поттер, — хмыкает Малфой. Они останавливаются у двери.

— Отец говорил, что сюда есть тайный ход из школьного двора. Правда, не знаю, где, — шепчет Малфой в самое ухо.

— Оставайся здесь, — в ответ цедит Гарри. Но тот и с места не двигается, упрямый придурок.

Гарри крепче сжимает рукоятку пистолета, ладонь влажная, скользкая, он убирает волосы со лба, стучит по старому дереву. В доме тихо. Ни звука, только филин кричит в лесу. От дерева пахнет плесенью и сыростью. Гарри стучит еще раз. Серое небо трескается, и через тучи пробивается солнце, пока слабое, бледное.

— Никого.

Гарри достает отмычку и вставляет ее в замок.

— Еще одно орудие преступления, — вздыхает Малфой за его спиной. — Ты преступник, Поттер.

— Не больше, чем ты, Малфой.

Металлическая пластинка поворачивается в руках, замок с тихим щелканьем открывается. Он сделан довольно хитроумно, Гарри, слизывая пот с верхней губы, возится с ним целую минуту или даже больше. Замок явно новый. Наконец внутри щелкает, Гарри толкает дверь, и она бесшумно открывается, впуская их внутрь. Кто-то следил за тем, чтобы петли были смазаны. Большая гостиная, наполненная старой мебелью, погружена в темноту, свет из единственного окна розовыми бликами лежит на дощатом полу, на двери, ведущей в чулан, на кухонном столе, виднеющимся в дверном проеме. Тут стоит тот же запах плесени, но не только. Еще тут пахнет…

— Мертвечиной, — говорит Малфой. Гарри поглядывает на него с раздражением. У Малфоя нет табельного оружия, а он все равно лезет в самое пекло, нет, чтобы подождать в машине, пока Гарри не позовет.

— Интересно, — говорит Гарри вслух. Малфой сзади откликается:

— Что?

— Где тут может быть проход к школе. А школа эта сейчас действующая?

— Да, конечно. Одна из лучших. Только у них каникулы.

— Понятно… Значит, подземный ход. Откуда он вообще тут взялся?

— Говорили, что это ведьмин коридор, через него ведьмы в средние века спасались, когда на месте школы было какое-то общественное собрание или что-то в этом роде.

— Хм… — Гарри замирает, оглядывая гостиную. Ничего, только старая мебель, солнечные следы и пыль. Хотя пыли могло бы быть и больше. К примеру, на кухонном столе ее нет.

Гарри старается дышать ровнее, медленно ступая, идет в кухню.

В лицо бьет вонью, когда он переступает порог. Чего тут только не намешано: запах травы, спирта и сильный, сладкий запах разложения.

Внутри кухня похожа на лабораторию алхимика или, скорее, на декорацию к фильму про алхимика или ведьм. Котел, стол, заваленный бумагами, шкафы со склянками, метлы, старинные книги, засушенные пучки трав.

Гарри идет, осторожно ступая на старые скрипучие доски, Малфой дышит так громко, что кажется, его дыхание слышно и за пределами дома. Но, конечно, не громче, чем колотится сердце Гарри. Только войдя сюда, он понимает, что нашел. Что тут все: мотив, действие, орудие. И слишком много темных углов. Он останавливается посреди комнаты. Справа угол отгорожен занавеской. И Гарри становится совершенно ясно, что за ней кто-то есть. Питер.

Малфой за его спиной грохает крышкой сундука.

— Срезы гладкие, значит, конечности отсечены колюще-режущим предметом. Лучевые… Убийств точно было не три. А это бедренная и череп. Образцы крови, — Гарри не слушает, смотрит на занавеску. Малфой, заткнись, Малфой. Как некстати приходит в голову, что Гарри любит его. Слишком сильно. Только не сейчас, не думай об этом.

Гарри заставляет себя усмехнуться.

— Перчатки взял?

Пауза. Молчание.

— Да, конечно, — наконец раздается в ответ.

— А пакеты для вещдоков?

— Сейчас, — шорох, ругательства сквозь зубы. — Всего один.

— Вечно ты тормозишь. Пойдем, возьмешь в машине пакеты, — говорит Гарри. Малфой вздыхает за спиной.

— Хорошо. Тут еще вещи и волосы, — отвечает он. Гарри кивает. Если вход в лаз на кухне, то Гарри не сможет поймать Питера. Но сейчас главное — увести Малфоя.

Гарри оглядывает кухню, ищет лаз, намек на лаз, но вместо него находит те самые вырезки. А кроме вырезок, несколько статей о полетах на метле, о ведьмах, о левитации.

— Малфой… Двигай давай, — приказывает он. Малфой фыркает сзади, Гарри поворачивается, стараясь не терять из виду занавеску. Замечает, как Малфой сдувает легкие, как паутина, волосы с лица. Кивает. Поворачивается. Вот так, правильно.

— Мне тут нужен отряд экспертов, — говорит, направляясь в гостиную.

— Заодно и позвонишь, — отвечает Гарри, идет за ним, по-прежнему косясь на занавеску. Может, ему чудится, но она снова колышется, едва различимо, но все же.

В гостиной, у самой двери, Малфой вдруг притормаживает.

— Поттер, с тобой все нормально?

И смотрит прямо на него, пытаясь поймать его взгляд. Гарри больше не видит кухню, только край стола. У него есть несколько минут, не больше. Он разворачивается к Малфою.

— Быстро в машину! За перчатками и позвонить!

Брови Малфоя поднимаются, он кривит губы, значит, собирается спорить.

— Нет, что-то тут не так… Хочешь выставить меня? Что-то заметил? Что?

— Быстро за дверь, — цедит Гарри. Ему очень хочется заорать, но нельзя. Он поворачивает ручку, в комнату врывается холодный сырой воздух с улицы. Но Малфой не двигается.

— Нет, — говорит он.

— Малфой! — Гарри толкает его плечом, Малфой упирается. За долю секунды Гарри успевает заметить тень на периферии зрения и разворачивается, закрывая собой Малфоя. Тот наконец выпадает из гостиной, и Гарри захлопывает дверь пяткой.

Сначала он слышит звук выстрела, потом чувствует боль в плече. Черт, попался. Он стреляет почти наугад, но черная фигура успевает нырнуть в чулан. Точно, как Гарри сразу не понял, лучше места, чтобы спрятать потайную дверцу, не найти. Не обращая внимания на рану, он запирает замок. У Малфоя хватит ума вызвать подкрепление.

Гарри бросается к чулану. Рука болит, но боль не смертельна. Рана заживет, потом. Гарри забирается в узкую комнатку, раскидывает чемоданы, старые пальто, в спешке накиданные кое-как, и наконец видит. Деревянные панели задней стенки оторваны, и вместо них чернеет дыра. Не раздумывая, Гарри лезет в черноту. Ныряет, стараясь не зажмуриваться, ползет, двигаясь всем телом вперед, стараясь не вдыхать затхлый сырой воздух. Не чувствовать скользкую землю под ладонями. Метр, два, три, десять. Каждый дается с трудом. Гарри ненавидит тесноту, ненавидит всей душой, боится с детства, с тех пор, как летом жил у тети с дядей. И те наказывали его, запирая в чулане.

Пахнет землей и кровью. Очки сползают с носа, лицо потеет. Гарри думает: ну почему он до сих пор не сделал самого главного — не признался Малфою в любви? Чего ждал? В тоннеле мало воздуха, голова кружится, каждый вдох дается с трудом, наверное, от нехватки кислорода в голову лезут странные, но правильные мысли. Гарри заставляет тело двигаться еще быстрее и еще, не позволяя себе представлять, как задыхается в узкой кишке. Или теряет сознание и остается тут навсегда, похороненный заживо. Еще немного. Дышать становится труднее, он кашляет, вытирает губы рукой. Чертова теснота.

А потом тоннель вдруг начинает расширяться, понемногу, но ощутимо. Гарри выбирается на сухую траву позади теплиц, распластывается всем телом, дышит, дышит. Какой же свежий и ароматный тут воздух, как сладко пахнет земля. И солнце, в небе, и в окнах, и в голых ветках, ослепляет. Он протирает очки, быстро вскакивает на ноги.

Остается только один вариант. Все складывается. Полеты. Откуда лучше всего полететь, как не с самой высокой башни. Вот ему сейчас точно пригодилась бы метла, ведь ведьмы летают на метлах. Но приходится бежать к школьным дверям. Слава богу, сейчас каникулы. Потому что двери открыты нараспашку, а школьный сторож лежит на каменных плитах. Его горло перерезано, по полу расползается бордовая лужа. Гарри бросает взгляд на лицо старика и бежит дальше, к лестнице. Еще быстрее! Он проклинает свои ноги за то, что движутся так медленно. Кровь капает, оставляя на камне дорожку красных точек, когда он несется через холл, а затем по лестнице. Но времени нет перетянуть рану.

В тишине слышится отдаленный вой сирен, значит, полиция скоро будет. Значит, Малфой позвонил. Гарри не может побороть искушение, оборачивается на бегу и выглядывает в узкую бойницу. Он видит свою машину и Малфоя рядом с ней. Теперь можно бежать дальше. Гарри взмывает еще на три пролета и, ворвавшись на верхнюю площадку, застывает на месте. На него наставлено дуло беретты. Собственный глокк зажат в правой раненой руке.

— А ты умнее отца, Гарри и, уж конечно, умнее Блэка, — говорит Питер Петтигрю. Гарри настолько хорошо изучил по фотографиям его лицо, что никогда не перепутал бы ни с кем другим. — Не двигайся, или я выстрелю.

— Да? И что ты будешь делать потом? — спрашивает Гарри, лихорадочно соображая, что предпринять.

— Полечу. Достаточно уже и плоти, и крови, и костей. Всего достаточно, теперь я точно полечу. Сначала мне попадались неправильные магглы. Хотя ты не знаешь, конечно, что значит это слово. Но теперь все есть, и даже кровь врага. Понимаешь, о ком я? О Блэке! Отлично придумано, правда? — Петтигрю, маленький, круглый, безопасный, отступает к краю, смеется. — Тут по воздуху не так далеко до Белмарша, где такие, как ты и Блэк, предатели крови, заперли Хозяина, — он хватает метлу, держа Гарри на прицеле. Тот стоит, застыв. Тошнит, ноет рука, пальцы мокрые, главное — не выронить пистолет. И верно все рассчитать, потому что у него будут доли секунды.

— Господин Реддл мог бы стать великим волшебником, собрать всех нас вместе, если бы не Блэк…

— О чем это ты?— Гарри делает шаг вперед, пользуясь тем, что Петтигрю отвлекся, устраивая метлу между бедер. — Думаешь, волшебники на самом деле есть?

— Не думаю! Знаю! Заткнись! — орет тот. Дуло по-прежнему наставлено на Гарри. Черный круг.

Гарри плевать на беретту. Сейчас он четко понимает, еще немного, и Петтигрю спрыгнет, и тогда уже не будет возможности осудить его, заставить получить по заслугам. Отомстить.

— И тебе никогда не запереть меня в клетку с магглами! — рычит Петтигрю, в этот момент Гарри кидается к нему и, обхватив, валится на него. На мгновение ему кажется, что сейчас они упадут вместе, и тогда Малфой увидит, как Гарри летит, увидит, как разобьется. Нет, он этого не допустит.

Петтигрю цепляется метлой за стенки проема, и в последнюю секунду Гарри дергает его на себя. Он уже слышит топот ног по лестнице, и звук выстрелов тонет, задушенный его собственным телом. Кто выстрелил первым, уже не важно. Гарри больше не чувствует боли, ощущает только, как что-то течет под курткой и рубашкой, а потом они оба падают на каменный пол.


***

— Вы в порядке, инспектор? — молоденький детектив с тревогой поглядывает на его руку, наверное, уже весь рукав пропитался кровью, но Гарри кивает. Обе пули только поцарапали, ради этого он не собирается тащиться в хирургию, ждать, пока зашьют и еще, не дай бог, оставят в палате. Он ухмыляется, в сотый раз трет здоровой рукой потрескавшиеся стекла очков о куртку и, прихрамывая, ковыляет по сухой прошлогодней траве к машине. Малфой ждет его в салоне.

— Господи! — восклицает Малфой, когда Гарри опускается на сидение, стараясь не совершать лишних движений. Стоит неловко поднять руку или поставить ногу, и раны вспыхивают болью.

— Какого хрена ты не поехал в больницу? — шипит Малфой, пытаясь распахнуть посильнее его куртку, вытаскивает рубашку из брюк, расстегивает пуговицы.

— Хотел к тебе, — отвечает Гарри, улыбаясь.

— Очень смешно! Хочешь умереть на моих руках? Повернись удобнее, черт тебя дери!

— Не преувеличивай! Сегодня точно умирать не собираюсь, там царапина, — говорит он, неудобно выворачиваясь и подставляя Малфою бок. Боль обжигает внутренности, Гарри слизывает пот и следит, как Малфой осматривает рану, потом достает из аптечки антисептик, марлевые накладки и пластырь. Обычная автомобильная аптечка у него укомплектована по полной, на всякий случай. «С тобой, — объяснял он, — никогда не знаешь, что пригодится». Гарри вспоминает и улыбается. Солнце уже поднялось высоко, и в его свете волосы Малфоя кажутся золотистыми, золотятся ресницы, все лицо сияет.

— Все, пока так. Уж потерпи, дома зашью.

Малфой не грозится отвезти его в приемный покой, значит, там и правда царапина. Гарри удобнее усаживается на сидении, стягивает рубашку и пиджак и подставляет руку.

— Может, расскажешь?

Гарри хмыкает.

— А ты чего-то еще не знаешь?

Малфой прижимает к ране тампон, начинает щипать, Гарри морщится.

— Хочу всю историю с начала до конца.

Гарри кивает — у них это вроде ритуала. Гарри выстраивает в голове факты и догадки по пунктам, пока рассказывает, а Малфой задает вопросы, если чего-то не понимает. Даже когда приходится слушать не один раз. Малфой — талантливый слушатель.

— Ну хорошо. Будет интересно.

И он начинает излагать. Чем дальше говорит, тем очевиднее и стройнее становится версия.

— Петтигрю считал себя волшебником с самого детства, искал магию в других и иногда находил, а иногда нет. Тех, в ком магии не было, он называл магглами. Встретив однажды Томаса Реддла на собрании партии, куда они оба ходили, один в качестве оратора, другой — адепта, Питер узнал в нем повелителя магов, черт знает, почему. Много лет Питер выполнял небольшие поручения Реддла, помогал ему в торговле рецептурными препаратами. Когда Реддла арестовали, Питер решил, что должен освободить его, что пора объявить войну магглам. Ну а Сириуса Питер всегда недолюбливал. Считал, что в Сириусе есть магия, но тот от нее отрекается. Питер прочитал, что если совершит некое количество ритуалов — надо было смешать ингредиенты, один из которых связан с отцом, другой с, предположим, врагом, так как он ранил Сириуса, когда убегал, и еще он брал руки убитых, — то сможет обрести полную магическую силу, в том числе научиться летать. Свой план освобождения Хозяина он связывал с полетом, а также с некоторыми другими способностями, которые должен был получить.

— Вот псих!

— Да не то слово. А потом они вместе должны были уничтожить магглов и предателей крови. Такой был план. Его влекло сюда, тут он учился, тут прошло его детство, тут он впервые понял, что у него есть магия. Потому именно в Визжащей хижине Питер и обустроил своего рода штаб, тайное магическое логово. Он с самого начала планировал подставить Сириуса, получить его кровь — надо было совсем немного — и провести ритуал.

Малфой смеется, и его лицо совершенно преображается, Гарри становится теплее от его смеха.

— Ничего смешного, вполне серьезно. Наверное, было еще какое-то условие, которое поначалу не удалось соблюсти, поэтому он убивал снова и снова. Но предполагаю, в конце концов все получилось. Последняя девушка сделала, что он хотел. И он с самого начала решил подставить Сириуса. Знал, где тот живет, планировал, рассчитывал. Сразу подумал, что Сириус не при чем. Ну сам подумай, стал бы коп, опытный, умный, так нелепо разбрасывать улики? Попасться на месте преступления, хранить вещи жертв, не уничтожить части взрывного устройства. Да любой новичок бы додумался замести следы! К тому же Сириус говорил мне, что на кого-то вышел, и из-за того, что Сириус отказался называть имя, я решил, что Сириус его хорошо знает. И потом, когда все решили, что Сириус убил Петтигрю, потому что тот мог бы дать против него показания, я предположил, что Питер – тот, кого Сириус подозревает. Но так как у меня ничего не было, кроме пальца, пришлось с него и начинать. Ты его исследовал, а потом ты мне рассказал про место отделения тканей, помнишь?

Малфой кивает, не глядя на него, продолжает возиться с плечом.

— И про обезболивающее в тканях. Я предположил, что Питер жив, что сам себе проделал операцию, предварительно сделав укол. И резал тем же предметом, которым отрубал кисти девушкам. А значит, еще не закончил, что хотел. Частицы под ногтем остались после изготовления бомбы, место взрыва — его аптека. Когда узнал про дом, все сложилось. Плюс теория Лонгботтома. А еще, этого ты не знаешь, соседка рассказывала о его идеях полетов и что он скоро полетит. Думала, что Петтигрю собрался куда-нибудь на самолете. Все, конец истории.

Малфой качает головой.

— Ну, что сказать? Жди повышения.

Гарри ухмыляется.

— Я ж преступник. Только если выговор с занесением за нарушение всех протоколов и правил.

— Не удивительно. И все-таки думаю, тут будет повышение.

Они переглядываются, и Гарри снова закрывает глаза. Представляет себе, что они снова летят в капсуле через космические просторы, только вдвоем. У них быстрый звездолет, пункт назначения не известен. Малфой у штурвала, а Гарри приказывает, потому что он капитан.

— Поттер, приехали!

Гарри открывает глаза.

Солнце светит Малфою в спину, вокруг головы словно нимб. Гарри улыбается, может, он потерял слишком много крови, и поэтому слезы щиплют глаза.

— Я тебя люблю, — говорит он и тут же стыдится дрогнувшего голоса. Малфой открывает дверцу машины. Салон наполняется теплым ароматным весенним воздухом. Щебечут птицы, улица шумит. Ислингтон. Они наконец-то дома.

— Это просто шок, больше ничего, — говорит Малфой, открывая дверь с его стороны и помогая Гарри выбраться.

— Ни хрена, — Гарри смотрит вверх на его окно и твердо решает завтра перевезти свои вещи.


***

Спустя несколько дней Гарри встречает Сириуса у здания тюрьмы. Тот слегка оброс, но улыбается все также широко. Правда, немного диковато. Едва сумка оказывается в багажнике возвращенной тойоты, Сириус набрасывается на Гарри с вопросами.

Гарри подробно рассказывает ему про ритуал Питера все, что узнал за последние дни. Про кровь врага, плоть раба, отданную по согласию. Девушки никак не хотели соглашаться. Первых он не пытал, просто убил, надеясь, что сработает. Потом начал пытать, но нужного согласия не добился. Все говорили как-то не так. И только последняя все сделала правильно.

Кость отца. Питеру пришлось вскрыть могилу, сторож дал показания. Ну и кровь. «Твоя кровь, Сириус».

«Вот жесть!»

Гарри не рассказывает только, что переехал. Он подбрасывает Сириуса до бара «Трилистник», обещает скоро наведаться в гости, а сам возвращается домой.

Малфой уже ждет его. Выносит на балкон стулья — за несколько дней стало так тепло, что можно немного посидеть на свежем воздухе, — открывает пиво. Потом они сидят и курят одну на двоих сигарету, и ноги Малфоя лежат у Гарри на коленях.

Отсюда открывается такой вид — на красное солнце, сползающее в реку. Голова пустая и легкая, того гляди взлетишь.

Гарри смотрит на реку, парки и на весь свой город и думает: «Нет, мне магия не нужна». Я и так могу полететь, вот как сейчас.

Название: Над холмами
Пейринг: Люциус Малфой/Нарцисса Малфой
Рейтинг: PG-13
Жанр: романс
Категория: гет
Размер: драббл (934 слова)
Дисклеймер: все права принадлежат Дж. Роулинг
Саммари: Они выжили, и теперь самое время летать


Солнце ложилось косыми лучами на узоры ковра, на шелковые обои, на одеяло. Они были живы, они снова были молоды. Люциус проснулся с этой мыслью, открыл глаза. В полумраке сияли следы первого солнечного света: на камине, ковре, на стенах. А на груди лежала теплая влажная рука Нарциссы. Люциус тогда подумал, что им надо снова полететь. Уже много лет… восемнадцать? Может, больше, они не поднимались в небо. И теперь, когда выжили, им надо. Полететь. Кто знает, что будет завтра? А сегодня у них есть небо.

Солнце лежало в светлых волосах Нарциссы, Люциус аккуратно убрал ее руку, повернулся и прошептал в теплое мягкое ухо: «Вставай!»

Нарцисса нахмурилась, ресницы дрогнули.

— Что такое, милый?

Люциус прижал ее под одеялом тесно-тесно, чувствуя через рубашку крепкие груди и горячие бедра.

— Пойдем, полетаем, — сказал он.

Нарцисса распахнула глаза и поглядела на него с удивлением. Так она смотрела всегда, когда думала, что он говорит глупости, но никогда не призналась бы вслух в своих мыслях. С годами Люциус избавился от иллюзий, что его жена всегда считает его правым. Но он был благодарен ей за эту маленькую ложь и знал, что причина — в любви, а не в снисхождении. Безграничная нежность, верность до последнего вздоха — вот какой была Нарцисса.

Когда они еще не поженились, когда только-только начали держаться за руки и целоваться, прячась ото всех в темноте коридоров, в тишине сада, за теплицами и где придется. Когда он мог прослезиться, глядя, как она сидит напротив него в большом зале и аккуратно разрезает отбивную на маленькие куски, сжимая нож и вилку тонкими пальчиками, склоняя голову. Когда он замечал завитки волос на ее шее, маленькую родинку на мочке уха, крошку от пирога в уголке губ. Тогда он еще не знал, какой бесстрашной она была.

Нарцисса улыбнулась, сжала в ладонях его лицо.

— Но мы же…

— Да, давно не летали, но сейчас надо, поднимайся, дорогая моя.

Нарцисса подчинилась. Выскользнула из-под одеяла, легкая, как юная девушка, стянула рубашку через голову. Солнечные полосы тронули ее ягодицы, белую гладкую спину, когда Нарцисса пошла к комоду достать белье. Наблюдая за ней, Люциус засомневался на мгновение, стоит ли им выходить из спальни. Сердце забилось сильнее, как было всегда, когда он видел ее голой.

Нарцисса одевалась быстро, движения были размеренными и выверенными, Люциус всегда восхищался ее грацией. Любил танцевать с ней, не только на балах, но и дома. Маленькому Драко нравилось, как они кружились. Драко хохотал, и Нарцисса выгибалась в руках Люциуса, запрокидывала голову и смеялась вместе с ним.

Они были счастливы тогда. Теперь. И каждую минуту.

Люциус закончил одеваться, а Нарцисса ждала его, заплетая волосы перед зеркалом.

— Мы не упадем? — спросила она. Люциус покачал головой, — теперь точно ни за что — обнял ее за талию, и так они вышли из спальни. Коридор был наполнен светом из высоких французских окон. Нарцисса и Люциус прошли сквозь искрящийся пыльный туман к лестнице. В доме было тихо. В тишине только их шаги разбегались эхом в главном зале.

Двадцать ступеней. Какой бесконечно короткой казалась лестница, когда по ней надо было спускаться к Темному Лорду. Только сегодня Люциус до конца осознал, что того больше нет.

Сегодня он понял, что война на самом деле закончилась. Страхи, суды, «мы спасали свою жизнь». Все осталось позади. Они снова свободны, предоставлены сами себе и могут начать все с начала.

Они пересекли холл, прошли между накрытыми белыми простынями диванами, мимо нечищеного камина, который до сих пор не починили. Косые лучи рассекали темноту, падали сверху. Люциус потянул за тяжелое дверное кольцо.

Перед ними раскинулся осенний парк под набирающим краски небом.

— Акцио! — выдохнул Люциус, прижимая ладонь козырьком ко лбу и глядя вверх. Над теплицами появилась темная точка. Через несколько мгновений она выросла и превратилась в метлу. Нарцисса звонко рассмеялась, когда он поймал гладкое древко.

— Готова? — ухмыльнулся он. Нарцисса кивнула, он сжал бедрами метлу, а Нарцисса прижалась к нему сзади, уткнулась лицом в плечо, крепко сцепила руки в замок у него на животе.

А потом ноги оторвались от земли, метла понесла их вверх, над садом, над поместьем. Темные крыши, разноцветные деревья — желтые, красные, рыжие, зеленые. Ворота остались позади, Люциус прибавил скорости и закрыл глаза. Поток ветра ударил в лицо. Словно проникая под одежду, внутрь него, выметая все ненужное, все мертвое. Нарцисса тихо вскрикнула в обтянутое мантией плечо и до боли стиснула его поперек груди. Люциус дернул за древко и взмыл выше, быстрее, над холмами, над сверкающим руслом реки.

Ему захотелось закричать, когда Нарцисса прижалась губами к его затылку.

Они были вместе, как прежде.

Он сделал круг, Нарцисса шепнула ему на ухо, что замерзла и пора возвращаться. Тогда Люциус направил метлу вниз.

Белые дома поместья теперь летели на них вместе с садом, озером, павлинами и лебедями. Вместе с вишнями, яблонями, вязами и рододендронами. Все ближе и ближе, как будто падаешь. А потом ноги коснулись земли.

Нарцисса спрыгнула, скользнула ему под руку, убрала его волосы за уши и прижалась к губам. Люциус разжал пальцы — метла бухнулась на дорожку. Теплый язык скользнул ему в рот, Люциус стиснул ее, сминая платье. Возбуждение молотком колотилось в висках и в паху, голова кружилась.

— Папа! Мама!

Они отпрянули друг от друга и оба покраснели, как застигнутые врасплох подростки.

Драко стоял на крыльце, замотавшись в плед, и строго смотрел на них. Люциус с радостью заметил, что выражение изумления и растерянности наконец пропало с его лица. Драко убрал со лба отросшую челку и поежился.

— Завтракать-то будем? — спросил он неуверенно.

Нарцисса сжала руку Люциуса и потянула к дому, к мраморному крыльцу.

— Да, милый, сейчас…

Они подошли к Драко, и все втроем вошли в холл. Солнце уже поднялось и теперь освещало дом полностью, со всеми разрушениями и изъянами. Но Люциус впервые за долгое время почувствовал себя свободным и абсолютно спокойным.

Его формула сложилась, его части собрались в целое. Они выжили, все трое. И теперь будут жить очень долго и очень хорошо.

@темы: слэш, ГП/ДМ, Harry Potter, Поттер, R - NC-17, мини, G - PG-13, фесты, гет, Малфой

---

Вернулись сегодня ночью, и с утра я потащилась на работу Как же тепло! Солнце, ветра нет! Красота!

Съездили просто отлично, повидала я правда не всех, но почти всех. Все такие замечательные, буду скучать, приезжайте к нам тоже

Побывали в Петергофе, в Кронштадте, посидели в Этажах, посмотрели Гранд Макет. Нагулялись, столько пешком прошли, сколько давно уже не ходили. А еще покатались на Метеоре и на катере по каналам.

Супер, очень-очень понравилось, и погода кстати радовала отдельно, только в последний день похолодало.

@темы: Питер, пражизнь, праменя

---

Есть мысль пойти в Этажи на Лиговском 9 мая вечером. Во сколько пока не знаю точно.

Завтра уезжаем в Питер!

Чуваки, с кем хотели встретиться, напишите в комменты, где лучше потусить, посидеть в спокойной обстановке, выпить и все дела. И когда вам удобнее - 9 или 10 вечером, и во сколько.

запись создана: 07.05.2015 в 21:50

@темы: Питер

---

1. Наконец-то! Второй раз закончила шреды. Ура! Теперь, надеюсь, начну боди-революшн. Посмотрела, проспойлерила себе, очень интересно, сложно и круто!

2. Солнце, тепло!
Как же я рада, а еще у нас на работе всех повыгоняли в добровольно-принудительный отпуск, так что отдыхаю я 11 дней! И Питер!

3. Допейсала! Черновик, пока 30к. Не верю сама, но еще столько работы, самое неприятно дело - править.

@темы: праменя

---

Да, точно! Надо написать про оридж-реверс!
Получила такие прекрасные 10 и 29 арты, как и хотела. Хожу довольная Теперь главное засучить рукава и пейсать, пейсать, пейсать.
Наши руки не для скуки!
Про реборн-ББ. Таки пошла. Есть у меня кой-чего, уже решила закончить с этим кое-чем и вздохнуть с облегчением. Все-таки, не нравится мне бросать дело на половине.

@темы: фесты, ориджи, Reborn

---

1. Я не булочка, я шоколадка!!! (с) Ярик

2. Никуда не хожу, кроме работы, ничего не пишу в днев, заибал снег, заибало все. А нет, ходили с детками на Дом, клевый мульт, а так да, заибало

3. Пыталась посмотреть таки 4 сезон тин вульфа. Безуспешно, в случае этого сериала я пейрингодрочер и разбивающие пейринги меня сквикают. Не хочу причинять себе боль))

4. Скоро Питер!!! Очень надеюсь, что мое херовое настроение пройдет, начнется веселое и клевое, потому что столько людей в Питере, которых надо повидать! Хочу радоваться отдыху.

5. Сабыла! Начали смотреть Даунтон, ужасно нравится, но кто-нить поспойлирете судьбу Томаса))

@темы: пражизнь, Teen Wolf, праменя, Стерек, синема

---

не могу не перепостить

15.04.2015 в 17:18

Пишет  Elruu:

x

@темы: Shingeki no Kyojin, Райберты

---

@темы: фесты, Shingeki no Kyojin

---

Что вы делаете, перестаньте!

Марк Стронг и Райф Файнс

@темы: Mark Strong, Kingsman

---

ЗФБ-2015, Mushishi

Название: Дорога домой
Автор:  Доктор Амбридж
Бета:  Emberstone
Размер: драббл (653 слов)
Пейринг/Персонажи: Гинко/Адасино
Категория: слэш
Жанр: драма, романс
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Гинко принес в подарок часть себя

В самое холодное время года, в декабре, Гинко возвращается к морю. Он долго добирается туда, из любого места, куда бы ни заносила его судьба и исследования. Он всегда возвращается к морю.

Дорога тянется через пустошь, покрытую мелкими зимними цветами. Ветер клонит травы, а Гинко идет все быстрее, и уже чувствует, что вернулся домой. Небо над его головой серое, напряженное, море угрожающе молчит, только едва касаясь волнами берега. Его тут ждет даже оно. Гинко знает.

Он тянет за кольцо ворот, проходит в калитку, переступает по мощенной камнем дороге.

— Эй, здесь есть кто-нибудь? — кричит он шутливо, потому что точно знает — друг ждет его. Ветер треплет волосы, Гинко приглаживает их ладонью. Странно, почему спустя столько лет он волнуется, когда приезжает сюда. Как будто в первый раз. Давненько это было. Он помнил этот солнечный и полный морской соли на губах и в волосах день, полный нежности и радости. «Давно это было», — повторяет он про себя.

Когда он подходит совсем близко к террасе, седзи раздвигаются и выходит Адасино.

Он поправляет очки двумя пальцами — указательным и средним, — улыбается, в другой руке сжимая чашку.

— Чаю, конечно же? — спрашивает Адасино. И Гинко улыбается шире — кое-что в этом мире остается неизменным. Например, чай и домик у моря.

Они идут в комнату, там уже стоит чайник и валяются подушки на циновках, и котацу тлеет углями, как будто бы его тут ждали, как будто бы Адасино знал, что Гинко придет именно сегодня.

— Я привез тебе кое-что…

— Как обычно, по прежней цене, — отзывается тот, усаживаясь рядом и с любопытством наблюдая, как Гинко лезет в рюкзак. Сегодня он принес другу важный подарок. Давно собирался добыть такой, и удалось только теперь.

— Что это? — Адасино тянет к нему руки, но Гинко сразу не отдает, отодвигает подарок в сторону.

— Соскучился? — спрашивает он с ухмылкой. Адасино хмыкает в ответ и поправляет очки.

— Конечно.

— Теперь будешь скучать куда меньше, — говорит ему на это Гинко и вкладывает в теплые мягкие ладони чайничек. Он белый, из тончайшего китайского фарфора. Такие вещицы очень любят муши. Наполняют их силой, живут в них и делают частью себя. Своим домом.

— Это совершенно удивительная штука, — рассказывает Гинко, с удовольствием наблюдая, как Адасино крутит чайничек в руках, разглядывая рисунок — на нем тончайшей кистью выписан человек с рюкзаком на коленях, который сидит на подушке у котацу, и его друг в небрежно подвязанной юкате.

— Она будет показывать тебе, где я нахожусь и что делаю. Если соскучишься сильнее обычного достань ее, и увидишь меня, — продолжает Гинко. Адасино кивает:

— Невероятно. Но как?

— А это ты мне расскажешь, когда я вернусь в другой раз, — потягиваясь, сообщает Гинко. Усталость наваливается вдруг, разом, лишая его сил передохнуть. Он сбрасывает рюкзак на циновки и тянется за чашкой. Своей собственной чашкой, выделенной для него Адасино много лет назад. Тот оставляет чайничек на минуту в покое, наливает Гинко чаю, а потом уходит искать место для нового питомца в своем питомнике, экспоната в коллекции. Гинко делает глоток, прикрывает глаза и слушает, как Адасино звенит и гремит чем-то внутри дома.

Потом он возвращается, они допивают чай. Вода у Адасино всегда горячая, бочка всегда готова. Все тут пропитано ожиданием, долгим терпеливым и вознаграждаемым. После Гинко заворачивается в халат и идет по знакомому до последней росписи на перегородках коридору в спальню. Они с Адасино лежат рядом несколько минут, молчат и слушают, как вздыхает океан, а потом Гинко разворачивает и целует сухие губы Адасино.


Назавтра море черное и небо хмурое. Они прощаются с ним. Гинко спускается с террасы с рюкзаком за спиной и, обернувшись напоследок, поднимает руку. Адасино кивает ему в ответ. Его лицо, такое знакомое и каждый раз новое, кажется Гинко самым прекрасным на свете. Он разворачивается и идет по камням к изгороди, потом по дороге через пустошь, оставляя дом и друга позади. Его жизнь в пути, он никогда не остановится — они оба знают это.

Но Гинко легко уходит на этот раз. Потому что он оставляет Адасино часть себя и своей судьбы, выведенной на боку удивительного чайника.

Отправляясь так далеко от дома, Гинко будет чувствовать, что за ним наблюдают мягким теплым взглядом Адасино.


Название: Несколько солнечных дней
Автор:  Доктор Амбридж
Бета:  Emberstone
Размер: драббл (690 слов)
Пейринг/Персонажи: Гинкго/Карибуса Танью
Категория: гет
Жанр: романс, ПВП
Рейтинг: NC-17

Трава под ногами мягкая, лес вырастает вдали, и Гинко любуется на розовый солнечный свет в золотистых потоках тумана, прикусывая зубами сигарету. Теплые руки сжимают шею, мягкие, гладкие, с цепкими сильными пальцами. Гинко частенько вспоминает их, находясь вдали от этих мест. Стоит ему закрыть глаза, и вот они, чудесные маленькие пальцы с овальными ногтями, круглая ладонь упирается ему в грудь. Он удобнее перехватывает Танью за бедра. Она фыркает ему в ухо. Теплое дыхание обдает мочку, рождая трепет в груди.

— Устал? — говорит Танью тихо, касается губами ушной раковины. Столбик серого пепла падает, и его уносит ветром. — Остановись. Далеко ушли.

— Какая ты… — ворчит Гинко, но осторожно ставит ее на землю, придерживая. Потом выкидывает сигарету. Танью замирает, как аист, на одной ноге, и ждет, скрестив руки на груди, — и ведь плечи прямые, словно такая поза не стоит ей никакого труда. Гинко снимает сумку, которую повесил через плечо, чтобы не мешала в пути. Достает одеяло. Толстое, мягкое, на таком удобно будет лежать на траве. Танью тут же устраивается на нем.

Гинко лезет в мешок, чтобы достать саке. Но Танью подается вперед и перехватывает его запястье.

— Потом. У нас мало времени, — и тянет его к себе. Пахнет травой, росой, утренними цветами. Гинко видит, как с травинки на травинку перебираются крошечные золотистые муши-капли. Он подчиняется, ложится рядом с Танью.

— Не будь таким медленным, Гинко, — Танью шлепает его по плечу ладошкой, ее черные глаза смотрят ему в самую душу, Гинко даже краснеет под ее напором.

— Мы редко видимся, вот и…

— Что вот? Ты отвык? — требовательно спрашивает она, скользя пальцами по свитеру вниз, к поясу брюк. Гинко следит за ее пальцами со смесью удивления и возбуждения. Хотя чему он каждый раз удивляется? Он же знает, какой она может быть. Танью игриво улыбается и ловко вытаскивает пуговицу из петли.

— Нет… Не отвык, но мужчине же неприлично так набрасываться, как ты набрасываешься, — притворно недовольно говорит он. Танью фыркает, сует ладонь под грубую шерсть. Влажная прохладная кожа касается его кожи, желание, которое плескалось внутри еще со вчерашнего дня, набухает, раздувается под ее рукой, когда Танью трет головку большим пальцем.

— Соскучился, — как будто извиняется Гинко, а Танью мягко смотрит ему в глаза нежным взглядом.

— Какой же ты смешной.

Ему сказать на это нечего. Может, и смешной, может, и она тоже немного смешная сейчас. Волосы растрепались, щеки раскраснелись, ресницы опустились. Он помогает ей стянуть брюки на бедра и ложится сверху.

Танью отводит левое, живое, колено в сторону, от ее теплого кимоно пахнет хлопком и цветами. Гинко лезет под ворот, накрывая и поглаживая твердый сосок. Задирает сразу и полы теплой накидки, и шелк, и мягкий лен. В голове становится так пусто и хорошо, легко и чисто. Так горько на языке, и, чтобы горечь ушла, Гинко прижимается губами к губам Танью, когда ее бедро прижимается к его бедру. Она приоткрывает рот, впуская его язык, трогает кончиком кончик, потом берет его полностью, ласкает, закрывая глаза. А Гинко еще несколько секунд смотрит на нее. Он опирается на локоть возле ее головы, придерживает ладонью ее затылок, продолжает целовать, то глубоко, то чуть-чуть, быстро, лихорадочно касаясь губ. Танью сильнее поджимает живую ногу, горячие тонкие пальцы сжимают его, направляют. Гинко невольно стонет ей в губы, когда головка касается влажных складок. Танью стискивает обеими руками его ягодицы, старается прижаться сильнее. Сводит его с ума, делает его таким дураком. Гинко мучительно хмурится, двигаясь, скользя в ней, целуя щеки, глаза — пушистые густые ресницы, — волосы. Елозит губами по шее, прижимается и забывает, что прижался, когда она вдруг дергается под ним, впиваясь ногтями в кожу.

— Не останавливайся, пожалуйста, — шепчет она. И он слушается. Она говорит иногда, что он вредный, но это не так. Он не останавливается до головокружения, до взрыва. До того, пока не добирается до самой вершины и не доводит ее еще один раз.

Они сидят рядом на одеяле. Гинко обнимает Танью за плечо, прячет от прохладного ветра. Солнце ползет на небосвод все выше. Скоро надо идти обратно, но Гинко упрямо делает вид, что никуда им не надо. Смотрит на нее, чтобы отражение ее лица отпечаталось в памяти.

— Хватит так пялиться, — бормочет Танью, тыкаясь носом в его губы.

— Ну прости, снова ты не довольна, — отвечает он. Солнце не греет, но Гинко и не нужно солнца. Пока она рядом с ним. Пусть даже пару дней в полгода.

@темы: слэш, драбблы, WTF, творчество, R - NC-17, G - PG-13, фесты, ЗФБ, Mushishi

---

ЗФБ-2015, Teen Wolf-2

Название: Волк на горе
Автор:  Доктор Амбридж
Бета:  Max V.
Размер: миди, 4486 слов
Пейринги: Дерек Хейл/Стайлз Стилински
Категория: слэш
Жанр: драма, романс, мистика, хёрт/комфорт
Рейтинг: R
Предупреждения: AU, кроссовер с аниме "Мастер муши"
Краткое содержание: Если у вас завелись муши, зовите на помощь Стайлза.

Туфли все-таки ужасно неудобные, надо будет купить другие. Стайлз вздохнул, снял башмак, вытряхнул мелкие камешки. А натянув обратно, взглянул вниз. Дорожка петляла между деревьями, окутанными голубоватой дымкой, уходила в низину, и синева необыкновенного озера видна была даже отсюда. Черные стволы мертвых кленов, торчавшие из воды, покрывал тонкий иней. А дальше поднимался красный, золотой, зеленый лес.

Стайлз вздохнул, потер шею ладонью. Солнце все еще грело, но скоро в горы придет настоящая осень, за ней – зима. Стайлз вдохнул полной грудью горьковатый запах палой листвы, а вместе с ним странный новый запах, который сразу не узнал. Запах озера?

Стайлз немного передохнул, любуясь видом и прислушиваясь к голосам леса. Потом поднялся, закинул на плечи ящик и пошел вниз. Всю дорогу он обдумывал письмо, которое Лидия переслала ему с уросаном. Ох уж эти уросаны – черные крошки-муши, похожие на клубки пыли. Лидия, как и ее мать, как мать матери до этого, отлично умела собирать коконы и потом управляться с муши. Через всю страну уросаны по дырам в пространстве переносили письма. Стайлз вспомнил Лидию. Ее сияющие волосы, мягкую улыбку и то, как она разворачивает и аккуратно опускает письма в коконы.

Уросан принес от нее письмо о множестве смертей необыкновенных и редких созданий.

Здесь, у горного озера, жили удивительные люди-муши. Простые селяне называли их оборотнями, но на самом деле они рождались в логове горных волков и наследовали их силу и мощь. Все из-за муши, живущих внутри этих лесных пещер-переходов. Муши соединяли в одном теле сущности человека и зверя. Люди-волки не убивали людей, убийства запрещали правила рода. Но конечно бывали и те, кто правила нарушал. Стайлз никогда раньше не видел ни подобных, ни правильных оборотней, но очень много читал об их стае, о жизненном укладе, об охотниках и логовах. На этот раз в их смертях повинны были вовсе не охотники. А кто или что – только предстояло выяснить.

Стайлз курил и шел по каменистой, усыпанной листьями, тропе.

Добираясь сюда, он многого наслушался про город оборотней. Узнал, что не так давно озеро, находящееся возле города, стало ярко-голубым. Деревья, которые росли в воде, погибли. А оборотни, побывавшие на берегу или в озере, умерли жутким образом.

Ветки зашелестели над головой, подул ветер – листья посыпались, Стайлз попал в вихрь листопада. Пепел с сигареты упал на рукав пальто. Стайлз остановился, стряхнул серые крошки, огляделся. Между верхушками деревьев синело яркое небо. Удивительное время. Солнце не жаркое, но оно так красиво сверкало в золотой листве. Стайлз распрямил плечи, зевнул, снова затянулся. Сигареты помогали ему разгонять муши – полезная штука. Потому что иначе их вокруг становилось слишком много. Стайлз притягивал муши с самого детства, сколько себя помнил. Он был точно такой же, как его покойная мать. А вот отцу приходилось верить им на слово. Когда умерла мама – ее укусил какой-то лесной зверь – Стайлз ушел из дома и с тех пор странствовал по миру. Отец ждал дома, но давно смирился. Остался защищать их родной город от реальных врагов. Отец был местным главой.

Ветер утих; Стайлз прибавил шагу. Ему показалось, что слева мелькнуло что-то черное, но он решил пока не останавливаться. Шел быстро, осторожно, чтобы не поскользнуться на камнях. Черное промелькнуло снова. Стайлз обернулся. Ничего. Только крик встревоженной птицы. «Показалось, что ли? Да вроде нет», – сказал себе Стайлз. На всякий случай чуть притормозил, и, как оказалось, очень вовремя. Потому что не успел он пройти и десяти шагов, как перед ним на дороге появился черный волк. Стайлз застыл, с восторгом рассматривая существо. А волк исподлобья смотрел в ответ.

– Ого, какой необычно хмурый волк, – ухмыльнулся Стайлз. Он бросил сигарету на землю и растер ее в труху носком ботинка. Волк перед ним рыкнул, присел на задние лапы и обратился в человека. Хмурый парень сидел прямо на дорожке, скрестив ноги и руки, и молча разглядывал Стайлза в ответ. Совершенно голый парень. Стайлз вспыхнул, невольно поправил лямки ящика, а потом достал из кармана письмо.

– Это ты прислал? – спросил он, протягивая бумагу парню. Тот нахмурился сильнее, не сделал даже попытки двинуться с места, но кивнул.

– Ты Мастер Муши? – спросил вместо ответа.

– Я, – согласился Стайлз. Он продолжал разглядывать оборотня. И уже готов был согласиться, что разговоры о красоте их человеческих тел – чистая правда. Темные густые волосы, высокий лоб и яркие зеленые глаза, уголки чуть подняты к вискам. Аккуратный нос, широкие ноздри, большие красивые губы. Была в нем какая-то звериная притягательность и сила, и эта сила пахла лесом и мокрой шерстью, и еще чем-то, чем пахли только такие полумуши-полулюди. Стайлз сунул письмо в карман.

– Если ты будешь молчать, я ничего не смогу сделать, – сказал он. Парень вскинул брови, затем медленно поднялся и выпрямился во весь рост. Стайлз почувствовал, что лицо запылало еще ярче, и потянулся за новой сигаретой. Лишь бы больше не пялиться на него.

– Почти вся моя семья погибла, Мастер муши, – сказал тот. – И мы решили, что ты спасешь остальных.

Он помолчал, окинув Стайлза долгим тяжелым взглядом, от чего у Стайлза между лопаток побежали мурашки. Ему сразу вспомнилась история про муши, которые прикидываются мурашками и щекочут человека или зверя до смерти. Он чуть не выронил сигарету, которую тщетно пытался прикурить.

– А ты точно Мастер Муши? Не похож, – с сомнением поинтересовался оборотень.

Стайлз, затянувшийся было, подавился дымом и закашлялся.

– Да, я – это он. Зови меня господин Стайлз, если иначе выглядит несолидно, – язвительно протянул он, когда смог говорить. И тут же решил про себя, что в этот раз с пациентами ему будет не просто. А с заказчиком еще сложнее. Конечно, Стайлз поможет. Ведь он один из немногих Мастеров Муши в Америке. Многие думали, что муши есть только в Японии. Что это такой чисто японский дух, как какой-нибудь китсунэ. Но это было совсем не так. Муши жили повсюду, а поток света – место рождения их сущностей – оборачивался вокруг всей земли. Бессчетное количество видов, бессчетное количество материала. Стайлз всегда относился к муши с осторожностью, но все-таки любил их.

– Отведите меня в вашу деревню, – попросил Стайлз.

– Хорошо, – кивнул оборотень, а потом представился, не протягивая руки. – Я – Дерек Хейл, сын главы нашей общины, Талии Хейл.

Произнеся имя матери, он осекся, нахмурился еще сильнее, развернулся и пошел по тропинке дальше к озеру. Стайлз решил, что мать Дерека погибла. Он пошел следом, докуривая сигарету и стараясь не смотреть на голый и, надо сказать, отличный зад Дерека. Скоро они спустились в лощину, и можно было отвлечь себя изучением пронзительно-синей воды озера. Дорожка тянулась вдоль берега, и пока они шли, Стайлз заметил у кромки воды и на стволах мертвых деревьев что-то похожее на грибы. Черные, кожистые паутинки.

Он остановился, присел, чтобы рассмотреть поближе. Кажется, это были муши. Новый вид? Или он уже читал о них? Грибы дернулись и потянулись к нему, но замерли, не коснувшись пальцев.

– В чем дело, Стайлз?

– Господин Стайлз, – пробормотал тот, снимая лямки с плеч. Ящик бесшумно опустился на землю. Стайлз потянулся за банкой, но грибы вдруг захлопнулись и втянулись в землю. Почувствовали опасность, Стайлз тихо выругался – пепел с сигареты упал в воду. Как он мог забыть, что некоторые муши бывают и поумнее людей?

– Идем, – буркнул он, убирая банку и надевая ящик обратно. Ему попались очень осторожные муши. – Может, ты наконец-то оденешься.

Городок, в котором жила семья Хейлов, назывался Бикон-Хиллз. Совсем крошечный, всего несколько домов. Стайлз слышал, что этот городок не зря получил свое название: сюда притягиваются разного рода муши, словно на свет маяка, и поэтому тут все время что-то случается. Стайлз шел по узкой улице между домами и оглядывался. Некоторые из строений были пусты.

– Те, кто жили в них, умерли, – словно прочитав его мысли, ответил Дерек. Когда они подходили к Бикон-Хиллз, он снял штаны с веревки, натянутой между двумя столбами на поляне, и оделся. Стайлз решил, что Дерек оставил их тут заранее, и вздохнул с облегчением.

Дом Хейлов стоял в самом центре, у главной площади. Дерек поднялся на террасу и открыл дверь. Из холла в нос ударил странно знакомый запах. Стайлз принюхался, занес ногу над ступенькой и так и замер, вспоминая. Он только-только нюхал что-то похожее.

– Мой дядя наверху. Я запер его в комнате, – сказал Дерек, собираясь войти.

– Погоди, Дерек… – Стайлз схватил его за руку, и Дерек резко обернулся. Он все еще стоял в дверном проеме и смотрел на Стайлза сверху вниз. Под пальцами предплечье было твердым, как камень, и таким горячим. Стайлз облизнул губы и неловко ухмыльнулся.

– Давай ты мне сначала прямо вот тут, на террасе, расскажешь, как они умирают. Это важно. Очень. Не ври и не стесняйся.

Дерек закатил глаза. Он закрыл дверь и отошел, оперся на перила локтями.

– Они переставали соображать. Ничего не могли: ни говорить, ни думать, даже мочились под себя, но могли двигаться. И они все, как один, шли в горы, находили место повыше, а потом их тела как будто взрывались…

Дерек замолчал, рассматривая сплетенные в замок пальцы. Стайлз стоял рядом, слушал лес, звон далекой реки, крики воронья, и не торопил Дерека. Вокруг них падали с тихим шепотом золотые, красные и рыжие листья. Небо из синего становилось розовым, солнце красным шаром катилось за горы и тянуло за собой тени.

– И выбрасывали что-то… похожее на споры, – закончил Дерек.

– Грибы… – выдохнул Стайлз.

Дерек искоса бросил на него мрачный взгляд. Взгляд, говоривший о том, что Дерек ждет самого худшего. Стайлзу не нравились такие. Он достал из кармана сигарету и прикурил.

– А те, кто умер, не ходили перед этим к озеру? – поинтересовался он, выдыхая дым аккуратными кольцами.

Дерек кивнул и тут же поморщился.

– Можно без этого? – бросил он. Стайлз вздохнул и развел руками.

– Нет, прости, волчара. Это специальные муши-сигареты, без них вокруг меня скапливается слишком много муши.

Дерек покачал головой, но, кажется, принял объяснение. Вокруг снова стало тихо, пахло листвой, землей. И грибами. Особенно от дома.

– Да, они спускались к озеру, – все же ответил он.

– А ты спускался, когда оборачивался волком?

Дерек покачал головой.

– Нет, я недавно вернулся.

– Если это то, что я думаю, то у вас есть только один шанс спастись, – сказал Стайлз, глядя Дереку прямо в глаза. – Сжечь лес и озеро и уйти на год. Когда вернетесь, все тут очистится. Но сначала, – он улыбнулся, думая подбодрить Дерека, – мы спасем твоего дядю.

– Его тоже надо сжечь? – спросил Дерек.

Стайл скривился и раздосадовано покачал головой.

– Очень смешно… Пока еще у нас есть шанс. Я знаю, что это за муши. Видел их на берегу. Обычно они поражают только зверей, а не людей. Именно поэтому мы с тобой прошли по берегу и не заразились. Но так как вы, ты уж прости, иногда совсем как звери, они пробираются к вам в скелет и поражают нервную систему, оставляя действующей только возможность двигаться. Закладывают программу в тело забраться повыше. На гору или на дерево, а когда жертва туда попадает, разрывают мышцы и кожу и вырываются наружу. Так они размножаются.

Дерек слушал внимательно, и когда Стайлз закончил, то поймал его взгляд, скользивший от глаз к губам. Совершенно другой взгляд на этот раз. Щеки тут же вспыхнули. Стайлз затушил сигарету о перила и, не обращая внимания на недовольный окрик Дерека, поспешно направился к двери.

– Не теряем ни минуты! Спасаем дядю!

Доски террасы скрипнули – Дерек пошел следом.

Они вошли в холл и поднялись по лестнице на второй этаж. В коридор выходило несколько комнат, все двери были распахнуты, и только одна заперта. Стайлз спустил лямки с плеч, поставил ящик на синий ковер.

– Итак, грибы… – пробормотал он, присев перед ним на корточки. Откинул крышку. – Я вколю ему смертельное для грибов лекарство, – он потер ладони, рассматривая склянки.

– Быстрее, – недовольно проговорил сверху Дерек.

– Не торопи меня, – в тон ему отозвался Стайлз и взглянул укоряюще.

Они как-то незаметно начали обращаться друг к другу запросто, и Стайлз совершенно забыл, что сначала просил называть себя господином. На террасе Дерек рассказал ему, что недавно вернулся сюда, что всю жизнь всюду чувствовал себя изгоем, и получается, что и родной дом ему тоже скоро придется оставить.

Стайлз тогда сразу понял его. Со своим даром видеть невидимое сам Стайлз нигде подолгу не задерживался – особенно после того, как умерла мать. И первый раз за много месяцев, а может и лет, а может вообще первый раз в жизни ему захотелось остаться тут. Пусть не навсегда, но чуть дольше обычного. Узнать побольше о Дереке Хейле, узнать, почему тот уехал и зачем вернулся. Конечно, задержаться без причины он не мог, но позволил себе на минуту замечтаться. Сейчас Стайлз вспомнил об этом и постарался загнать вредную мысль подальше. Выбрал, наконец, склянку, достал шприц с длинной иглой.

– Я вколю ему вот это, но ты должен его держать. Потому что муши сделают все, чтобы твой дядя оказался на горе.

– Или на дереве, – повторил за ним Дерек. И Стайлз даже невольно улыбнулся.

Он выпрямился, взял шприц поудобнее.

– Раз, два, три – открывай!

Дерек повернул ручку. Стайлз влетел следом, захлопывая за собой дверь. И тут из глубины комнаты на них налетел оборотень. Крепкий и невысокий, должно быть, дядя Дерека. Он почти обратился, когти блеснули на широко растопыренных пальцах. Дерек кинулся ему наперерез, чтобы закрыть Стайлза. И ему хватило этих секунд: Стайлз размахнулся и всадил иглу в шею. Рука с когтями врезалась чуть выше бедра. Стайлз вскрикнул. Однажды его пырнула ножом одна женщина, которая привязалась к своим исключительно опасным муши. Стайлзу было с чем сравнить, и сейчас получилось куда хуже. «Я тоже могу обратиться», – мелькнула мысль и тут же пропала в вязком тумане. Голова закружилась, вся боль обрушилась разом. Стайлз отшатнулся, пытаясь ухватиться за что-нибудь и не находя опоры. Ноги стали ватными, в ушах зазвенело, Стайлза затошнило, и потолок улетел куда-то назад. А потом свет погас.

Стайлз открыл глаза. Он лежал в комнате, покрытой полумраком – тусклый свет падал только от лампы на прикроватном столике. Стайлз проморгался, сглотнул – во рту было сухо. Он попробовал пошевелить ногами и руками, чтобы понять, насколько серьезно ранен. А потом услышал дыхание и обернулся. Рядом на стуле сидел Дерек.

– Ну как твой дядя? – спросил Стайлз, тоже попытавшись сесть. Дерек резко поднялся, легонько надавил на плечи, укладывая его обратно.

– Лежи. Я зашил рану. Но тебе надо остаться тут – уйти ты пока не сможешь, – бросил он, снова опускаясь на стул.

– Остаться? Но я не могу! – воскликнул Стайлз. Правда снова сесть не решился – кто знает, не привяжет ли его Дерек на этот раз.

Тот бросил на Стайлза угрожающий взгляд.

– Два дня. Мне надо понять, как рана от когтей таких, как мы, скажется на тебе.

Стайлз нехотя кивнул.

– Ты прав. Я не подумал. Ладно.

Он устроился удобнее на мягкой кровати, принюхался. Грибами в доме больше не пахло, зато пахло свежим бельем и Дереком. У Дерека был свой запах, особенный запах муши, которым он был, и запах человека, свежий запах его густых волос и смуглой кожи. Стайлз закрыл глаза и вдохнул поглубже. Потом прислушался. Какая тишина стояла сейчас: слышно было только, как дышит Дерек и как бьется его сердце.

– Все ушли, – ответил на его мысли Дерек. – Я сказал им. Остались только мы двое. Мой дядя поправился и ушел с ними.

Стайлз улыбнулся, поглядел на него украдкой.

– Ага, ну молодец, хмурый волк, а нам уже ничего не будет, мы же не пойдем к озеру. – Он тихонько хмыкнул и поднял руку, чтобы похлопать Дерека по руке, но не стал. Рука опустилась обратно на одеяло. Смех откликнулся болью в боку.

– Сейчас намажу еще, и ты будешь спать, – бросил ему Дерек, вставая. Стайлз наблюдал, как он идет к столу, обратно возвращается с банкой мази и чашкой, от которой воняло болотной водой.

– Это еще что?

– Чай, – отрезал Дерек. Стайлз поморщился, но спорить не стал. В конце концов, у оборотней всегда были свои способы лечить хворь. Дерек осторожно отогнул край одеяла и задрал рубаху Стайлза. Прохладная вонючая мазь легла на рану; Стайлз сначала удивился, насколько ему стало легче, но потом вспомнил – помогали не только мазь, но и руки Дерека. Ведь оборотни могли забирать чужую боль себе. Дерек принялся размазывать коричневую жижу, не глядя на Стайлза. А тот смотрел на него, не отводя взгляда, чувствуя, что на этот раз горит не только лицо, но и живот, и ниже.

– Ну хватит там уже! – взмолился Стайлз, когда сил терпеть не осталось, и положил руку поверх руки Дерека. – Намазал. Мне полегчало. Давай сюда чай.

Так и не глядя на него, Дерек поджал губы, высвободил руку и протянул чашку.

Стайлз проглотил напиток и едва не спросил, почему Дерек так одинок. Ведь он такой красивый. А потом свет снова померк, и Стайлз провалился в сон.

На следующее утро ему стало гораздо лучше. Стайлз лежал в кровати, подыхая от скуки, и гадал, куда делся Дерек. От нечего делать он рассматривал раны, обдумывал и сопоставлял симптомы. Потом выбрался в туалет, стараясь не повредить заживающие увечья. По пути выглянул в коридор, прислушался. Никаких звуков – только тихий монотонный шум листопада. Может быть, Дерек тоже ушел вместе со всеми? Зачем ему сидеть тут и выхаживать Мастера Муши, который уже почти здоров? Стайлз остановился в дверном проеме. Ему вдруг стало как-то особенно одиноко, как давно уже не было. Он привык быть один. Но сейчас почему-то до тошноты испугался этого. Чтобы не думать лишнего, Стайлз вернулся в кровать, прихватив с собой свитки. Он взял их у Дитона, хранителя библиотеки – свитки об уничтожении опасных муши.

Отличный способ, чтобы убить время. И мысли. Стайлз читал, в который раз возвращаясь мыслями к маме. Ее звали Клаудия, она, как и он сам, придумала себе имя давным давно. Отчего она умерла? Погрузившись в прошлое, Стайлз не заметил, как задремал. Ему снилась мама, ее бледное лицо на подушке. А потом во сне загремели шаги, и Стайлз открыл глаза. Дерек вернулся.

– Мне кажется, грибы разрастаются, как будто ищут незараженных животных, – сказал он, садясь рядом и протягивая Стайлзу кусок хлеба с мясом. – Ешь. Завтра нам надо спалить город и лес на горе.

Стайлз впился зубами в хлеб и, жуя, кивнул. Он и сам знал об этом, но сейчас был так глупо рад, что Дерек все-таки не ушел. Из окна в комнату светило мягкое осеннее солнце, искрилось и переливалось в стекле, в чашке чая, в небе.

– Мне уже лучше, – ответил он с ухмылкой. – Ясно тебе? Могу убраться хоть сейчас.

Дерек мотнул головой.

– Нет. Завтра.

Стайлз вздохнул, поглядел в окно, затем на Дерека.

– Почему ты уехал отсюда? – спросил он, чувствуя, что ему обязательно надо узнать историю с самого начала.

Дерек помолчал, глядя на свои руки.

– Вернулся, потому что моя мать умерла, заразившись этими грибами, – наконец ответил он. Стайлз вздохнул.

– Моей мамы тоже больше нет на свете. Умирая, она врала, что ее укусил волк. Сейчас я думаю, что она знала, что волк был не простой. Она тоже была Мастером Муши, и ее ранил оборотень. Но у меня тогда не было способа ее вылечить, возможно, она тоже не знала лекарства. Она умерла, а я вот нет. Сам не пойму, почему. Может, из-за мази…

Дерек перевел на него взгляд.

– Один из наших?

Стайлз кивнул. Он был просто уверен в этом.

– Я ушел из города, потому что убил человека, – признался Дерек. – Хотел помочь, но убил. Но это была не твоя мать, и я не хотел ничьей смерти.

Он достал банку с мазью и снова откинул одеяло. Стайлз вдохнул поглубже и медленно выдохнул, когда пальцы коснулись бока. Сладкое и болезненное желание отдавалось гулом в голове, пульсировало в паху, мешалось с болью в сердце. Молодые оборотни часто не могут себя контролировать. Конечно, Мастер Муши должен понимать такие вещи. Стайлз сглотнул, наблюдая, как Дерек накладывает мазь. Он надеялся, что тот ничего не заметит. Ни слез, ни возбуждения. Дерек все водил и водил, покрывая раны зеленоватым слоем, потом кожу вокруг. Стайлз на мгновение подумал: вдруг Дерек не хочет останавливаться? Вдруг ему тоже хочется прикасаться к нему? Стайлз поднял руку и положил ему на плечо. Дерек вздрогнул.

– Отдыхай, – хрипло бросил он, поднимаясь и убирая мазь. – Приду позже.

– Тут же никого нет, – ответил ему Стайлз тихо. – Может, посидишь со мной, расскажешь, какие тут бывают муши. Мы, Мастера, очень любим истории. Ты расскажешь, я запомню, запишу, а потом опа! – и, может, на этот раз спасу кого-нибудь! Ну, садись!

Стайлз замолчал; Дерек тоже не говорил ни слова, смотрел на него, играя желваками и решая. А потом сел обратно.

– Светящиеся синие шары забирали тепло, – начал он, глядя куда-то мимо Стайлза, в окно, полное солнечного света и осеннего синего неба. – Старый Мастер Муши стрелял по ним из лука. Его звали Крис…

Дерек говорил и говорил. У него был мягкий, низкий голос, и Стайлз слушал очень внимательно, иногда забывая разбирать слова, и смотрел на Дерека. Тусклый свет лампы падал на сведенные у переносицы брови, на красиво очерченные губы, затаился в темных – сейчас – глазах. Во рту стало горько, в груди тесно. У них остался один вечер, потом ночь. И Стайлзу отчаянно захотелось остановить время.

Дерек прервался, заметив взгляд.

– Хочешь есть? – спросил тихо. Стайлз кивнул. Дерек поднялся, не говоря ни слова, и снова оставил его одного в комнате. За окном был день, но солнце пропало, небо над горой затянуло тучами. Стайлз прислушался и услышал шорох – словно грибы ползли по мощеной камнем дороге, вынюхивая живых.

Хлопнула дверь; Дерек принес еды: бобов, мяса и своего замечательного болотного чая. Стайлз выпил, не сопротивляясь – все равно до утра он ничего сделать не мог и не думал, что грибы успеют разыскать их. Обычно такие муши двигались медленно. А потом уснул, убаюканный голосом Дерека. Тот рассказывал про муши, забирающем воспоминания.

Стайлз проснулся, когда стемнело. Проспал несколько часов, не меньше. А Дерек все так же сидел рядом, оперевшись локтем о стол, и смотрел на него. Стайлз приоткрыл глаз, заметил рядом с локтем Дерека банку с мазью. Значит, сейчас опять будет лечить. Сердце заколотилось в груди, возбуждение накатило даже раньше, чем Дерек успел заметить, что Стайлз не спит, и взять в руки банку. Он запоздало вспомнил, что оборотни чуют и слышат такие вещи. Отвел глаза, надеясь, что Дереку не слишком неприятно. «Нет, ведь ему нравится, и ты это знаешь», – шепнул знакомый голос в голове. С ним Стайлз иногда разговаривал, если долгое время шел один или застревал где-нибудь на краю света, посреди гор или бескрайних полей. «Знаю», – ответил он голосу и улыбнулся. Пальцы у Дерека были на удивление мягкими, и когда он коснулся шрамов, Стайлз вздрогнул. Дерек замер, напряженно вглядываясь в его лицо. Взгляд прожигал сильнее огня, и Стайлз едва не попросил его прекратить. Дерек раздул ноздри, как будто принюхивался, провел пальцами, замазывая совсем уже незаметные следы там, где еще вчера были полосы от когтей. Стайлз следил за его рукой, стараясь запомнить. Если он когда-нибудь и чувствовал что-то такое, то это было давно. Может, один раз, где-то на очередном перевале. С кем-то, кого он даже не помнил. Стайлз теперь точно знал, что Дерека не забудет никогда.

Тот аккуратно вытер руки полотенцем, лежавшим тут же, на столике. Несколько долгих минут они оба молчали. И вдруг Дерек подался вперед, наклонился, тяжело дыша ему в лицо.

– Прости нас за то, что случилось с твоей матерью, – выдохнул он. – Ты ненавидишь меня?

– Нет, – выдавил Стайлз, не отводя взгляда. Глаза Дерека вспыхнули голубым и погасли. Он коснулся пальцами щеки Стайлза, прочертил линию к подбородку.

– Совсем-совсем наоборот, – пробормотал Стайлз.

Дерек замер, как будто проверял, не ошибся ли. А затем прижался губами к приоткрытому рту, скользнул языком между зубами. Кровать прогнулась и скрипнула – Дерек осторожно лег рядом. Его горячая ладонь опустилась на живот, пальцы гладили мягкие волоски под пупком, потом ниже, скользнув под резинку трусов. Стайлз заморгал, вскидывая руки и обнимая Дерека за шею. Времени сомневаться не осталось. Он пробовал, вдыхал. Волосы Дерека пахли лесом, его кожа была раскаленной и гладкой. И на вкус горьковатой и соленой. Дерек стянул со Стайлза белье, отодвинулся только за тем, чтобы сбросить на пол линялые джинсы. Кровать снова прогнулась под его весом, когда он, совершенно голый, прижался к Стайлзу всем телом. Где-то вне их мира воздух наполнялся запахом плесени, под голубой водой разрастались черные линии. На черном небе повисла щербатая луна. Но Стайлз забыл и о ней, и о муши. Он и так отдавал им все. А эту ночь оставил для себя.

Стайлз повернулся на бок, подставляя Дереку спину и плечо. Шершавый язык прошелся по шее к уху; Дерек вылизывал его, как будто снова стал волком, но Стайлз знал, что он человек. Его бедра, влажные и сильные, вжимались в ягодицы, и Стайлз, закрывая глаза, взмолился, чтобы Дерек не жалел его. Сейчас, другого дня у них уже не будет. Невелик шанс, что когда-нибудь они снова встретятся.

Дерек сжал одной рукой его горло, другой окунул пальцы в мазь и прошелся между ягодиц. Сердце замерло, а потом забилось оглушительно и мучительно. Голову сдавило. Стайлз выгнулся, прижимаясь, и Дерек вошел в него двумя мягкими толчками, расслабляя, лишая возможности дышать. И Стайлз привык к нему и расслабился. Во рту пересохло, чувства и мысли свернулись до гулкой пульсации в паху, до пламени в пояснице. До жгучих колец под веками. Не было ничего лучше этого. Плавных движений, неотвратимого наслаждения. Когда Дерек был в нем, когда сильные руки скользили повсюду, сжимали и гладили соски, шею, и снова грудь, живот.

Стайлз поддавался ему, пока Дерек раскачивался, скользил в нем. Возбуждение набухало, накапливалось, раздувалось, а потом взорвалось внутри, выплескиваясь на простыни и пальцы.

Дерек и Стайлз лежали рядом в темноте, слушая шепот листьев. Прислушиваясь к едва различимому шуршанию муши.

– С тобой все будет хорошо, – сказал Стайлз; Дерек ухмыльнулся, кивая. В темноте его глаза светились.

– Да, с тобой тоже. Кажется, рана не дала последствий.

Стайлз кивнул.

– Ничего себе! Мне наконец-то повезло! В другой раз я бы точно превратился в оборотня. Хотя, может, я бы и не отказался, – Стайлз громко хохотнул, надеясь, что это звучит весело. Дерек только ухмыльнулся в ответ. И через мгновение Стайлз почувствовал его губы на своем плече и крепко зажмурился, потому что грудь вдруг сдавило. Или нет, наоборот. Внутри что-то раздувалось, огромное, что не могло вместиться в его тело. Такое большое чувство. Стайлз прикусил губу. Завтра лес сгорит, и они разойдутся каждый в свою сторону. Но, может быть, нечто огромное может вырасти и за пару дней? Как грибница под водой в синем озере. Как ствол белого бамбука.

С утра они поднялись пораньше и принялись за дело. Стайлз дал Дереку пучки огненной травы, и они обошли город, дома, еще не опутанные черными грибами, и разложили траву на террасах. Потом вспыхнуло пламя. Оно трещало, пожирая дерево, траву, камень и черных муши. Стайлз с Дереком ушли подальше по склону и наблюдали, как огонь перекинулся на деревья. По ту сторону гор лес горел!

– Даже жалко их, – сказал Стайлз, поймав отражение огня в глазах Дерека. – Удивительные штуки. Они убили воду в озере и сделали ее такой синей.

В ответ Дерек сказал, что ему пора уходить. Он собирался отправиться следом за семьей, те ушли недалеко – он быстро нагонит. Стайлз кивнул. Он знал, что это правильно. Они прошли вместе до поворота, а потом расстались – Стайлз с деревянным ящиком за спиной направился на юг, по новому адресу с просьбой о помощи, которую принес уросан. Дерек ушел на север.

Пока светило солнце, Стайлз почти не думал о Дереке: шагал вперед быстро, чтобы не давать себе и минуты на воспоминания. Когда на горы начали опускаться сумерки, в груди становилось тяжелее, в голову нет-нет да и пробирались ненужные мысли. Стайлз вспоминал лицо Дерека – оно мерещилось ему в темноте между деревьями и даже на небе.

Он прошел много миль, когда вдруг услышал хруст ветки и остановился. Ему показалось, что что-то заставило его поднять голову. И он увидел. Вверху, на склоне горы, на большом камне, стоял волк. Стайлз и волк несколько секунд смотрели друг на друга. Наконец волк тихо рыкнул и исчез. Стайлз удивленно поднял брови. Он уже понял, что зверь не настоящий. Этот зверь – связной между ним и стаей оборотней. Между ним и Дереком.

Вот как повлияла на него рана. Очень странно, но волк передал ему, что Дерек тоже скучает.

Стайлз улыбнулся и отправился дальше. Если он понадобится Дереку, черный волк появится и позовет. Стайлз радовался новой особенности. Лес становился темнее, одиночество наступало из темноты вместе с запахами сырой земли, кислого вина, леса и тьмы. Но Стайлз старался не слушать крики ночных птиц, а думать о волке. О волке, который придет, когда Стайлз подумает о нем слишком отчаянно.

@темы: слэш, WTF, кроссовер, творчество, Дерек, R - NC-17, миди, фесты, Teen Wolf, Стайлз, Стерек, ЗФБ

---

ЗФБ-2015, Teen Wolf

Название: Огни
Автор:  Доктор Амбридж
Бета:  Max V.
Размер: драббл, 687 слов
Персонажи: Дерек Хейл|Стайлз Стилински
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Предупреждение: преканон, миссинг сцен

Во рту и в носу по-прежнему сладковатый запах паленого мяса. Наверное, он теперь никогда не уйдет, но Дерек не говорит об этом психологу. И едва ли слышит вопросы, заданные нарочито ровным голосом – перед глазами обгоревшие останки тел, похожие на оплавленные манекены. Розовое с черным. И запах. Дерек физически ощущает, что чувствовали его братья, его мать. Слышит их крики.

– Если вам нужна помощь, больница Бикон-Хиллз…

У Дерека все внутри застывает: мыслей нет, и лучше, когда в пустой голове вместо криков – больничные шумы. Он хочет убраться подальше от вопросов, от психолога – туда, где не будет чувствовать себя настолько одиноким.

Дерек встает, хватает со спинки стула куртку. Психолог что-то говорит ему в спину, но Дерек не слушает. Ему надо найти Лору. Неплохая цель на первое время. Где Лора? С другим психологом? Или, может, она в ожоговом отделении – копалась в сгоревшем дереве, обожгла руки. Никто ведь не знает, что она уже исцелилась. Пытаются ее лечить.

Он бредет по коридору, вдоль белых стен и стеклянных окон палат, озирается, как будто потерялся в лесу. Мимо него, задевая и извиняясь, бегают туда-сюда люди, которых он не знает: врачи, медсестры. Где-то рядом, в реанимации, дядя, но туда, наверное, не пустят. Там дверь с кодовым замком, суровые санитары и писк аппаратов.

А Лоры нет, и Дерек чувствует себя потерянным. Он идет к лифту, поднимается наверх; на табло загорается цифра пять, и он с удивлением оглядывает этаж. Здесь народу меньше, палат – тоже. Стерильные белые стены и потолок. Он оглядывается – в палатах, на кроватях, оборудованных получше космических кораблей, лежат опутанные пациенты, люди. Дерек приглядывается: может быть, тут дядя Питер?

Он бредет дальше. В конце коридора видит врача. Тот прибавляет шагу, наверное, собирается выставить его вон, но Дерек не хочет уходить отсюда. Он сворачивает в палату, закрывает за собой дверь.

На стуле рядом с кроватью сидит мальчик. Дерек подходит ближе, опускается рядом. Тот не смотрит на него – стискивает руки на коленях, смотрит на женщину, застывшую в кровати. Она бледная, как будто из воска; мерно гудят датчики, мигают кнопки, отмечая колебания пульса, а, может, каких-нибудь мозговых волн – Дерек не знает. Он тоже переводит взгляд на женщину, потом на мальчика. Они так похожи: те же брови, тот же смешной нос и пушистые ресницы. Вот только ее лицо усохло, а губы превратились в нитку. Дерек пытается угадать, сколько лет ей и сколько мальчику. Вроде он учится в школе. Вроде бы даже Дерек его где-то видел. Мелкий еще. Окна в палате закрыты жалюзи, комнату заливает ровный холодный свет. Лампочки мигают.

– Мои все умерли, – говорит Дерек, вдруг понимая, что одиночества больше нет.

Мальчик поднимает на него глаза – большие, темные. Кажется, даже слушает. Кажется, что и он тоже хотя бы на несколько минут становится не одиноким.

– Все из-за меня, – продолжает Дерек. Так легко рассказывать, когда ни о чем не спрашивают, когда не пытаются лечить или учить. Не пытаются вывернуть наизнанку. Дергаются уголки губ – мальчик ухмыляется.

– Ты кто?

– Дерек Хейл.

– А я – Стайлз. А это – моя мама.

Ему вроде лет одиннадцать, может меньше, но говорит он, как будто ему пять. И смотрит, словно Дерек может совершить для него какое-нибудь чудо.

– Что с ней?

– Врач сказал, что состояние стабильно тяжелое, – отвечает Стайлз невпопад.

– Может, все еще будет хорошо, – говорит Дерек. Стайлз пожимает плечами.

– Если я не уйду, то она не умрет, – отвечает он тихо. Они оба как будто во сне; Дерек даже не уверен, что все это происходит на самом деле, что больница, палата, женщина в кровати и Стайлз ему не приснились. – Посиди со мной, Дерек Хейл.

Дерек кивает. Они сидят молча: Стайлз мучает свои пальцы, Дерек смотрит на линии энцефалографа. И впервые за этот день он чувствует себя почти хорошо.

Потом в палате появляется врач, просит Дерека выйти. Тот поднимается, напоследок еще раз взглянув на Стайлза. А потом выходит из палаты. Дерек снова погружается в водоворот больничной суеты, снова никому нет до него дела. Он спрашивает про Лору, но ни у кого нет времени. Тогда он садится на стул в коридоре, закрывает глаза и вспоминает Стайлза.

«Если бы я мог ее вылечить силой мысли, я бы так и сделал. Правда», – думает Дерек и верит, что его мысли можно услышать. Тепло уходит, но память о том, что он не был одинок, остается. Дерек хочет сохранить ее навсегда.


Название: Волки хуже
Автор:  Доктор Амбридж
Бета:  Max V.
Размер: драббл, 481 слово
Пейринг: Джордан Пэрриш/Лидия Мартин
Категория: гет
Жанр: романс
Рейтинг: PG-13
Предупреждение: постканон

У него огромные кожаные крылья, они прохладные на ощупь. Лидия проводит пальцами по перепонкам и смеется, прикрывая рот ладонью.

– А я думала, ты саламандра… – выдыхает она тихо, когда Джордан обнимает ее за талию черной худой лапой с длинными когтями. На его лице — то есть морде – проступает что-то вроде усмешки, и Лидия мягко трогает выгнутые ноздри.

– Ну ты же не сгорел, – смеется она, обхватывая его за шею. Джордан пожимает огромными плечами.

– Держись крепче, – говорит он. Лидия сцепляет пальцы в замок, с любопытством смотрит в змеиные желтые глаза. Джордан отвечает ей долгим взглядом, не мигая, а потом вдруг земля уходит у Лидии из-под ног. Она вдыхает и забывает выдохнуть, крик замирает в груди. Они взлетают, деревья проносятся мимо: ствол, крона, – а потом остаются позади. Внизу она видит реку, и лес, и домики Бикон Хиллз. Ее маленькие туфельки болтаются где-то далеко внизу, а она сама летит все выше и выше.

– Тебе не холодно? – спрашивает Джордан, как будто шипит. Его огненное горячее дыхание обдает ей ухо. Лидия запоздало зажмуривается, когда вместо домиков остаются только разноцветные коробочки из детского конструктора. А когда открывает глаза, то видит только облака кругом.

Она прекрасно знает, что на такой высоте должно быть холодно. Но ей тепло. Тело Джордана горячее, как угли в костре, или нет, как батарея или обогреватель. Сравнения заканчиваются быстрее, чем полет.

И когда ее волосы уже мокрые от влаги, Джордан останавливается.

– Лидия, – говорит он, как будто высчитывал нужный момент, чтобы начать. И вот понял – уже можно. – Ты мне нравишься.

Лидия удивленно вздергивает брови, выпячивает нижнюю губу, а потом смеется.

– И ты выбрал такое вот место, чтобы признаться? Как романтично!

Джордан кажется польщенным. Его крылья вздрагивают, он даже немного теряет высоту.

– Да, я тоже подумал, что романтично, – шипит он. Лидия вздрагивает, когда его дыхание гладит шею. Тело обдает жаром, пальцы покалывает, во рту становится сухо.

– Ну…. – она опускает глаза, потом бросает взгляд искоса на черную морду Джордана. — Ты мне тоже. Только… ты все-таки кто? Летучая мышь?

– Дракон, – признается Джордан. Возможно, он бы смутился, если бы был в человеческом обличии.

– В огне не горишь, летаешь… Мммм… – Лидия поглаживает его по чешуистой шее. – Согласна. Мне подходит, – и целует его в теплые черные губы. Это так странно — целовать рептилию. Под языком гладко, словно лижешь металл. Но она чувствует живое тепло и отзывается на него. Джордан обнимает ее огромной ладонью за затылок. И они падают вниз в одно головокружительное мгновение. Точнее не так.

Ей просто кажется, что падают.

На самом деле они медленно опускаются. Джордан бережно ставит ее на землю, на холме, в самом сердце заповедника, где под ногами мягкий ковер иголок, а над головой – ветки сосен. И когда Лидия открывает глаза, перед ней уже не морда, а лицо, и ее рот накрывают человеческие губы. Она позволяет ему пробовать себя на вкус, позволяет его рукам скользить по своим лопаткам, ребрам и пояснице.

«Мне нравятся драконы! – думает она, когда часом позже он несет ее домой на руках, размахивая крыльями. – Определенно! Гораздо больше волков!»


Название: Приходи
Автор:  Доктор Амбридж
Бета:  Max V.
Размер: драббл, 459 слов
Пейринг: Дерек Хейл/Стайлз Стилински
Категория: слэш
Жанр: драма, романс
Рейтинг: G
Предупреждения: могут быть спойлеры

Щербатая луна висит высоко в черном небе. В ее свете все выглядит странным, совершенно нереальным. Стайлз тихо выходит из комнаты и закрывает дверь. Прислушивается – отец уснул. Значит, пора.

Он делает так почти каждый вечер – с тех пор, как впервые услышал вой волка. Тогда он решил, что что-то опять случилось. Но дело было в другом.

Стайлз никому ничего не говорит о своих ночных приключениях; ему самому за себя стыдно. Но уйти все же надо. Он крадется вниз по лестнице, выскальзывает на улицу. Джип так шумит; надо скорее убираться. Стайлз газует с места; в темноте, разбавленной только светом фар, он чувствует себя летящим в космическом корабле через вселенную.

Ему нужно в заповедник, и лучше поторопиться. Стайлз пролетает поворот, потом сворачивает, мчит по лесу, по отлично знакомой дороге, и останавливается только тогда, когда добирается до верха. Пик освещает луна; Стайлз гасит фары, глушит мотор и вылезает.

– Эй, страшный волк, выходи!

Сначала холм пуст – Стайлз даже на секунду пугается, что Дерек ушел и не вернется. Даже в форме волка. Как человек он почему-то считает, что не должен общаться с ним, но как волк не может ничего с собой поделать. Так же и Стайлз.

Потом он слышит, как шуршит листва под мягкими лапами, и из темноты в лунный свет выходит черный огромный волк. Стайлз садится на землю у самого обрыва и ждет, когда волк подойдет ближе. Дерек-человек никогда бы себе такого не позволил, по крайней мере, не в реальности. Стайлз пытался поговорить с ним об этом, но, как обычно, ответа не добился.

А Дерек-волк подходит ближе, опускается на задние лапы, касается мокрым носом щеки. Стайлз жмурится, тихо посмеивается. Треплет его по холке. Волк тихо рычит, облизывает шею Стайлза, потом ложится и устраивает голову на его коленях. Сердце начинает биться гулко и тяжело, во рту становится горько, но Стайлз все равно чувствует себя счастливым. Хотя бы пару часов ночью.

Он гладит мягкую густую шерсть, черную, как будто покрытую лаком, и вместе с тем совершенно шелковую, обнимает большую голову. Ему хочется, чтобы это длилось бесконечно, ему хочется как-то убедить Дерека, что ему можно приходить днем, в человеческой форме. Но Дерек запер желания глубоко внутри и отпускает их, только обернувшись.

Осенний холод пробирается под одежду, ветер треплет волосы. Стайлз греется о горячего Дерека, расчесывая пальцами длинные волоски.

Но когда луна скрывается за тучей, Стайлз понимает, что ему пора.

– Увидимся, как всегда? – предлагает он. Дерек встряхивает головой и коротко тявкает; уши встают торчком. Стайлз еще раз наклоняется, гладит ладонью между ушами, а потом поспешно идет к джипу. Чтобы не оборачиваться, не остаться еще. Он садится, заводит мотор и видит в зеркале заднего вида уже не волка, а человека. Стайлз глушит машину, распахивает дверь.

Позади уже никого нет – только лес. Стайлз кусает губы, снова заводит машину. Когда-нибудь все закончится, так или иначе. Но пока не закончилось, Стайлз будет приходить.


Название: Зеркала
Автор:  Доктор Амбридж
Бета:  Max V.
Размер: мини, 1636 слово
Пейринг: Дерек Хейл/Стайлз Стилински
Категория: слэш
Жанр: драма, мистика
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Стайлзу снится один и тот же сон.

– Посмотри в зеркало, – просит Дерек. Он стоит между деревьями, очертания которых теряются в тумане. Туман такой густой и словно живет своей жизнью, собирается клубами, струится вокруг лодыжек Дерека. Черная куртка кажется выцветшей, яркие глаза блеклыми. Но Стайлз совершенно уверен, что это тот самый Дерек Хейл, который сначала чуть не сдох, потом уехал, так и не поговорив. И разбил ему сердце.

– Да просто потому, что ты просишь, чертов ты придурок, не посмотрю, – устало отвечает Стайлз. Дерек собирается что-то ответить, но туман скрывает его полностью, и Стайлз просыпается.

Опять этот сон. Не прошло и трех недель с тех пор, как Дерек вместе со своей агрессивной подружкой смылся из города; он начал сниться Стайлзу. Стайлза эти сны утомляли. Он и так едва таскал ноги, все казалось бесконечно тяжелым. Даже собственное тело опротивело настолько, что он старался поменьше обращать на него внимания. И, конечно, он совершенно перестал смотреть в зеркало.

– Борода у тебя просто отстой, – качал головой Скотт.

– Побрейся, Стайлз, ужасно выглядишь, – вздыхала Лидия.

Малия, как и раньше, заходила к нему, но уже не оставалась на ночь. Однажды, когда Стайлз весь вечер пролежал, наблюдая за пауком на занавесках, а Малия просидела на полу, она бросила в сердцах: «С тех пор, как Дерек уехал, ты какой-то чокнутый!». Тогда ему пришло в голову, что она права.

Он и сам до конца не сознавал, что его убивало. Может, Стайлз просто скучал по нему?

Плевать, борода – не борода. Ему неприятно было видеть свое лицо в зеркале.

Он просыпается, открывает глаза с неохотой, как будто на веки подвесили по гире. Утро унылое, значит, опять пойдет дождь. Все равно. Стайлз встает, тащится в ванную, кое-как умывается, сплевывает пасту в раковину.

День такой длинный; утро только начинается, а Стайлз уже устал. Ему не хочется думать вообще, и больше всего на свете ему хочется снова уснуть. Но проклятый Дерек и во сне не оставляет его в покое.

Стайлз выводит джип из гаража, зевает во весь рот, автоматически оглядывает улицу. Никого: пусто, тихо; начинается морось.

Джип трогается с места, медленно ползет по улице, набирая скорость. Деревья торчат голые вдоль тротуара, небо серое, и просветлений не ожидается. Стайлз в полусне ведет машину: одной рукой держит руль, другой ищет в бардачке энергетик. Снова зевает.

Дождь усиливается, дворники скользят по стеклу туда-сюда, стирая водяные подтеки. Дождь всегда начинается в Бикон-Хиллз к чему-то нехорошему – Стайлз это усвоил так же хорошо, как свое имя. Он поглядывает в зеркало заднего вида, туда-то он не может не смотреть. И видит в нем лицо Дерека.

– Черт!

Дерек смотрит на него, шевелит губами. Стайлз отворачивается; лицо окатывает холодом, из груди выходит весь воздух. Глюки. Точно, глюки.

Из дождевого тумана выскальзывает машина, и Стайлз с трудом успевает свернуть.

– Черт, – цедит он сквозь зубы, снова смотрит в зеркало. Там уже никого нет – только дорога позади.

Он смотрит вперед и видит Дерека прямо на дороге; нет времени свернуть. Стайлз кричит, готовый уже к столкновению, но фигура не приближается и не удаляется. Кажется, что она прямо на капоте.

– Галлюцинации, – бормочет Стайлз. На глаза снова наворачиваются слезы. Он смаргивает их, и Дерек исчезает.

В школе за партой он сидит молча. Скотт волнуется, сначала просто вертит головой, потом оборачивается.

– Ты чего такой?

– Не выспался, – это и правда, и ложь одновременно. Но у всех свои проблемы; Стайлз не хочет никому ничего говорить и никого озадачивать, потому что ну… Он же видит не сумасшедших темных эльфов, не восставших из мертвых оборотней, не безглазых маньяков… Просто Дерек, Дерек, с которым у них кое-что было. Кое-что, как выяснилось, пустое и незначительное. Тут и говорить не о чем. Рассказать – значит расписаться в собственной слабости, признать – Стайлз девчонка.

Он не идет со Скоттом в боулинг, не хочет тренироваться, говорит, что отец просил помочь дома, и уходит сразу после уроков. Скотт смотрит на него хмуро, потому что за две прошедшие недели Стайлз вообще никуда с ним не ходил.

Он выключает компьютер, на котором играет в бесконечную онлайн игрушку, и рано ложится спать. Заворачивается в одеяло и закрывает глаза. Сон больше не выглядит таким уж приятным времяпровождением, но, с другой стороны, это лучше, чем бодрствовать. Стайлз вопреки всему верит, что однажды проснется отдохнувшим и готовым снова жить как жил.

Сон постепенно охватывает его: немеет тело, отключается голова, все заволакивает туман. И снова Стайлз видит лес. Можно разобрать только очертания стволов и неровной земли. Зато фигура Дерека видна отлично.

– Посмотри в зеркало, – просит он. По его лицу, словно вырубленному из камня, ничего не поймешь, но голос такой, что у Стайлза сжимается в груди.

– Иди ты! – говорит он, игнорируя холод внутри.

Ему не любопытно, он не беспокоится. Это просто сон и больше ничего. Дерек снова говорит, но Стайлз уже не слышит голоса. Он уплывает, его выталкивает из туманного мира в другой, не лучше.

Стайлз открывает глаза. День сурка какой-то! Все каждый раз повторяется с точностью до минуты. Он даже может передать те слова и действия, что будет говорить и совершать в школе. Стайлз хочет разбить этот порочный круг. Берет рюкзак, говорит отцу, что будет как всегда, и, не отвечая на вопрос «Это вообще когда конкретно?», садится в джип и едет подальше из города, в заповедник.

Он съезжает с дороги, оставляет машину и долго сидит, обхватив колени руками. Лес тихо шепчет над головой – как будто дышит. Черные стволы, прелая листва, серое небо, холод пробирается под куртку. Стайлз встает и спускается к реке, чтобы умыться. Вода, конечно, ледяная, но ему надо очнуться, и она поможет лучше всего. Ему надо прекратить вспоминать. С воспоминаниями жить трудно, Стайлз бы не отказался от какого-нибудь забывателя.

Ноги скользят по грязи, Стайлз с трудом не падает, садится на корточки и плещет водой на лицо. А когда отнимает ладони – видит в воде отражение Дерека. Стайлз невольно вскрикивает и вскакивает, оглядываясь. Вокруг никого нет. Только черная вода, черный берег и хмурый лес.

Стайлз старается успокоиться, дышит глубоко и часто. На глаза снова наворачиваются слезы – только не паническая атака. Только не сейчас. Он снова садится на корточки, снова тянется умыться и снова видит Дерека.

– Какого черта тебе от меня надо?! – его голос эхом разносится в тишине; Стайлз вскакивает и наступает на отражение. И тут же приходит в себя. Теперь нога мокрая едва ли не по колено.

Совершенно разбитый, Стайлз бредет к джипу и там еще несколько минут сидит, уронив голову на руль.

Дома его уже ждет Скотт.

– Чувак, ты чего в школу не пришел? – начинает он. Стайлз отмахивается:

– Неважно себя чувствовал, друг, все хорошо уже, – и падает на кровать. Скотту его не понять, Скотт сильный и все дела.

– Что с тобой происходит? Это из-за Малии?

Стайлз лениво отвечает:

– Да все ок, давай поиграем лучше в Ассасин Крид.

Скотт снова смотрит подозрительно. Снова спрашивает, а Стайлз снова отмазывается. Скотт не он: не будет долбать до упора, выяснять, разговаривать. И слава богу – Стайлз не хочет, чтобы кто-то знал.

Между ним и Дереком и было-то всего ничего. И всякие глупости, которые они друг другу говорили – обычное дело, когда одиноко, и чушь лезет в голову. И Дерек правильно сказал – они друг другу только хуже делали. И все равно почему-то так тяжело.

Они играют до вечера; потом Скотт уходит, а Стайлз остается один. В комнате тихо, слышно только, как гудит комп. Стайлз берет книгу, принимается читать, но засыпает, и ему снова снится Дерек.

Стайлз понятия не имеет, что это все значит, и не хочет знать. На завтра и еще послезавтра Стайлз видит отражение Дерека в мониторе компьютера, в витрине, в очках Лидии.



Когда Стайлз спустя два дня поднимается утром, он идет в ванную и впервые за последнее время смотрит на себя в зеркало.

Внутри стоит Дерек.

– Ты больной придурок, выслушай меня, наконец! – цедит тот.

– А? Что? Прости, у меня дела. Ничего не знаю, галлюцинации у меня сейчас не в приоритете, – тут же парирует Стайлз, которому больше всего на свете не хочется показывать, как больно внутри.

– Перестань вести себя по-детски, у меня мало времени! – Дерек почти рычит, и Стайлз даже фыркает – так это все выглядит. Тоже мне, угроза. – Перестань рожи корчить и слушай…

– Ты ко мне обращаешься только тогда, когда тебе что-то надо, – зло бросает в ответ Стайлз. Он совершенно забывает, что стоит в одних пижамных штанах и разговаривает с зеркалом. Круто, наверное, выглядит со стороны. – Я думал, что ты умираешь, а ты выжил и даже поговорить со мной не захотел, рассказать, что уезжаешь! Ну спасибо! Теперь я найду занятие и получше!

Дерек смотрит на него зло и молчит – только ноздри раздуваются. Губы поджаты, глаза прямо молнии мечут. Как страшно!

– Идиот! Я пытался тебе жизнь облегчить! И ты думаешь, мне это легко дается?

Стайлз вскидывает брови.

– Мне твоя доброта на хрен не сдалась!

– Я хотел, чтобы у тебя была нормальная жизнь, придурок! Хотел тебя спасти от себя же! А ты так нереально тупишь, блин.

Ответ застревает в горле. Стайлз никогда не смотрел на это все в таком ракурсе.

– Тупой мохнатый волчара с комплексом Иисуса, – цедит Стайлз, но минуты раздумий ему хватает, чтобы смягчиться. К тому же, становится любопытно. – Так что тебе надо?

Стайлз замолкает, потому что в голове слишком много слов. Хочется высказать их все сразу.

– Бикон-Хиллз – перекрестная точка двух реальностей, и мы часто перемещались из одной в другую. В зазеркалье. Не знаю, как, но я застрял между ними. Вытащи меня.

Стайлз смотрит на его заросшее черной бородой лицо, зеленые глаза, кончики которых немного поднимаются к вискам, на густые волосы, и глубоко вдыхает, потом выдыхает.

– Попроси Скотта, – говорит он, хотя уже знает, что согласится.

– Мне можешь помочь только ты. И прости меня, – отвечает на это Дерек. Стайлз отводит глаза.

– Хорошо, – говорит он. И это, конечно же, ответ на первую просьбу. Прощением тут и не пахнет. Дерек понимает, продолжает говорить:

– Не стал бы просить, но с каждым днем я становлюсь все менее реальным. Спаси…

Его голос выключается, как звук в телевизоре, а образ гаснет. Стайлз поднимает глаза.

– Эй, погоди!

Он оглядывает зеркало, даже приседает посмотреть под раковиной. Ему хочется еще ненадолго вернуть Дерека.

– Вытащу, вытащу, куда же я денусь, – шепчет он.

И это чистая правда: он сделает все, что угодно, чтобы вызволить Дерека, а потом... Потом можно и морду ему набить, если рука не отвалится. Или убить Брейден. Там видно будет.


Название: Зови его по имени
Автор:  Доктор Амбридж
Бета:  Max V.
Размер: драббл, 627 слов
Пейринг: Питер Хейл/Лидия Мартин
Категория: гет
Жанр: драма, PWP, мистика
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: мастурбация, кинк

Вода в бассейне прозрачная и голубая. Под поверхностью мешаются свет и тени, играют блики на кафельном дне. Лидия осторожно ступает по холодному полу, чувствуя всем телом легкий ночной воздух и оглушительный аромат цветов. Звук своих шагов – вот все, что Лидия слышит. Собственное дыхание и удары сердца. Мир раскрашен яркими красками, ночь нежна; тело Лидии живет само по себе. Она не думает, не рассуждает – как будто под наркозом. Страх висит где-то далеко, словно луна на черном небе.

Лидия останавливается у лестницы. Ветер трогает ее волосы, ласкает соски – они твердеют. Лидия чувствует свое тело, каждую клеточку, каждый палец, каждую пору, чувствует, как жар зарождается в паху, чуть ниже лобка, как растекается по бедрам вниз, как расползается вверх, по животу. Она зажмуривается, проводит ладонью по соскам, ниже, трогает пупок, гладкую кожу под ним, полоску мягких волос, а потом – ведет между влажных складок.

– Не так быстро. Мы же никуда не торопимся.

Голос заставляет сердце забиться быстрее. Вкрадчивый и ласкающий, он отдается пульсацией между ног.

– Спускайся, – приказывает он. Лидия убирает руку – огонь там, где были ее пальцы, причиняет сладость и боль. Ей хочется трогать себя, хочется забыться, но она слушается, осторожно хватается за холодные металлические поручни лестницы и начинает спускаться. Шаг, еще шаг. Вода трогает пальцы, скользит вверх по щиколоткам, по икрам, ласкает бедра. Лидия выдыхает и погружается полностью. Волосы расползаются по поверхности рыжими змеями. Таинственное мерцание бликов и теней охватывает ее целиком – грудь, ягодицы, пах. Она приоткрывает рот, расставляет ноги.

А потом большая ладонь ложится между ее лопаток. Она слышит его дыхание в затылок и выдыхает его имя, которое забудет потом.

– Питер.

– Да, это я. Дыши, милая Лидия. Дыши.

Горячие пальцы спускаются по позвоночнику к пояснице, между ягодиц. Питер мягко убирает другой рукой ее волосы, а когда губы касаются шеи, Лидия вздрагивает и ловит пальцы Питера бедрами.

– Тшшш, – его усмешка обжигает ухо; язык ласкает мочку, а потом проводит по ушной раковине. Кисть больше не ласкает ее внизу; Питер прижимает ладонями соски, сжимает, растирает так, что хочется выгнуться, подставиться, прижаться. Он сзади, разводит ее бедра, и она тут же садится, до боли сжимая его колено. Мыслей больше нет – только жар в самом центре тела и движения: быстрые, лихорадочные. Вода бьется вокруг нее, волны ломают зеркало поверхности. Питер до боли сильно соединяет пальцы на ее сосках; Лидия запрокидывает голову. Она хочет закричать, она почти добирается, она почти там, где луна, где растворяется страх. Боль и напряжение между ног мешаются с наслаждением, Лидия широко открывает рот. И тут Питер снова отпускает ее. И исчезает.

Оставляет одну в холодной воде. Лидия оглядывается.

Внизу неприятно пульсирует от возбуждения. Вокруг никого. Страх спускается к ней, входит в нее, и она закрывает лицо руками. По щекам текут слезы; Лидия сжимает бедра, скрещивает ноги, сгибается, опуская лицо в воду. Задерживает дыхание. Обе руки прижимает между бедер, дергается и кончает.

Несколько секунд Лидии нет: нет безумного воспоминания, нет ничего. А потом возвращается все: ночные звуки, запах хлорки, приятная немота в паху, отвращение к себе и своему телу. Лидия медленно плывет, разводя воду руками. Выбирается на бортик и дрожит. Она ощущает себя голой. Слезы снова щиплют глаза, но Лидия заставляет себя не рыдать. Просто надо вернуться в постель. Она ходила во сне? С кем не бывает. Она сумасшедшая? Нет.

Ночная темнота и пустота смотрит ей в спину. На мгновение Лидии чудится звук шагов, но когда она оборачивается, никого уже нет – только эхом в ушах замирает ее имя: «Лидия!»

– Ты читала об этом! – громко говорит она и смеется. И ее смех кажется особенно безумным в темноте. Лидия скорее бежит в дом, пока родители не проснулись и не застукали ее голой в гостиной. Она убеждает себя, что все это – просто прогулки во сне, больше ничего.

Но ее рациональная сторона говорит, что она не спала, когда это началось. И что он на самом деле был с ней. Тот, кого она называла по имени. Питер.


Название: Средство от одиночества
Автор:  Доктор Амбридж
Бета:  Max V.
Размер: мини, 1157 слов
Пейринг: Дерек Хейл/Стайлз Стилински
Категория: слэш
Жанр: драма, романс, хёрт/комфорт
Рейтинг: R
Краткое содержание: Может быть, Стайлзу надо все взять в свои руки.

Когда Дерек первый раз вваливается к нему в комнату через окно, Стайлз пугается аж до икоты.

– Какого хрена! Ты тупой волчара! – он чуть не падает со стула, развернувшись, вскакивает и замирает, когда Дерек расправляет плечи и играет желваками.

– Мне надо спрятаться, – говорит он. Стайлз замирает с открытым ртом. Конечно, больше в Бикон-Хиллз прятаться негде. Потом он понимает – это и правда так. Им негде спрятаться, никто не поймет – только они двое. Отделенные ото всех, странные, организовавшие анонимное общество неудачников. На двоих. В первый раз Стайлз велит Дереку устроиться на полу, но когда возвращается с сэндвичем для своего гостя, Дерек уже лежит на кровати и глубоко и ровно дышит. Спит.

Стайлз ругается себе под нос. Осторожно ложится рядом, как будто это он тут в гостях, в самом деле! Дерек не любит, когда к нему прикасаются, и Стайлз лежит тихо-тихо, старается лишний раз не шевелиться, чтобы случайно не задеть. Потихоньку он засыпает, хотя сначала думает, что не уснет. На грани сна и яви он плавает в каком-то горячечном бреду, откуда являются все его странные и неприличные фантазии. В которых Дерек кладет руку ему между лопаток и ведет вниз; в которых они лежат, обнявшись, и язык Дерека ласкает его язык. Стайлз даже думает во сне, что это не совсем Дерек, а просто образ, фантом, мечта.

Просыпается Стайлз оттого, что ему тяжело и жарко. Оттого, что солнце заполняет комнату, запах пота и чистого белья бьет в ноздри, каркают вороны под окном, и поперек живота лежит тяжелая горячая рука.

Стайлз застывает, словно парализованный. Не пытается убрать ее – просто лежит и слушает собственное грохочущее в ушах и в паху сердце.

Потом Дерек просыпается и убирает руку. Стайлз выдыхает.

– Ну с добрым утром, что ли, – вздыхает он. Дерек молча поднимается и идет к окну.

– Я приду вечером, – говорит он.

Стайлз сначала хочет обсудить его визиты. Ну, решить, что спать тот все-таки должен на полу, раз уж приходит, а потом неожиданно вспоминает вчерашнюю ночь. Она впервые в его жизни была наполнена теплом. И ничего не предъявляет Дереку в следующий раз.

Дерек продолжает приходить, когда надо спрятаться, когда надо переждать. Иногда он обнимает Стайлза, иногда Стайлз даже чувствует его возбуждение, но делает вид, что ничего не замечает.

Однажды утром Дерек прекращает их игру в непонимание – кладет руку поверх пижамных штанов Стайлза, а потом просовывает ее за резинку и вжимается бедрами в ягодицы. Стайлз закрывает глаза и давится воздухом. Ему кажется, что дышать нечем, и он старается дышать тихо. Он пытается сглотнуть, но слюна вязкая. Звуки и запахи сужаются до запахов кожи Дерека, волос Дерека – горький, но свежий запах – до звука его сорванного дыхания. Стайлз судорожно выдыхает, потом громко выталкивает из себя воздух вместе со стоном. И в ту же секунду глохнет и слепнет, когда чувствует, как Дерек проводит пальцами по его члену. Потом они оба начинают двигаться, и выясняется, что этому совсем не надо учиться. Стайлз кончает ему в руку.

А потом наблюдает, как Дерек скрывается в ванной.

Это просто возраст, тестостерон, что там еще?

Но Стайлз не мешает Дереку приходить.

Они оба больные. И как бы они не бесили друг друга, их объединяет общее на двоих одиночество.

Их утренние игры становятся вечерними, долгими и мучительными. Стайлз старается разделить свою жизнь: непонятные часы с Дереком отдельно, горячее чувство к Лидии – отдельно. Он говорит: «Все пробуют в моем возрасте». Но отчего-то скоро начинает сомневаться, так ли это.

Стайлз не хочет знать себя, не хочет чувствовать горечь и пустоту. Но он чувствует. Все заняты своими проблемами, а он занят проблемами всех. Дерек говорит ему однажды:

– Они тебя используют.

– Это ты по себе судишь, волчара? – ухмыляется Стайлз. Дерек ничего не отвечает. Хватает его за шею сзади, тянет к себе и прижимается к его широко открытому рту своим. Стайлз позволяет вопросам забыться. Стайлз даже надеется, что Дерек ему доверяет.

Конечно, это не так. Дерек прямо говорит ему об этом:

– Я не доверяю никому.

Конечно, это так. Стайлз разжимает руки и позволяет ему пойти ко дну. Секунда боли, а потом сознание возвращается, и он снова поднимает Дерека на поверхность.


Все идет своим чередом. Дерек перестает приходить. Стайлз старается ненавидеть его немного меньше. Старается ненавидеть. Получается не очень. Потом боль проходит, остается только отчаяние. Стайлз старается не думать о чувствах, заполнить свою жизнь делами.

Время течет. Начинается осень. И Стайлз вдруг начинает тонуть, и нет никого, кто бы на этот раз удержал его на поверхности. Вот тогда-то он и приходит к Дереку сам. Потому что никто другой не сможет заполнить его пустоту так, как Дерек. Он приходит в старый полусгоревший дом, открывает пахнущую землей и мокрым деревом дверь. Лес молчит, затаившись, и наблюдает за ним. Косые лучи падают из оконных проемов, освещают холл, и Стайлзу кажется, что он попал в костел: так странно и величественно все выглядит здесь. Звук шагов и дыхания улетает под крышу, на стенах дрожат солнечные блики. Как под водой.

Стайлзу чудится плеск волн, и перед глазами встает лицо Мэтта. И как не стыдно Стайлзу, но на этот раз его накрывает прямо в холле дома Хейлов. Стайлз не может вдохнуть: слезы против воли бегут по щекам, рот открывается и закрывается, но воздух не идет. Перед глазами темнеет, вместо воздуха в рот льется вода; Стайлз отступает назад, пытается думать, заставить себя остановить приступ силой мысли. Ведь он верит, что человек может очень многое внушить себе сам. Но ничего не помогает, пока на плечи не ложатся тяжелые ладони, и Стайлз утыкается в твердую, как камень, грудь.

И Стайлза отпускает. Он еще вздрагивает, вытирая лицо о футболку Дерека, размазывая сопли тыльной стороной ладони, но дышать уже может. И воздух просто восхитительный. Он снова пахнет горько и свежо, пахнет Дереком. И звуки прекрасны – звуки его дыхания, стук сердца. Стайлз отстраняется и открывает рот, чтобы сказать: «мол, прости, то-се, хотел тут кое-что разведать, уже ухожу». Но Дерек закрывает ему рот, совсем как тогда, сотню лет назад – а если на самом деле, то два месяца, – в его спальне, своим. И Стайлз отвечает ему, яростно, с обидой. Стискивает пальцами ткань майки на спине, хотя порвать, конечно, силы не хватит.

И исцеляется. В солнечном закатном свете, в запахах дерева и пыльных книг, в таинственных голосах леса они сражаются на старой кровати, которая скрипит от каждого движения. Дерек разводит колени Стайлза, лижет его, как волк, который зализывает рану, ложится на него, прикусывая шею. Стайлз скрещивает ноги у него за спиной. Он хочет, чтобы Дерек пошел до конца. Но Дерек даже не пытается.

Стайлз начинает приходить к нему каждый день.

Так ему немного легче бороться со страхом. С предчувствием беды. Дерек говорит ему:

– Верь предчувствиям.

Говорит: «Не расслабляйся». Стайлз видит, что Дерек по-прежнему никому не доверяет. И, судя по всему, считает, что не надо привязывать к себе Стайлза слишком сильно. Выжидает, держит дистанцию. И все же, когда в один из вечеров Стайлз решается и осторожно погружает пальцы в волосы Дерека, тот не отстраняется.

«Мы похожи, – думает Стайлз, ухмыляясь. – Мы нужны друг другу», – считает он.
Мягкий свет потихоньку гаснет; далеко кричит ночная птица, тикают часы, вечерняя свежесть наполняет комнату.

И Стайлз впервые не чувствует страха. «Может быть, все будет не так плохо», – думает он.
Может быть, у них еще все получится.


Название: Искра в темноте
Автор:  Доктор Амбридж
Бета:  Max V.
Размер: мини, 2995 слов
Пейринг: ногицунэ!Стайлз Стилински/Питер Хейл
Категория: слэш
Жанр: драма, мистика, хоррор, даркфик
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: возможны спойлеры, изнасилование
Краткое содержание: Питер – лучший советчик, когда дело касается безумия.

Питер не спешил убирать ноги со стола, отвечать на приветствие. Он рассматривал гостя, ощупывал взглядом, словно пальцами. От вьющихся каштановых волос до разношенных кроссовок. Глаза, нос, губы, шея, плечи. Питер всегда считал, что Стайлз мог бы пользоваться популярностью, если бы сам хотел этого. Слишком замкнутый, слишком умный, слишком интересный. Надо только чуть-чуть приглядеться. Не такой простой, как многие думают. Человек с особенной волей. Зачем Питер пришел сюда сегодня? Он и сам не был уверен, но подозревал, что кто-то каким-то образом попросил его об этом.

– Ну, ты так и будешь сидеть и смотреть?.. Ага, так и будешь, значит… – Стайлз вытер ладони о джинсы, ухмыльнулся неловко. Свет фонарей словно мерцал под дождем, окрашивая острое лицо Стилински желтым.

Питер поднял руку, намекая, что лучше заткнуться на минутку и дать ему подумать.

– Стайлз, – наконец проговорил Питер, медленно убирая ноги со стола. – Немного зловещее тут место, правда? Пустовато без Дерека. И гроза. Я тебе не нравлюсь, но мы здесь, и я умираю от любопытства. Теперь говори.

Стайлз ухмыльнулся снова, но теперь в его улыбке было больше силы и уверенности.

– Точно, ты мне не нравишься. Я, знаешь ли, не особый любитель психопатов. Но мне нужна твоя помощь.

Питер вскинул брови и от души рассмеялся.

– Всем постоянно нужна моя помощь! Конечно же, когда они не пытаются меня убить. Ладно, помощь. Почему бы тебе не попросить о помощи Дерека или Дитона, или твоего приятеля Скотта?

Стайлз смотрел на него несколько секунд и молчал. Его глаза казались совершенно темными, и Питер с удивлением поймал внутри себя отголоски страха. Потом Стайлз пожал плечами и ответил, и страх рассеялся.

– Ты единственный сумасшедший, которого я знаю. А если считать, что я свихнулся тоже, лучше помощи не найти… – Стайлз ухмыльнулся, и улыбка вышла вымученной.

Питер поглядел за окно, на бесконечные струи дождя, скользившие по стеклу. Поистине апокалиптическое зрелище! Потом перевел взгляд на свои руки, на серые стены лофта, и затем на Стайлза.

– Что такое сумасшествие?.. Для меня ты выглядишь не большим психом, чем в день нашей первой встречи… Да и сумасшедшие, как утверждают, не спешат признавать свое сумасшествие… Я бы сказал, отрицают до последнего…

– Значит, я особенный, – тихо ответил Стайлз. Питер поднял брови.

– Понятно. Выходит, вопрос сложный.

Он наклонился и легко поднялся с дивана. Стайлз дернулся, но с места не сдвинулся – наверное, подавил желание отшатнуться. Питер принюхался. От Стайлза пахло страхом и адреналином, и еще чем-то необычным, чего Питер никак не мог определить. Сердце у Стайлза колотилось так, что заглушало грохот бури за окном. Стайлз знал, что может заставить Питера – иначе не просил бы.

Питер, мягко ступая, подошел ближе, еще ближе. Стайлз по-прежнему стоял, не двигаясь – словно окаменел, только веки вздрагивали и грудь вздымалась, когда он пытался вдохнуть побольше воздуха. Как будто задыхался.

Питер остановился перед ним, так близко, что едва не касался носа носом. Поднял руку и взял за подбородок. Кожа у него была теплая, гладкая, все еще немного детская, как и его лицо. В нем еще многое оставалось от маленького мальчика, но с каждым днем все меньше. Чистота утекала из него через дыру внутри. Питер почти увидел ее. Стайлз мотнул головой, высвобождаясь, поморщился.

– Ну, не надо столько отвращения, а то я могу и отказать.

– Не можешь, – ответил ему Стайлз, и его голос дрогнул. – Потому что ты иначе сдохнешь от любопытства.

Питер снова помолчал, подумал, поглядел в его глаза. Сейчас хорошо было видно светлые медовые радужки, огромные зрачки, темные ресницы. Питеру даже захотелось потрогать их губами. Забавная мысль. Питер кивнул:

– Допустим.

Стайлз облизнул губы, сглотнул и продолжил:

– Тогда отойди уже от меня и выслушай.

За окном грохнуло; Питер снова ощутил иррациональный страх. На мгновение, но ему это не понравилось. Он даже засомневался вдруг: а не выставить ли Стайлза из лофта и поплотнее закрыть все люки?

Но не стал. Потому что ему было сейчас не только страшно, но и, как верно заметил Стайлз, любопытно. Он вернулся к дивану, предлагая Стайлзу присесть. Тот замялся, огляделся, притащил стул и устроился напротив.

– Мне кажется, я схожу с ума, – сказал Стайлз. Питер хмыкнул.

– Не вижу в этом ничего ужасного. Иногда безумие даже полезно – делает тебя бесстрашным и сильным.

Стайлз досадливо поморщился, потер лицо ладонями, потом снова уставился на Питера.

– Нет. Не мой случай. Мне вот охренеть как страшно! Да может никакое это не безумие. Дитон говорил, – продолжил он, – что из-за того жертвоприношения мы открыли свое сердце тьме, и что с этого момента дверь никогда не закроется. Это прям как у чувака из «Сердце тьмы». У которого внутри была пустота, и эту пустоту заполнила тьма… Не хочу закончить, как он, если что…

Питер сделал жест рукой, предлагая ему продолжать. И Стайлз продолжил. Его голос дрожал, когда он задыхался или начинал ерошить волосы, или вытирал пот с лица. Теперь запах пота и страха стал сильнее, острее.

– Мне кажется, что-то внутри меня хочет причинять боль, делать зло, хочет… хаоса, – проговорил он наконец, после чего замолчал. И в его словах Питер почувствовал ложь.

– Что-то? – переспросил он, выпрямляясь и сплетая пальцы в замок. – Или ты сам?

Стайлз снова потер лицо. Лоб и кожа под носом покрывали мелкие бисеринки пота. Он вытер губы, вздохнул. Потом кивнул.

– Ага. Вот сейчас я точно хочу причинить боль. Черт, если бы я знал, я бы тебя не спрашивал, окей? Так что давай, поделись со Стайлзом: как понять, что тобой что-то управляет? Ну, или что это ты становишься бесконтрольным психопатом. Это тебе же на пользу, потому что ты мне не нравишься больше всех, и если что, достанется тебе первому, – закончил он. Слова выходили медленно; Стайлз широко расставил ноги, уперся локтями в колени и теперь теребил манжеты рубашки. И Питер согласился. Первым получить новый козырь в руки – кто же откажется? Питер чуял, что будет интересно. А еще он чуял, что Стайлз очень-очень сильно хочет его уговорить.

Он поднялся с дивана, подошел к Стайлзу сзади.

– Если ты готов.

Стайлз выпрямился, заерзал, а потом напряженно застыл. Питер слышал, как тот облизывает губы.

– Если к тому, что ты мне трахею вырвешь – то точно нет. Может, объяснишь хотя бы, что делать собрался?

– Расслабься, будет больно, но не смертельно, – улыбнулся он, хотя точно не знал, правда его слова или ложь. Стайлз судорожно выдохнул, откинул голову назад. Его затылок уперся Питеру в живот. Мягкие и каштановые волосы, детский чистый высокий лоб. Питер положил руки Стайлзу на плечи и начал медленно разминать, слушая, как учащается пульс, и вдыхая вкусный запах ужаса и возбуждения.

– Сейчас, если мышцы каменные, будет еще хуже, – предупредил Питер, прикасаясь пальцами к горячей влажной шее. Потом отвел руку назад. По телу прошла дрожь, на мгновение в голову ударила привычная боль, а потом в мутном свете сверкнули когти. Питер размахнулся; когти вошли у позвонков в основание черепа.

Каждый раз переход проходил болезненно, и картинка получалась мутной, но не сейчас. Питер как будто скользнул между мирами, поймал только последний удар грома за спиной. И тут же оказался в комнате. Выкрашенные в светло-бежевую краску стены, кровать, окно. Питер знал эту комнату, на вспоминание у него ушло несколько секунд. Это была его собственная комната в сгоревшем доме Хейлов.

Питер стоял, прижавшись спиной к двери, а на его кровати сидел человек. Или не человек. Его лицо скрывали бинты. Он повернулся к Питеру, раскрывая черную, полную острых железных зубов, пасть.

– Ты, – прохрипел он. Питер не чувствовал страха – словно под наркозом. Просто смотрел, как существо поднимается и делает шаг: неровный, неверный, как будто нога была сломана. Перебинтованный протянул к нему руку.

– Выпусти меня!

Питер пошарил пальцами по двери в поисках ручки, бросив взгляд на перебинтованного. То, что он увидел за его спиной, на мгновение парализовало его. Дом горел. За окном поднимался густой черный дым, вокруг слышался треск, пахло паленым деревом. И мясом. А за треском Питер разобрал крики. Он очнулся и яростно зашарил по дверной панели. Черт. Он знал эту комнату, знал ее всю наизусть. Перебинтованный ускорил шаг – он весь кренился на бок, но шагал, все ближе. Его пальцы едва не коснулись лица Питера, когда тот наконец отыскал ручку и повернул ее, вываливаясь в коридор.

– Посиди пока тут! – рявкнул он, наваливаясь на дверь. Тот, что остался в комнате, ударился в нее плечом, но Питер успел закрыть замок. Дверь крепко держала. В комнате слышался вой, так похожий на стоны снизу. Питер оглядел коридор – его уже заволакивало дымом.

– Дьявол, – выругался он и побежал к лестнице. Он мог их спасти, пусть не тогда, но сейчас мог бы. Потолочная балка упала, закрывая путь. Питер отпрянул. Обои на стенах трескались и скручивались. Питер обернулся. Позади него оставались еще двери. За ними комнаты, а в комнатах окна. Он кинулся обратно, дернул первую же дверь. Комната Коры. Дверь была заперта. Питер подергал следующую – заперта. Питер заставил себя остановиться. По лицу лился пот; Питер вытер его футболкой. Все это – внутренний мир Стайлза, больше ничего. Нереально. Все тут нереально. Огонь не обожжет, а двери должны открываться.

Он вдохнул, выдохнул и потянул за ручку в комнату Дерека. Дверь открылась.

Спальня была полна дыма и огня. Но еще сильнее удивляло то, что он увидел в центре комнаты. Перед ним возвышался Неметон. Питер сразу узнал его, почувствовал его силу, биение его сердца, запах тысячелетнего дерева. На древесном срезе сидел Стайлз. Питер попытался позвать его, но захлебнулся дымом и закашлялся. В гостиной было нестерпимо жарко, кожа начинала болеть от одного этого жара. А Стайлз играл в Го. Просто сидел и задумчиво рассматривал камни.

Питер снова позвал его.

– Стайлз!

Тот поднял голову и повернулся к нему.

Питер должен был испугаться, попытаться спасти свою шкуру, потому что то, что он видел, было опасно. Но он ничего не сделал. Просто ждал. Стайлз спрыгнул на пол; ноги в разношенных кроссовках стукнулись об пол. Мягкой походкой, скользящей, как в танце, Стайлз пошел к Питеру.

– Слышишь их? – протянул он, останавливаясь перед ним. От него воняло жженым гнилым мясом, кровью, болью. И смертью. Да, он совершенно точно пах, как чертова смерть во плоти – дерьмом. Питер скривился, но не двинулся ни на миллиметр, когда белые тонкие пальцы коснулись его щеки. Питер слушал крики. Смотрел мимо Стайлза на дым, на огонь. И внутри него поднималась паника. Он увидел, словно наяву, как горит.

– Отпусти, – ответил тихо. Такой жалкий. Но вспышка ужаса вышла вялой, шевельнулась и ушла. Как будто кто-то тут же отобрал даже ужас. И Питер снова вернулся к бесчувствию.

– Ну, не торопись. Мне тут так скучно, я хочу выйти вместе с тобой.

Питер поднял глаза. Мягкий рот прямо у его лица. Питер задержал дыхание, стараясь пробудить в себе хоть какие-то чувства. Страх смерти должен заставить его двигаться. Но ничего не случилось. И спустя мгновение Питер понял, что сидит на стуле и не может пошевелиться.

– Тебя тут быть не должно, – прозвучал голос над головой. Запах изменился. Тот, кто стоял позади, пах ничем. Питер не мог сказать, что это значит, но слово «ничем» лучше всего передавало запах.

– Мы должны объяснить тебе, что не надо больше пытаться приходить сюда, – тянул голос, похожий на голос Стайлза Стилински, но совершенно другой. Пустой, без интонаций – разве только от слов несло насмешкой. Но только если принюхаться. Питер попытался обернуться, но мышцы, кости, суставы – все стало чужим.

На шее сомкнулись ледяные пальцы.

– Это не больно. Почти, – тихий холодный смех; потом хватка ослабла, но стул вдруг уехал в сторону, и Питер грохнулся на пол. Сначала на бок – бедром, плечом, головой. Но не сумел сгруппироваться, собраться, вскочить. Свалился, как мешок с дерьмом, и остался лежать, отчаянно вращая глазами. Огонь, вокруг был огонь. Стайлз и Питер оставались на пяточке, свободном от пламени. Дым ел глаза, забивался в рот.

– Мы проучим тебя за любопытство, Питер Хейл, – тот, кто говорил с ним голосом Стайлза, опустился ему на бедра и сжал коленями бока. Питер попытался почувствовать его эмоции, но сердцебиения не услышал. Если сердце и билось, то очень-очень тихо. Тот, кто сидел сверху, дернул Питера за волосы вверх.

Питер увидел лицо Стайлза, но, как и голос, оно снова изменилось. Это тоже была жуткая маска, но еще более жуткая, чем в первый миг, когда Стайлз спрыгнул с Неметона. Белая мучнистая кожа, темные круги под глазами, а сами глаза – словно черные холодные провалы в черепе. Жуткое лицо. Ужас шевельнулся внутри, так же вяло, как и удивление.

– Не сопротивляйся, – рассмеялся Стайлз, с силой впечатывая Питера лицом в пахнущий дымом пол. Что-то хрустнуло, отголосок боли ударил в голову.

– О, да ты и так не сопротивляешься! – веселился Стайлз.

Он поднялся с Питера, но тот так и не смог пошевелиться. Мог только смотреть на огонь и думать, думать, думать – должен быть выход! Это всего лишь кошмар!

Потом ногти прошлись по бокам, сдирая джинсы вместе с бельем. Питер зарычал, попытался вырваться. Но он двигался как будто во сне, когда знаешь, что надо шагнуть, но ноги переставляешь слишком медленно. Как под водой. Как под землей. Как в могиле. Его затошнило, когда Стайлз вздернул его на колени.

– Ты же хотел его, Питер? Правда? Хотел меня?

Питер собрался объяснить, что это ложь. Так, промелькнула мысль, бывает. Но не смог ответить, потому что Стайлз наступил коленом ему на шею. Питер бы объяснил, если бы не это. Он бы умолял, упрашивал. Предложил бы что-нибудь. Но никто не давал ему слова. Он лежал, больше не пытаясь двигаться или оправдываться, выставив задницу. И должен был выбраться. Но не мог.

Ледяные пальцы коснулись мошонки. Питер почувствовал, как пот выступил на коже: на лице, на ладонях, на спине. Как закрывало скользкой пленкой лицо, как сухо становилось во рту, как поджималась мошонка. Питер заскулил сквозь стиснутые зубы, когда пальцы, почти ласково, сжались. Это было почти хорошо, если бы можно было представить, что он не здесь и не со «Стайлзом». Но следующее движение заставило Питера закричать. Крик взорвался внутри его головы; боль, наконец-то настоящая боль вспыхнула внизу живота.

– Не бойся, я тебе их оставлю, – издевательский смех, а потом снова почти нежное скольжение по сжавшемуся мягкому члену. И тут Питер кое-что придумал.

– Похоже, ты не в восторге, – тягучий вязкий голос, навязанная ласка. Питера тошнило, пот заливал глаза. Ужас, все еще отдаленный, разрывал грудь. Он закашлялся, а потом хрипло позвал:

– Стайлз!

Из-за спины донесся издевательский хохот. Пальцы скользнули вверх, по промежности, к заднему проходу. Питер попытался сжать ягодицы, но Стайлз не позволил. Встал коленями ему на икры, толкнул пальцы в анус. Питер набрал больше воздуха в легкие – весь, что тут еще оставался – и уже громче выкрикнул:

– Стайлз! Стайлз! – крик клокочущим бульканьем забился в горле. И как будто в ответ снова закричали снизу. Его сестры, его мать.

– Бесполезно. Никто не захочет спасать такого, как ты. Стайлз был бы счастлив снова и снова сжигать тебя заживо. Кстати, а мне ты нравишься. Неплохо сохранился. Мне кажется, ты должен понять мои методы. Ты ведь делаешь так же.

Снова хохот, заглушивший вопли из подвала, а потом Питеру показалось, что его разрывают пополам. Не осталось ничего, кроме боли и пота. Дым и огонь разъедали кожу, глотку, возвращая воспоминания о смерти. Каждое движение раздирало его, раскачивало вперед-назад, с каждым движением тошнота разрасталась. И он испугался, что задохнется, если начнет блевать.

Но он продолжал звать. Он знал, что может дозваться, просто надо вложить в имя все желание выжить.

Вперед-назад, вперед-назад; пальцы держали его бока, врезались в них, под кожу. Вперед-назад, бесконечно, с тошнотворным хлюпающим звуком. Быстрее, еще быстрее.

– Да, Питер Хейл, тебе должны понравиться наши методы, – крикнул сверху Стайлз. Не Стайлз. Совсем не Стайлз. А потом замер.

И выскользнул из него. Колени выпрямились, ноги отъехали назад по скользкому полу. Питер лежал, распластавшись, стараясь унять тошноту и переждать, когда боль пройдет. У него не было сил даже прикрыться. Но это было не самое главное.

– А теперь, когда у меня так много сил, я, пожалуй, пойду. Нашему миру не хватает хаоса, пусть он вернется, ты же тоже его ждешь?

Питер обернулся. «Стайлз» поднялся, застегивая штаны, и направился к двери. Которая теперь была приоткрыта.

Дверь, в которую выйдет тьма. Питер сделал последнее усилие и заорал что есть сил.

«Стайлз» остановился, дернулся. Питер следил за ним, замерев на полу, как ящерица на земле. Он бы хотел сейчас заползти под камень и там лежать в прохладной темноте. Подальше отсюда. Но он был здесь, в горящем доме, слушал стоны и ждал.

«Стайлз» снова дернулся, схватился за голову, а потом резко поднял руку. Дверь с грохотом захлопнулась.

Стайлз развернулся к нему. И это теперь был обычный, противный, но интересный Стайлз. Настоящий. Тот, который смог заставить дверь закрыться, а тьму уйти. Не далеко и не навсегда, но все же.


А потом все исчезло. Неметон и Стайлз, и дом, и огонь, и крики. Запах горелого мяса и дерева. Стало тихо и темно.

Питер отдернул руку и отшатнулся.

– Что ты увидел? – голос настоящего Стайлза вернул его в реальность. Да, так разговаривал только настоящий Стайлз – сбивчиво, рвано, как будто мысль обгоняла слова. Как будто желание знать было сильнее страха. Тошнота все еще заполняла рот; Питер ощупал себя: лицо и тело. Ремень был застегнут; ни боли, ни ссадин – ничего. Питер отступил к окну, сглатывая и стараясь вспомнить все, что случилось с ним. Но воспоминания ускользали, как тени, которые уползают следом за солнцем. Таяли, убегали песком между пальцами. Неметон, Го, горящий дом. Дом… И все исчезло. Остался страх. И уверенность в том, что внутри Стайлза поселилось нечто отвратительное.

Питер выпрямился и выдавил улыбку.

«Что бы там ни было, – решил он, – Стайлзу пока лучше не знать».
Для чего ему это, Питер пока еще не решил, но чувствовал, что пригодится. Непременно пригодится.

– Ничего необычного, – протянул он, стараясь двигаться привычно – плавно, естественно. Обошел Стайлза, сидевшего на стуле, уселся на диван, вернул ноги на столик.

– Небольшая депрессия. Может, тебе лучше обратиться к психотерапевту? – предложил Питер и засмеялся. Лицо Стайлза вытянулось. Никакой черноты под глазами. Ничего такого. Просто Стайлз. Он поднялся со стула.

– С детства их ненавижу. Значит, зря приходил. Можешь теперь поприкалываться, ха-ха, – он кисло ухмыльнулся и побрел к выходу. Питер смотрел ему вслед и поймал себя на мысли, что торопит каждый его шаг. Быстрее, уходи, убирайся. Стайлз обернулся у самого выхода. И на мгновение Питеру показалось, что на него смотрит другой Стайлз. Питер тихо рыкнул.

Стайлз поднял брови, и видение развеялось.

– Дверь закрой поплотнее, когда уберешься, – сказал ему Питер.

– Ну, спасибо и все такое. Хотя не за что, – и Стайлз вышел, оставив после себя запах пота и боли.

Питер застыл, повернулся к окну. Дождь кончился, на маслянисто черном небе висела белая щербатая луна. Стало тихо – только удары сердца нарушали тишину.

Питер перевел взгляд на свои руки, сжатые в кулаки – разжал пальцы, открыл ладони. Посередине остались глубокие следы от когтей.

«Напоминание», – подумал Питер. В голове не осталось ничего из увиденного. Но он теперь знал точно – со Стайлзом случилось нечто по-настоящему страшное. И это можно использовать. А еще, Стайлз лучше него помнит все, что произошло во сне.

@темы: слэш, драбблы, WTF, творчество, Дерек, R - NC-17, мини, G - PG-13, фесты, гет, Teen Wolf, Стайлз, Стерек, ЗФБ, Пэрриш, дядя Пи, Лидия

---

Название: Не отпуская
Автор:  Доктор Амбридж
Бета: WTF Real Drive 2015
Размер: миди, 4170 слов
Пейринг/Персонажи: Эйчиро Кушима/Масамичи Хару
Категория: слэш
Жанр: драма, романс
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Хару не зря потратил семьдесят пять лет

Кушима открыл глаза и увидел над собой стеклянную крышу, а сквозь нее — синее небо. И лицо Хару. Мгновение, долю секунды, Кушима считал, что на некоторое время его сознание снова поймало нить памяти, растворенную в океане, и сейчас проекция растает.

Но потом он почувствовал тепло на руках и на щеке, солнце сверкнуло, отразившись от чего-то вне поля зрения. Запахло морем и азалиями. И Кушима разом ощутил свое тело, новое или старое. Но живое, человеческое тело. Он больше не был просто сознанием, он снова стал собой.

Хару сел рядом, наклонился еще ниже — Кушима уловил, что от него пахнет лабораторных халатом, латексом перчаток и едва уловимо шампунем. Его волосы упали через плечо, мазнув Кушиму по щеке, но Хару тут же убрал их за спину.

— Привет! — заулыбался он. Кушима отлично знал эту улыбку и сам улыбнулся. Когда-то он впервые ответил на нее и никогда об этом не жалел. Лицевые мышцы отлично слушались, как будто Кушима никогда не покидал свое тело.

— Хару…

Хару протянул ему руку, Кушима крепко ухватился за пальцы и сел. Простое, но на самом деле сложное движение далось ему без труда. Хару накинул халат ему на плечи.

— Судя по показаниям приборов, ты в порядке, — сказал Хару, не отрывая взгляда от его лица. Кушима снова едва не решил, что мираж сейчас развеется и наступит привычное небытие, но ничего такого не случилось.

«Быть может, — подумал он. — Прошло семьдесят пять лет и я снова сумел встретиться с Хару… Но тело?»

— Ты отругаешь меня, — продолжал Хару, сканируя его неизвестным Кушиме прибором. Да, времени прошло достаточно. Кушима огляделся: он узнал светлую гостиную в доме Хару, стены тоже были прозрачными, через них было видно террасу и океан. Кушима сидел на кушетке, на возвышении посреди комнаты, тут же рядом стояли приборы, назначения которых он тоже не знал, дальше тянулся длинный черный стол, а внизу вдоль окон зеленели искусственные газоны с совершенно настоящими растениями, высокими, с сочными листьями. Небо было ярко синим, солнце разливалось повсюду. Кажется, только сровнялся полдень.

Кушима повернулся к Хару.

— Сколько меня не было? — спросил он, чтобы подтвердить догадку.

— Семьдесят пять лет, — отозвался тот, наблюдая за ним. Как будто приклеился взглядом и не отпускал. Кушима перевел взгляд на свои ноги, оглядел ступни, икры, бедра, живот, ощупал руки.

— Искусственное тело?

— Выращенное из твоего ДНК, — тут же ответил Хару.

— Как и твое?

Губы Хару дрогнули, брови приподнялись, и он снова стал похож на себя прошлого. Из того времени, когда они оба были молоды. Это виноватое, но упрямое выражение Кушима знал слишком хорошо. И сейчас было в нем что-то отчаянное, безумное и до боли близкое, так что Кушиме стало не по себе и захотелось закрыть лицо руками и… Заплакать? Может, во второй раз в жизни. Первый раз он плакал, когда Хару не пришел в сознание. Теперь они почти поменялись местами.

— Как тебе удалось вернуть меня в тело?

Хару пожал плечами, качнул головой, и торчавшая вверх челка качнулась.

— Учился семьдесят пять лет, чтобы вышло. Ну и… Не такой уж я тупой, как оказалось.

Он ухмыльнулся, а Кушима протянул руку и пригладил его волосы.

— Хару.

— Ничего не говори. — Он поднялся. — Потом, все потом, а сейчас тебе надо поспать.

— Я мало спал?

— Это специальный сон. Пока ты будешь спать, твое тело, твой новый мозг и сознание синхронизируются окончательно.

— Нда, — протянул Кушима. Он все еще плохо соображал и лег обратно на кушетку, позволив Хару сделать себе укол.


Когда Кушима проснулся, уже стемнело. Он лежал на кровати, в спальне, в незанавешенное окно можно было увидеть звездное небо. От белья пахло средствами для стирки, на прикроватном столике, в черной вазе, стояли ветки какого-то растения. Кроме этого в комнате не было ничего. Даже шкафа. Или был, но в каком-то ином виде. Кушима был готов увидеть перемены. Он скользил взглядом по стенам, думая, что в них может прятаться — видео-панели? Видео— конференции? Стоило ему подумать про видео, как одна из стен загорелась. Внизу экрана бежал телетекст, диктор рассказывал о странных нападениях, о хищении тел и кибер-мозгов из генетических лабораторий… Кушима нахмурился, ему показалось, что это случилось в день, когда он вернулся. Он хотел попросить телевизор еще раз показать дату.

Дверь отъехала, и в спальню вошел Хару. Он бросил взгляд на видео-стену, и новости выключились.

— Не стоит, еще рано тебе грузиться новостями, — он улыбнулся слегка натянуто и поставил чашки на столик.

— Ты слышал про хищения тел и нападения?

Хару кивнул.

— Выясняем.

Раньше Кушима захотел бы немедленно разобраться во всем, вытрясти из Хару информацию, но сейчас он поймал себя на том, что уже устал думать.

Чай в новом мире пах чаем и оставался чаем на вкус. Кушима убедился в этом, когда взял с подноса чашку и попробовал. Обнял ладонями бока, грея руки, и посмотрел на Хару. А Хару сидел на краю кровати и смотрел на него.

На мгновение Кушима увидел их прошлое. Так ярко, как будто его на секунду вернула туда машина времени, как будто изобрели наконец способ путешествовать в любой момент истории.

Он увидел Хару у причала. Поймал его взгляд, веселый и яркий, как вода в океане за его спиной, и не смог сдержался, улыбнулся в ответ. Хотя в тот момент был, конечно же, занят очень серьезной работой и не собирался отвлекаться. И тут же испугался, что Хару — тогда еще безымянный дайвер со станции — просто исчезнет в толпе и Кушима его больше не увидит. А следом пришла уверенность — нет, все будет не так.


Он спустился еще глубже в прошлое, краски стали ярче, и он снова чувствовал прилив волнения и возбуждения, когда следил взглядом за его темноволосой головой, когда рассматривал, стараясь делать серьезное лицо, его плечи, и руки, и бедра. Солнце палило, пахло соленой водой, топливом, строительной пылью. Впереди него коллега рассказывал что-то про план и структуру. Кушима слушал и при этом не выпускал из поля зрения Хару.

Потом дайверы ушли, а Хару остался. Кушима сам подошел к нему после и сказал что-то вроде:

— Мы же коллеги теперь, давай выпьем вместе? Если ты не против, то пригласи меня куда-нибудь.

И Хару рассмеялся в ответ, взъерошив волосы на затылке, растрепав и без того куцый хвостик. И от его смеха, громкого, сочного, от веселости, залившей всего лицо и плескавшейся в глазах, Кушиме тоже стало весело.


— Кушима, — он снова вернулся в реальность, снова видел перед собой другого Хару, с внешностью того, прежнего. И тот свет все еще сиял на его лице, но краски померкли. — Кушима, ты здесь?

Хару держал его за руку. Кушима взглянул на его пальцы, потом поднял глаза.

— Итак, ты изобрел способ, как вернуть меня в тело?

Хару кивнул.

— Да, не один. Мне помогал Сота и господин Аои.

— Ясно. Мое согласие тебе не потребовалось. — Кушима поднял брови, дожидаясь ответа. Хару вздохнул.

— Я семьдесят лет ждал, когда ты вернешься. Как ты когда-то ждал меня. Я знаю, что ты оставил у себя мои вещи. Не отпирайся! Так что нечего так на меня смотреть.

— Хару, Хару, — Кушима мягко высвободил руку, а потом взял обеими его кисть. По-прежнему тонкую и длинную, и такую теплую, живую. — Что сделано, то сделано. Только не спрашивай меня пока ни о чем.

— Я не принял твое решение, Кушима, — тихо ответил Хару. Кушима кивнул — этого следовало ожидать. Если кто из них и был рациональной половиной, то уж точно не Хару. Хару был их душой, а Кушима — головой. Он сильнее сжал руку Хару, чувствуя, что ее тепло отдается внутри знакомым и забытым жаром. Это всегда происходит так легко, этому не надо учиться. Он погладил пальцем ладонь Хару, слушая, как колотится собственное сердце, а потом отпустил. Хару прижал руку к груди.

— Как долго мне еще лежать?

— Еще несколько дней, может быть, неделю, — Хару поднялся, подхватил поднос и пошел к двери. Дверь тут же отъехала в сторону. На пороге он обернулся. — Утром мы попробуем подняться. Если захочешь выключить свет и включить лампу, просто подумай об этом. Телевизор я на этот раз заблокировал. Лучше информацию получать постепенно. — Он хмыкнул и быстро вышел, наверное, побоявшись услышать возражения. И Кушима лишился надежды еще посмотреть про странные нападения.

Хару был прав. Кушима приказал комнате выключить свет, и тот мгновенно погас. Кушима натянул одеяло повыше и закрыл глаза, слушая новое тело и привыкая к нему. Оно было совсем как старое, точной его копией. Он полежал так еще несколько секунд, а потом не выдержал и провел пальцами по бедру — нащупал родинку у ягодицы. Точно, она оказалась на старом месте. Потом положил руки на живот — в паху тоже нашлось крошечное родимое пятно. Он продолжил ощупывать себя, раздумывая, все ли функции в порядке? И гадая, это вот удивительное детское любопытство, оно его собственное или новоприобретенное вместе с новым мозгом и новым телом? Он попытался вернуться в прошлое и представить себе Хару.


Как они сидели в том баре. Как же он назывался? Первый бар, вот как. Смешное название. Хару тогда так и сказал — смешное. А Хару запомнил, что смотрел на его шею и на его руки. И на губы когда Хару говорил. Он задавал кучу вопросов, а потом добавил между делом.

— Ты прости, я всегда так болтаю, когда нервничаю.

Кушима подвинул ему вторую кружку пива.

— Пойдем ко мне? — спросил он. Хару покрутил кружку в руках, стирая капли с боков, а потом кивнул. Кушима не был уверен, когда спрашивал, и это ему понравилось больше всего. Неожиданность, спонтанность, так ему не свойственная. Она всегда была рядом, когда рядом был Хару.

Они прошлись по набережной. Вся такая новая, еще не исхоженная, она казалась ему самым чудесным местом на свете. Они тоже стали кем-то новым, они оба. Небо темнело над океаном, волны мягко лизали бетонные блоки, звезды, казалось, висели прямо над головой. Так океан не пах никогда — так свежо и волнующе.

Кушима протянул руку и коснулся пальцами пальцев Хару, тот быстро поглядел на него, ухмыльнулся краешком губ и сжал его ладонь так крепко, что заломило кости. И сразу отпустил, потому что мимо прошла компания с третьего квадрата стройки.

Кушима жил так бесконечно далеко от того бара. В доме, специально отстроенном для группы ученых с материка. Квартира получилась крошечная: гостиная с маленькой кухонькой, ванной. За шторой спальня. Зато своя, и вход отдельно. Кушима впустил Хару, вошел сам, и когда дверь закрылась, они оказались вдвоем в темноте. Знакомые один день. Нет, полдня.

Тоже мне проблема. Они потянулись друг другу сразу, наощупь, не сговариваясь. Кушима помнил, как резко отупел за какие-то мгновенья, как в голове остался только гул крови, как все заполнили удары сердца, вкус губ Хару, его широко открытого рта, его языка, вкус пива и мятной жвачки. Кушиму потом всегда заводил вкус мяты, с того самого раза. Его руки под рубашкой, его кожа, волосы.

Гостиная, спальня. Кушима не помнил, как он и Хару оказались на кровати. Почему-то запомнил только большую луну и не зашторенное окно, вот как сейчас. Зато он отлично помнил, как Хару сдернул резинку с волос, и как они легли ему на шею, закрыли мочки ушей, и Кушима раздраженно отодвинул их, целуя. Хару лежал перед ним в голубом лунном свете, его кожа блестела — было жарко и влажно. Кушима лег на него, лаская пальцами между ягодиц, целовал его шею, волосы, и снова шею, и между лопатками. Потом Хару прижался сильнее, и Кушима перестал целовать.


В окно так же как вчера светила луна, когда Кушима открыл глаза и уставился в потолок. Его рука скользнула вниз, и он с ухмылкой сказал себе, что просто хочет проверить все функции нового тела. А потом снова зажмурился. Сладкое и болезненное напряжение расходилось от его пальцев, член налился, и Кушима двинул рукой. Всего пара минут. Ему больше не понадобилось, он фактически приобрел тело подростка. Он полежал с закрытыми глазами, потом поднялся, приказав комнате открыть ему дверь в ванную. А потом, снова лежа в постели, вспомнил, чем закончилась та, первая встреча. Первое свидание, если можно это так называть.

— Не обижайся… Но как тебя зовут, напомни? — попросил Хару, все еще лежа на животе. Кушима, который сейчас лежал рядом с ним, поднял брови.

— Кушима.

— А, ну да.

Кушима отлично помнил, что Хару так и не ушел в ту ночь. Он заснул в той ночи, и видел сны, такие яркие, что когда проснулся, даже не был уверен — не побывал ли на самом деле в прошлом.


— Когда ты вставал ночью, все было хорошо? — спросил Хару, протягивая ему халат. Кушима заметил, что Хару старался не рассматривать его обнаженное тело слишком пристально, и все-таки не мог не смотреть. Кушима взял у него халат, а потом положил руку между лопаток.

— Хару, я ведь уже в порядке. Не надо так волноваться.

Хару хмыкнул.

— Все ты врешь!

Но из его голоса разом пропало напряжение, из глаз — страх или что это было. Кушима провел рукой вверх, по футболке к шее и погладил за ухом большим пальцем.

— Нет. Совершенно точно. Со мной все в полном порядке.

Теперь в глаза Хару вспыхнул огонь, ласковый и беспощадный, точно такой, как в воспоминаниях. В которых Кушима провел всю ночь. Хару приоткрыл рот, и Кушима прижался губами к его губам, пробуя языком язык. Запах мятной жвачки, самый действенный афродезиак на земле.

— Нет, погоди, — Хару отстранился, голос у него сел, и Хару прокашлялся. — Нам надо все проверить.

— Ладно, понимаю, — Кушима отлично знал, что он прав, но они так долго не виделись, на самом деле гораздо дольше семидесяти пяти лет. Потому что тогда Хару был стариком. И хотя Кушима не замечал его старости, сам Хару держался от него на расстоянии. Кушима никогда не кому не говорил, как пятьдесят лет, когда тот был в коме, приходил к нему каждый день, и каждый день про себя просил — ну пожалуйста, пусть я услышу твой голос еще один раз. Хотя бы. Просто голос, настоящий живой, не в записи. Это стало его молитвой, хотя он и не верил в бога.

И он хотел того, нового Хару так же, как прежнего. Они были близки в метале. И Хару говорил, что они конченые извращенцы.

Но теперь все было по-другому. Они оба стали молодыми, и Кушима чувствовал, как между ними накалялся воздух.


Прошло несколько дней, кажется, пять, но для Кушимы они слились в один. Ему не было скучно, но он чувствовал, что вне его мира происходит что-то плохое, о чем Хару умалчивает. Иногда он казался озабоченным, иногда печальным. Но молчал, как Кушима не спрашивал.

Наконец Хару проверил его вдоль и поперек. Изучил функции и системы, и сделал вывод, что Кушима готов к функционированию.

— Сота и Холон еще не знают. И я не буду им ничего говорить… пока…

Кушима кивнул. Они сидели вдвоем на веранде — Кушима отдыхал после тестов, хотя ни в каком отдыхе вовсе не нуждался.

— Не надо Соты, и Минамо не надо, никого. Вообще, кроме тебя.

Он взял Хару за руку и, наклонившись, прижался губами к его ладони.

— И отдыхать мне не надо. Я отдыхал сначала пятьдесят, а потом семьдесят лет. Не будь таким эгоистом, Хару.

Хару поднял брови, не отнимая пальцы.

— Слушай, подожди. Еще час. Это ведь я у нас нетерпеливый и несерьезный.

Кушами ухмыльнулся и покачал головой.

— Уложи меня спать, я устал.

Хару кивнул, сдаваясь. Хотя иногда на него нападало упрямство, обычно он был мягче Кушимы.


Хару раздевался молча, а Кушима наблюдал как он швыряет на пол одежду. Все такой же неаккуратный, но вряд ли теперь его переделаешь. Первое время Кушиму это раздражало, он пытался воспитывать Хару, который наводил беспорядок в его маленькой квартире. Потом квартира стала побольше, и Кушима перестал обращать внимания на вещи. А потом даже радовался, что столько их осталось повсюду. Он ничего не выбрасывал.

Хару лег с ним рядом, под прохладное белое одеяло, и Кушима обнял его первым. Время теперь казалось ему таким коротким. И оно всегда могло закончиться.

Они жили вместе слишком долго, и память об этом вернулась сейчас, когда Кушима проснулся рядом с Хару. Тот спал, как всегда разбросав руки и ноги в стороны, и Кушима положил ладонь ему на ягодицу, наслаждаясь жаром его кожи. Утро могло длиться бесконечно. Хару все еще спал, пока Кушима ласкал его, и проснулся только под конец. В этом был весь Хару. Кушима целовал его ухо, и шею, и щеку, двигаясь и двигаясь, в ответ на его движения. Все ближе и ближе.


Когда Кушима и Хару вышли в гостиную, Кушима озвучил то, что тревожило его все это время.

— Я слышал в новостях… те несколько минут, пока ты не вошел, неделю, что в городе появились странные люди…

Хару нахмурился.

— Знаю... Мы пытались это исправить... Выяснить, что случилось.

Кушима кивнул.

— Хорошо. А теперь скажи, насколько сильными были изменения в океане и метале, когда ты вытащил меня в новое тело?

Воцарилось молчание, тишина звенела в ушах, так что слышно было звук собственного сердца, дыхания, и как за окнами волнуется океан. Наконец Хару снова заговорил.

— Всплеск был сильным, очень сильным. Но ведь этого следовало ожидать, разве нет?

Но Кушима видел, что Хару начинает понимать.

— Включи связь. Думаю, Сота уже пытается с тобой связаться.

Действительно, Сота звонил уже сотню раз за сутки, с его слов, потому что ему снова нужна была помощь.

— Все стало только хуже! — прокричал он все тем же молодым, взволнованным голосов. Кушима посмотрел на развернувшийся в воздухе экран. Сота тоже сделал себе молодое тело. Возможно, потому что его женщина вообще не могла состариться.

— Что именно? — уточнил Хару, и лицо его потемнело сильнее. Кушима прислушался к словам Соты, и на несколько секунд почувствовал настоящий, неконтролируемый, леденящий ужас при мысли, что они снова расстанутся. Он был готов, когда ушел много лет назад. Но сегодня он совершенно не подготовился.

Сота продолжал рассказывать:

— Когда мы перенесли сознание господина Кушимы, мы открыли путь другим растворенным в океане сознаниям. Не только человеческим. Они попали в метал, а потом завладели готовыми для перемещения в новые тела мозгами. Некоторые, те что умерли относительно недавно, вернулись домой. С ними еще куда не шло. Но вот те, что исчезли давно…

— Что с ними?

— Они не могут найти себя, вроде того… даже не знаю, как это еще охарактеризовать. Они убивают.

Кушима прикрыл глаза. Он слышал, как Хару выясняет подробности, и думал. Может быть, их время и на этот раз истекло, но надо попытаться. Он открыл глаза и посмотрел на Хару.

— Я знаю, что надо делать.

Хару и Сота на голографическом экране уставились на него. Кушима ответил им прямым взглядом. Он понял еще сегодня ночью, но не давал мыслям сформироваться. Он знал, что случилось.

— Их надо собрать в метале и вернуть обратно в океан. Кометы уже и след простыл, сознание снова вернется туда, откуда пришло. Все очень просто… И сложно… Выслушайте.


Когда Кушима закончил, Хару все еще молчал, глядя в прозрачную стену, на синюю сверкающую водную гладь. Кушима не озвучил свой и его главный вопрос. Самый страшный вопрос. А его собственное сознание придется вернуть тоже? Возможно, все нужно возвращать сразу вместе, и тогда у него не буде шансов. Только надеяться, что через семьдесят пять лет снова появится комета.

Хару еще помолчал, а потом вдруг улыбнулся, старательно, почти искренне.

— Хорошо, нам надо только дождаться Минамо. Мы с ней долгое время работали вместе. Так что она поможет.

Кушима кивнул, не сводя с него взгляда. Какое же красивое у Хару лицо. Кушима поймал себя на том, что смотрит и смотрит. И что за свою жизнь так мало обращал на это внимания.

Сота по ту сторону экрана нахмурился.

— Но их так много… как мы физически сумеем найти все…

— Их будет видно. Они маркированы определенным образом, дайвер сумеет увидеть их на карте в метале и собрать все сразу, накинув так называемые виртуальные лассо. А дальше останется просто вернуть их и все. Я знаю, как это бывает. Грань между металом и океаном слишком тонка. То что они вернулись — всего лишь сбой в системе, баг, и мы его исправим.

Хару встал.

— Тогда я подготовлю оборудование. Я буду погружаться сам.

— Хорошо, — согласился Кушима, хотя он не был уверен, что это хорошая идея. Хару может попытаться сохранить его и этим испортить все дело. Кушима коснулся пальцами подбородка — привычка осталась при нем, он всегда так делал, когда думал.

— Последние данные, — Сота заставил его обернуться к экрану. И вместо хорошо знакомого серьезного лица появилась картина из новостей. Люди убегали, спасались в панике кто куда мог, но не все. Посередине паники Кушима разглядел других. Не людей, тела, наполненные ущербным старым сознанием, не до конца собравшимся, потерявшим всякий ориентир. Что люди ищут, когда они дезориентированы? Дом, знакомые лица. Но дома тех, за кем Кушима следил взглядом, давно превратились в прах, даже их тела пропали. Остались только обломки воспоминаний и боль, нескончаемая боль и ужас. Один из двоих, которых заметил Кушима, схватил женщину и оторвал ей руку. Так легко, как будто куклу испортил. Женщина упала, рука осталась у «человека». Ущербное сознание завладело подготовленными для трансплантации мозгами, а потом чужими телами. Кушима не мог отвести взгляд от экрана, пустота и холод заполняли его изнутри, и он думал только об одном: стоило ли его возвращение такого? Простит ли себя Хару?

Кушима наконец пересилил себя и закрыл глаза, возвращаясь хотя бы на время в яркое прошлое, которое было даровано ему после возвращения. Возможность вернуться туда, где он был действительно жив.


Он увидел бетонные шлюзы, и никого вокруг. Увидел себя, совершенно голого, и Хару. Тот вытянулся на плитах, длинный и загорелый, и лежал, закинув руки за голову. Кушима сел рядом, прижал ладонь к его животу. Кожа нагрелась на солнце, и жар перетекал через пальцы выше, до локтя и через плечо в грудь. Кажется к самому сердцу.

— Пойдем, — сказал Кушима, глядя на Хару сверху вниз, — домой. Обгоришь.

А Хару открыл глаза и улыбнулся ему.

— Нет, погоди, я еще слушаю океан!

Кушима не хотел, чтобы Хару возненавидел океан.


Он вернулся обратно, когда услышал шаги. Хару вернулся с Минамо. Та даже не успела удивиться, не бросилась к нему на грудь, как будто почувствовала, а может уже знала, что радоваться ему не время. Красивая молодая женщина. Он запомнил ее девочкой. Восторженной, большеглазой. Сейчас она вытянулась и похудела, и Кушима прикинул, в каком возрасте она осталась навсегда — в двадцати пяти или в тридцати.

— Все готово, господин Кушима! — начала она, потом сбилась и совсем другим голосом добавила. — Я так рада вас видеть!

Кушима тепло улыбнулся ей.

А потом поднялся из-за стола.

— Скорее, — сказал он, вспоминая себя прежнего, свое право отдавать приказы.

Устройство, в котором проснулся Кушима, теперь перенесли в другую комнату, специально оборудованную часть дома. Хару синхронизировал работу и исследования с исследовательским центром института и основное делал тут. Огромный зал, машины, каких Кушима никогда не видел прежде. Мир изменился, и Кушима не был уверен, что готов погрузиться в эти перемены.

— Я буду наблюдать, — сказал он. Так непривычно было находиться в стороне от исследований, но сегодня от него ничего не зависело. Он опустился на кушетку, на которой лежал всего неделю назад, и смотрел, как Хару ложится в кресло, как Минамо помогает ему подключить оборудование. Тоже совершенно новое, улучшенное, или ухудшенное? Кто знает. Но Кушима верил в прогресс. И он просто хотел смотреть на Хару. Просто смотреть. И мысленно говорить ему, то что не успел. Всегда оказывалось, что этого, недоговоренного слишком много. Слишком много не доделанного. Не слишком хорошо запомнил, как Хару говорит, как двигается. Как улыбается и о чем шутит. Кушима знал, что не сможет воспользоваться информацией. Но он чувствовал, что если успеет все сейчас, ему будет легче уйти.

Минамо взглянула на Кушиму.

— Господин Кушима, если что, вы мне поможете?

— Тебе не нужна моя помощь, — отозвался он, но был ей благодарен. А потом они начали. Кушима видел на карте новигаторе метала показатели дайвера, глубину погружения, но не мог контролировать процесс. Этим занимался Сота.

Он видел, что Хару опускается все глубже, в самое сердце сети, чтобы разблокировать вход и активировать поиск маркированных элементов. Органических элементов в кибер реальности. Он хотел закрыть глаза, но все-таки не закрыл. Он видел, как Хару нырнул в темноту, видел, что его показатели изменились. Он затаил дыхание, как в старые времена, а потом по всей карте вспыхнули золотистые скопления точек, словно созвездия. Сознания, вернувшиеся в тела. А потом что-то случилось. Весь опыт Кушимы кричал о том, что что-то не так. Минамо говорила с Хару, Кушима не слышал слов, но понял, что у него не получается. Она сняла наушники и подбежала к Кушиме.

— Пожалуйста, ложитесь. На всякий случай я должна подключить вас к сети.

Кушима бросил еще один последний взгляд на Хару. Но Минамо поторопила его, и он быстро лег и позволил ей закрепить датчики. Как ни странно, но в этот момент, вместо того чтобы мысленно прощаться с Хару, Кушима думал о деле. Возможно, его сознание — последнее, что мешает спасти других. Его сознание — якорь, не дающий кораблю отправить в плавание. Какое поэтичное сравнение. Всю свою жизнь он пытался помогать людям. Не лично, но при помощи науки. И наверное, сейчас, как не грустно было признавать очевидное, он выбирал важнейшее — помощь другим.

«Прости, Хару». За то, что Кушима всегда в первую очередь был ученым, а не любовником. Процесс пошел, он уже видел прекрасные голубые воды, чувствовал, как воспоминания тают, и попытался поймать одно из них.


Хару опустил маску и взял в рот трубку. Океан сегодня был спокойным, ветра почти не было, только синее море, белые облака и солнце. Тихое утро. Кушима подошел ближе, поднял руку. Хару наверное улыбнулся бы если бы не шланг во рту, а потом подошел к лестнице, чтобы начать погружение. Кушима смотрел на него со спины, в ореоле солнечного света. Все было хорошо. Хару обернулся еще раз, махнул рукой, мол все хорошо. И Кушима ушел на контрольный пункт, чтобы следить за жизненными показаниями дайвера.

Он не знал тогда, что океан уже горит.


Кушима открыл глаза. Над ним раскинулось синее, яркое небо. Солнце сияло чуть левее, пели птицы, кажется, пахло цветам.

— Кушима? — позвал знакомый голос. Кушима перевел взгляд.

Хару улыбался ему, слушая пульс.

— Сколько я был без сознания? — спросил он, пытаясь сесть.

Хару чуть нахмурился, потом пожал плечами.

— Семьдесят пять лет, — и тут же добавил, уже веселее. — Но на этот раз, я надеюсь, все получилось. Долго не мог простить себе той ошибки.

Он выпрямился и исчез из виду, а Кушима вздохнул и снова уставился в небо. Облака белым кружевом растянулись вверху, черные росчерки — птицы, — ползали по голубому куполу. Жизнь опять начиналась заново.

@темы: слэш, WTF, творчество, R - NC-17, миди, фесты, Real Drive, ЗФБ

---

ЗФБ-2015, Weiss Kreuz

Название: Галлюцинации
Автор:  Доктор Амбридж
Бета:  nover
Пейринг/персонажи: Брэд Кроуфорд/Шульдих
Категория: слэш
Рейтинг: PG-13
Жанр: юст, экшн
Размер: мини, 3000 слов
Предупреждение: АУ, Кроуфорд не оракул.
Краткое содержание: У Кроуфорда первое самостоятельное задание, и он набирает команду.

Их шаги замирают в тишине. Кроуфорд ведет ладонью по гладким деревянным перилам, до самого конца, пока широкая лестница не упирается в большую белую дверь. Врач открывает ее, толкнув от себя. Никаких замков, кодов и паролей. Потому что отсюда никто не убегает. Второе неврологическое отделение Госпиталя милосердия. В старом районе Берлина.

— Нам дальше, — говорит нейропсихиатр в белом халате, и они пересекают большой холл. За столиками сидят пациенты, которые могут сидеть. Кто-то смотрит телевизор в импровизированном кинотеатре, другие играют кто во что. Обсуждают новости те, кто может говорить. Постэнцифалитный синдром, Альцгеймер, параличи разной природы. Старческое слабоумие. Галлюцинации. Кроуфорд равнодушно оглядывает зал и отворачивается. Тот, кто ему нужен, не здесь.

— Проходите.

Врач сворачивает в коридор и ведет Кроуфорда дальше. Мимо дверей в палаты. И останавливается у одной.

— Знаете, это может показаться странным, но…

Кроуфорд останавливает его, приподнимая руку:

— Знаю.

Доктор вздыхает. Никто не верил ему до Кроуфорда. Все, включая коллег, считали, что такое невозможно. Что это просто синдром Шарля Бонне, вызванный отсутствием зрения и слуха. Галлюцинации. Но Кроуфорд умеет вычленять из общего потока бреда то, что надо. И Кроуфорд знает, что это не просто синдром и видения.

Они входят в просторную палату. Внутри пахнет чем-то сладким, может, из приоткрытого окна, из сада, а может — от чистого белья. Шкаф с книгами, стол, стул. На кровати сидит молодой человек. Кроуфорд невольно отмечает, что у него красивое лицо. Он рыжий, но это такой густой насыщенный цвет, при котором и глаза голубые, и кожа бархатная. Яркая красота. Его глаза широко открыты, но он смотрит как будто мимо него. Кроуфорд останавливается посреди комнаты и слышит голос.

— Да и ты ничего.

И видит в своей голове свой собственный образ со стороны. Костюм, очки, прическа слегка растрепалась — ветер.

— Ты не сошел с ума. Я тоже.

Кроуфорд ухмыляется. Значит, он не ошибся. Впрочем, как всегда.

— Подготовлю документы, — говорит врач. Кажется, его это все напрягает, и он хочет уйти. Возможно кому-то мысленный контакт может показаться неприятным, даже шокирующим, но Кроуфорду нравится. Никто не может их слышать.

— Мне сказали, тебя зовут Шульдих, — говорит Кроуфорд, не произнося ни слова. Он проходит к столу и садится напротив него. Шульдих не поворачивает голову за ним, но Кроуфорд может представить, как перед его внутренним взором картинка меняется, передвигается вправо.

— Уйдешь со мной?

— Это, кажется, вопрос решенный, — Шульдих ухмыляется. И снова его губы остаются сомкнутыми. Удивительный эффект. — Уйду куда угодно, лишь бы подальше отсюда.

— Ты тут с детства?

— С семи лет. Сам все знаешь, — фыркает Шульдих у него в голове.

— Тогда собирайся, — Кроуфорд постукивает пальцами по столу. Шульдих поднимается, идет по комнате, его движения уверенные, плавные. Кроуфорд наблюдает за ним, думает — откуда эта уверенность? Годы, проведенные в известном уже до последней выщерблины пространстве, или дар?

— И то, и другое, Кроуфорд. Тебя же так зовут? Брэд Кроуфорд. Я вижу все, что ты делаешь, и все, что ты думаешь, так что нет смысла что-то скрывать.

— И не думал.

Шульдих ухмыляется, Кроуфорд знает об этом, хотя и не видит его лица. Шульдих стягивает через голову больничную рубашку, потом скидывает штаны. Узкая спина, круглый зад, длинные ноги. Шульдих, не стесняясь его, натягивает белье.

Кроуфорд сглатывает. Дело не только в физической привлекательности, Кроуфорд чувствует отклик, ответный жар, хотя Шульдих никак это не комментирует. Какое-то время Шульдих молча — если к нему можно применить это слово — одевается. Потом поворачивает голову, как будто оглядывает помещение.

— Хорошо что тут все осталось как было сто лет назад. К сожалению, иногда я вижу психов, которых тут запирали, но это не мешает. Они не обращают на меня внимания, а мне не так скучно.

Он улыбается, достает из шкафа сумку, начинает собирать вещи. Как будто он все эти годы ждал, что его заберут и подготовился. Внезапно мысли Кроуфорда совершают скачок, и он начинает думать об одиночестве Шульдиха.

— Не беспокойся. У меня была компания.

Что Шульдих имеет в виду под компанией, Кроуфорд не знает. Но тот тут же заканчивает с ухмылкой:

— Зато за мной не надо ухаживать, никакой недосказанности — я все вижу и так.

Кроуфорд невольно ухмыляется:

— Удобно. Мы сработаемся.

— Без вариантов.

Шульдих закидывает сумку на плечо, сдувает со лба челку. Вещей у него немного: книги, зубная щетка, куртка, которая сейчас ни к чему, — весна, и на улице тепло.

Возвращается врач, отдает Кроуфорду документы. По ним Кроуфорд — двоюродный брат. И, с сегодняшнего дня, опекун.

Теперь Шульдих принадлежит ему. Они идут через холл, потом по лестнице, потом выходят в сад. Пахнет розами, солнцем, травой, по чистым асфальтовым дорожкам гуляют пациенты. Оглушительно поют птицы.

— Не буду скучать, — говорит Шульдих в его голове. Кроуфорд поправляет очки указательным и средним пальцами.

Путь до ворот занимает пять минут, и за это время Кроуфорд успевает рассказать, в чем состоит их первая задача.


***

В машине Шульдих дремлет. Кроуфорд физически чувствует пустоту в голове и свободу. Он думает о доме, который им предстоит изучить, думает и о человеке, которого ему заказали. На этот раз не устранить, а найти рычаги воздействия, болевые точки, повод для шантажа. И еще, это его первое самостоятельное задание, для которого он набирает группу.

Дом, в который они едут, Кроуфорд искал долго. Тот, над кем он работает, живет настолько чистой жизнью, проживает спокойную старость, что не придерешься. Но Кроуфорд выяснил, что он скрывает. И теперь уверен, что в его доме они найдут то, что ищут, — сеть подземных переходов и бункеров, оставшихся после войны. Доказательство его преступлений. Дальше дело техники. И Шульдих справится с задачей лучше любого историка или картографа.

— Справлюсь? Считаешь?— Шульдих просыпается так внезапно, что Кроуфорду с трудом удается не вздрогнуть.

— Уверен, — отвечает он.
А еще главная выгода в использовании телепата заключается в том, что никто — ни спецслужбы, ни полиция, ни другие группировки — не узнают, какова цель присутствия Кроуфорда в городе. Он просто приехал за двоюродным братом, вот и все. Он просто выбирает дом, в котором они будут жить.

— У нас будет общая спальня? — мысленный голос Шульдиха вкрадчивый и тихий. Кроуфорд отрицательно качает головой.

— У нас квартира в центре, — говорит он вслух, забывшись, но так как мысли звучат сначала в голове, Шульдих его слышит. — Я буду спать в гостиной.

— Ясно.


Квартирная хозяйка тут не появляется, так что никто не знает Кроуфорда в лицо. Шульдиха, естественно, тоже. Они поднимаются по узкой темной лестнице, мимо почтовых ящиков и квартиры хозяев.

Здесь Шульдих двигается не так уверенно, сосредоточенно хмурится, стараясь разглядеть картинку в голове Кроуфорда. В квартире он первым делом просит Кроуфорда провести его по комнатам — спальне, гостиной, кухне — чтобы увидеть предметы через него.

— Тут, — говорит он, — остались прежние жильцы. Дом такой старый и совсем не изменился с тех пор.

Кроуфорд с интересом поворачивается. Он открывал окна, чтобы впустить сюда немного весеннего воздуха.

— Какой век ты видишь? — спрашивает он.

— Начало двадцатого, — отзывается Шульдих. Он ложится на кровать и смотрит на одному ему видимые тени. Следит за ними взглядом.

— Ты можешь увидеть другое время?

Шульдих качает головой.

— Нет, наверное, позже тут никто не жил, а может ничего особенно интересного не случилось. В больнице везде было полно прежних пациентов.

Кроуфорд опирается о подоконник и смотрит на него. Блуждающий взгляд Шульдиха скользит по спальне, останавливается на нем. И Кроуфорд чувствует себя так, словно стоит перед ним голый, прикосновение его мыслей будоражит, воздух словно нагревается между ними и, наверное, Шульдих понимает это. Отворачивается.

— Начнем работать сегодня, — говорит ему Кроуфорд и прокашливается, потому что вместо обычного голоса получается хрип. Он думает о выгодности физического взаимодействия, уверенный, что Шульдих знает его мысли.


Начинают они с дома, информацию о котором наконец нашел Кроуфорд не так давно, по приказу штаб-квартиры Розенкройц. Крошечная предполагаемая зацепка, пятно на биографии заказа. Машина останавливается, и они выходят в светлый майский вечер. В старом доме никто не живет, по легенде Кроуфорд хочет купить его.

— Дом раньше принадлежал… — начинает агент, но Кроуфорд и так знает — кому. Ее ложь ему вовсе ни к чему. Они проходят внутрь, в темный пропахший сыростью и плесенью холл. Полумрак разрезают солнечные полосы, в лучах видно, как в воздухе кружат крупицы пыли. Кроуфорд бросает взгляд на Шульдиха, который стоит в струе света. Его волосы горят, синие глаза широко распахнуты.

«Хватит пялиться. Лучше дай руку».

Кроуфорд поправляет очки.

Пальцы у Шульдиха холодные и длинные, ладонь узкая, Кроуфорд касается ее, потом крепко сжимает. Шульдих ухмыляется: «У тебя горячие руки, значит холодное сердце».

«Не говори ерунду. Приступай», — осаживает его Кроуфорд. Его холодное сердце бьется тяжело и гулко из-за ладони в руке. Кроуфорд разбирает собственные ощущения пока они идут через холл в кухню. И делает вывод, что они усилены возбуждением Шульдиха.

— Это кухня, двадцать метров, а это…

«Подвал», — вдруг говорит Шульдих, останавливаясь. И Кроуфорд в ту же секунду видит вместо посудного шкафа ход в стене, бронированную дверь.

— Извините, — Кроуфорд перебивает агента на полуслове, подходит к шкафу, внимательно оглядывает, потом приняв решение, просит ее: — Проведите нас по остальным комнатам, а потом мы хотим осмотреть дом вдвоем.

Агент оглядывает их.

«Не верит, что мы родственники. Думает что мы любовники, и ты садист-извращенец», — сообщает Шульдих, тихо посмеиваясь. Агент смотрит на него круглыми глазами, но соглашается, помолчав. Кроуфорд и Шульдих, крепко держась за руки, как дети, идут за ней из комнаты в комнату. Полы скрипят, запах сырости мешается с запахами брошенного дома — гнилью и сыростью, голос агента гудит в пустых стенах эхом.

— Спасибо. Теперь подождите нас во дворе, — приказывает ей Кроуфорд, и она подчиняется. Хотя он и не обладает сверхъестественным внутренним зрением, телепатией или чем там еще, у него есть свои таланты. Например, подчинять себе людей. Агент извиняется и выходит, а они остаются вдвоем.

«Подвал за той дверью», — говорит Шульдих снова. «За шкафом, ты хочешь сказать?» — уточняет Кроуфорд. Он высвобождает руку и тут же чувствует присутствие Шульдиха в своей голове. Подходит к шкафу, открывает дверцы. Внутри пустые полки, пыль. Кроуфорд принимается ощупывать и простукивать их. Нажимает на одну и задняя стенка отъезжает в сторону. Потрясающая для того времени технология.

«Лестница вниз, металлические скобы в стене, я не уверен, что смогу спуститься», — говорит Шульдих, когда Кроуфорд оборачивается. Шульдих вглядывается в него, пытаясь найти в его голове воспоминание о только что виденном.

«Шкаф… ну надо же».

«Тебе придется спуститься. Я тебя подстрахую», — обещает Кроуфорд. Шульдих поднимает бровь. Кроуфорд кивает: — «Полезем вместе».

Шульдих вскидывает брови еще выразительнее, они у него и так изломаны, как две изогнутые линии над змеиными глазами. А тут вообще изгибаются, как два крыла.

«Сначала ты», — прерывает Кроуфорд зарождающийся вопрос и протягивает руку. Шульдих берется за нее, послушно идет к двери в шкафу. Кроуфорд становится сзади, обнимает его за бедра. «Смотри через меня, куда наступаешь», — говорит ему. Свет из кухни хорошо освещает начало лестницы, Шульдих замирает на несколько секунд, потом решительно делает шаг. Нога в кроссовке попадает на металлическую скобу внизу, пальцы крепко сжимаются на скобе сверху. Потом Шульдих приставляет вторую ногу, и вот он уже стоит на лестнице. За ним втискивает ноги между скобами и Кроуфорд. Он прижимает Шульдиха своим телом к ступенькам, врезанным в камень, и так, притиснутые друг к другу они начинают спускаться. Скоро свет из кухни остается позади, а проход сужается. Возможно, кого-то мучила бы клаустрофобия, но не Кроуфорда. Он уверен, что даже вдвоем они пролезут в лаз, и совершенно спокоен. Шульдих тоже спокоен.

«Мне нравятся твои приятные мысли», — говорит он. — «Они такие надежные».

Кроуфорд не отвечает. Волосы Шульдиха, не расчесанные, густые, пахнущие дешевым больничным шампунем, мешают ему дышать. Они мягкие, шелковые, щекочут лицо.

«Мне не нравится их завязывать», — тут же реагирует Шульдих. Кроуфорд закатывает глаза: «Твое дело. Проверь, где агент». «В машине».

Он слышит что внизу, совсем близко капает вода. Еще немного, и Кроуфорд приседает, нащупывая кончиком носка пол, потом прыгает сам и приказывает Шульдиху прыгать следом. Тот медлит, топчется на металлической скобе, потом наконец решается и отпускает руки. Кроуфорд ловит его. И они вдвоем оказываются в круглом подвале. Пахнет сыростью, плесенью, гнилью. Капли мерно бьются о воду. Под ногами бетонный пол.

«Справа выключатель», — говорит Шульдих. Кроуфорд разворачивается, нащупывает его пальцами. Вспыхивает свет. Они стоят в довольно просторном, холодном, сыром бункере. На противоположной стороне, над люком в стене, капает, а у лестницы стена сухая. Кроуфорд внимательно изучает помещение, и вдруг перед его глазами, или скорее прямо в его голове разворачивается картина. Он ослеп на несколько бесконечных секунд, когда перед ним в бункере по стенке стояли люди. Исхудавшие и бледные, они боялись кричать. На их лицах отпечатался бесконечный необратимый ужас. Перед ними люди в серой форме о чем-то говорили. Кроуфорд успел услышать: «Результаты экспериментов придется уничтожить тоже». А потом голову разрывает пулеметная очередь, и Кроуфорд приходит в себя. Шульдих стоит, прижавшись спиной к стене. Его глаза лихорадочно мечутся по бункеру, рот приоткрыт. А потом Шульдих вдруг застывает, даже взгляд останавливается.

«Тут сеть подземных переходов. Отсюда на север и на юг. Во все концы. Так многие из них сбежали, из тех, с пулеметами… я его видел, твоего человека. С картинки в голове. Он тут командовал», — раздается сиплый голос в голове. — «Пожалуйста, пошли обратно». И напоследок обрушивает на него еще один образ — лицо одного из узников, худого высокого рыжего человека.

Кроуфорд возвращается к лестнице.

«Вперед», — приказывает он, Шульдих лезет обратно. Помнит благодаря идеальной двигательной памяти. Потом они начинают взбираться обратно. Кажется, Кроуфорд нашел что искал. Они выбираются быстрее, чем спускались, агент ждет их на улице, как и обещала, Кроуфорд видит ее в окно. Шульдих совершенно бледный, губы сжались в нитку, брови сошлись на переносице.

«Кто этот человек?» — спрашивает Кроуфорд. Шульдих не отвечает и не передает ему ни картинок, ни образов. Кроуфорд смотрит на Шульдиха и сейчас видит только абсолютно закрытую капсулу, внутрь которой заглянуть не дано.

«Шульдих, мы возвращаемся. Я дам тебе отдохнуть, а потом передам информацию клиенту», — продолжает он. Шульдих протягивает ему руку, но по-прежнему молчит. Кроуфорд вспоминает лицо того человека, крутит его так и сяк, пока ведет Шульдиха к выходу.


Агент рассказывает, по какой цене можно приобрести здание, сколько у них времени, и Кроуфорд кивает, записывая информацию в телефон. Потом они прощаются, он отводит Шульдиха к машине, пока агент садится в свою, и дает по газам. Кроуфорд ждет, что Шульдих скажет что-нибудь, но тот закрывает глаза.

В квартире Кроуфорд наполняет для него ванную. Они все грязные и воняют. Агент даже нос морщит, когда видит их, хотя вслух не озвучивает, что заметила запах. Шульдих без стеснения, как и утром, раздевается, забирается в горячую воду. Кроуфорд садится на стул рядом с ним и вкладывает мыло Шульдиху в руки. Тот сжимает кусок и принимается мылить пальцы, уставившись в одну точку. Кроуфорд наблюдает за ним и задает себе вопрос — может ли быть так, что Шульдих утратил способность видеть и говорить мыслями. Вот прямо в подвале и утратил? Кроуфорд в этом сомневается, потому просто ждет. Кажется, Шульдих успокаивается, когда мылит руки. Мыло выскальзывает из пальцев, и он вдруг хватает Кроуфорда за руку. Кроуфорд тут же понимает, коснувшись его, что прикосновения доставляют Шульдиху удовольствие и сейчас, когда он испуган, он должен чего-то касаться.

Кроуфорд позволяет ему теребить пальцы, и скоро видит и чувствует, что страх уходит, уступая место другому чувству. Шульдих начинает дышать чаще, щеки краснеют, но уже не от воды, которая слегка остыла. На смену ужасу и растерянности приходит жар, вызывающий боль и наслаждение. Кроуфорд не убирает руку, загораясь в ответ. Он давно не ощущал ничего настолько сильного и ему интересно, чем это закончится.

Но Шульдих сам останавливает себя.

«Там был мой отец. Этот человек что-то сделал с моим отцом».

«Убить он его не мог, тебе же не пятьдесят».

«Нет, что-то сделал. Я не знаю что. Эксперименты. Может быть, укол или... не знаю».

«Он был таким же, как ты?»

Шульдих отпускает его руку и поворачивается. Можно подумать он видит Кроуфорда, смотрит ему в глаза, такой у него пристальный взгляд.

«Не совсем. Но частично, да».

Кроуфорд снимает с крючка полотенце — новое, купленное для Шульдиха еще вчера — и ждет пока Шульдих встанет. Потом накидывает махровую ткань ему на плечи и помогает выбраться.

«Что это значит?»

«Не знаю».

Они идут в спальню, где Шульдих ищет свою сумку, он как будто на время потерял способность, дезориентирован. Кроуфорд помогает ему, и он достает из сумки больничную одежду. Надо же, с собой прихватил.

«Уходи», — просит Шульдих, и лицо его становится злым, даже нос делается острее, а черты резче.

Кроуфорд несколько секунд медлит, потом кивает.

«Для первого раза выполню просьбу. Но на будущее — соблюдай субординацию»

Шульдих резко натягивает через голову футболку, потом просовывает ноги в штанины.

«Хорошо, Кроуфорд», — отвечает он. Забирается под одеяло и сворачивается под ним, так, что не заметно. Кроуфорд еще раз смотрит на него, а потом выходит, погасив свет.

Он садится за ноутбук и принимается писать отчет. Все, что они видели, о чем он догадался и о чем пока нет. Это еще не весь заказ, теперь нужно добыть настоящие доказательства, но, по крайней мере, они знают, где искать. Он отмечает себе поехать в Дом скорби на холмах и познакомиться с запертым у них психопатом. Говорят он невозможно силен и разговаривает с Богом. На Бога Кроуфорду плевать, а вот сила полезна. Его метод — работать только с теми, кого исключило общество. Они нуждаются в семье, и он даст им суррогат.

Шульдих много лет был абсолютно одинок. Никто никогда, насколько понял Кроуфорд, не отвечал на его попытки говорить мысленно. Люди думали, что тоже сходят с ума. Так что Шульдих был лишен голоса. Он видел информационные тени умерших, забавлялся с ними, вот только они говорили между собой, а его не замечали. Был ли у него с кем-то телесный контакт, который так успокаивал его? Вряд ли. Кроуфорд подумал о телесном контакте, о том, как Шульдих гладил его пальцы, и кровь снова забилась в висках. Мгновенно нахлынули воспоминания — запах волос, гладкость кожи, солнечный свет ореолом вокруг головы.

На плечи ложатся теплые ладони. Кроуфорд хочет обернуться, но тут же слышит в голове: «Не надо».

«Ляг со мной. Пожалуйста».

Кроуфорд закрывает крышку ноутбука. Он целиком за субординацию, но в данном случае отсутствие физической дистанции ничему не навредит, напротив. И Кроуфорду просто хочется согласиться. Так как желание не противоречит доводам логики, Кроуфорд поднимается из-за стола.

Кровать теплая, Шульдих нагрел ее. Но не такая горячая как руки Шульдиха. И Кроуфорд отмечает себе потом узнать, каково это — когда за тобой наблюдают давно умершие люди. Но не сейчас. Позже.

Только грамотное руководство, только работа в группе. Кроуфорд думает, что это не только полезно, но и приятно — когда ты не один.


Название: Идеальная женщина
Автор:  Доктор Амбридж
Бета:  derrida
Пейринг/персонажи: Брэд Кроуфорд/спойлер
Категория: слэш, гет
Рейтинг: NC-17
Жанр: ПВП
Размер: драббл, 841 слово
Краткое содержание: Кроуфорд уже встретил идеальную женщину.

Кроуфорд убирает правую руку со стола и опускает на гладкое как шелк, загорелое колено. Ладонь скользит вверх, по нежной коже, еще выше, пальцы касаются влажных трусиков. Одно название, а не белье. Кроуфорд отодвигает насквозь мокрый лоскуток и проводит между влажных налитых складок. Его спутница сжимает ноги.

— Расслабься. Игра только началась, — цедит он едва слышно. Бросает быстрый взгляд искоса на едва прикрытые груди, на выпирающие под топиком острые соски, на тонкое лицо, большой рот. Вдыхает перемешанный с запахом океана запах сладких пахнущих жвачкой духов.

«Идеальная женщина», — думает он, убирая руку. Идеальная. Возможно, потому, что и не женщина вовсе.

Он отпивает из бокала, потом прижимает пальцы правой руки к губам. Идеальный запах возбужденной женщины — пахнет как сам воздух вокруг — немного солоно и пряно. Он сжимает пальцы в кулак, чувствует прикосновение плеча. Мягкие, густые, рыжие как огонь волосы щекочут щеку.

— Потанцуй, — едва слышно приказывает Кроуфорд.

— Не пристрелишь потом кого, а, Кроуфорд? — говорит Шульдих глубоким бархатным голосом и ухмыляется намазанными блеском губами. Губы он почти и не менял. Кроуфорд снова смотрит на его соски, потом ниже. Юбка так высоко задралась, что можно представить себе между ног сильно обтягивающие влажные трусы.

— Потрясающая иллюзия, — говорит он.

Ухмылка на лице Шульдиха делается еще шире.

— Да, черт побери, охрененная. Чувствую себя разгоряченной мокрой цыпой, так что ты сам виноват.

Кроуфорд поправляет член, потом снимает и протирает салфеткой очки. Не сомневается, что желающих удовлетворить такую женщину будет хоть отбавляй, пуль не хватит.

— Сам виноват будешь ты. Иди. Быстро.

Шульдих пожимает плечами. Поднимается из-за стола и идет на танцпол, покачивая бедрами. Безумно высокие каблуки, безумно длинные ноги, легкая юбка, полоска кожи над поясом, потом топик и волосы. Кроуфорд думает, рассматривая его, что отпуск и эта игра в иллюзию были отличной идеей. Он впервые позволил себе и ему отдохнуть, сделал это для него. Шульдих не подвел. Он был отличным компаньоном и в отпуске, и в работе. Кроуфорду хорошо с ним.

Его мысли обрываются, когда Шульдих поворачивается к нему лицом и принимается танцевать. Он довольно далеко, вокруг него народ, но все равно можно разглядеть его тело в подробностях. Шульдих покачивается в такт ритмичной музыки, тяжелые груди качаются под прозрачной футболкой. Соски, кажется, вот-вот проткнут ткань. Бедра крутятся, как будто Шульдих пытается подрочить ими и кончить прямо перед всеми. Кроуфорд кладет руку на обтянутый шортами пах. Шульдих неплохо танцует, но даже если бы он просто дергался под музыку, у Кроуфорда все равно бы встал.

Пока Кроуфорд бездумно оглаживает взглядом живот и ноги Шульдиха, один из отдыхающих пристраивается к тому сзади. Потный, лысоватый, с гавайской рубахе поверх почти женских сисек и живота, и с крошечной пижонской бородкой - наверное, менеджер верхнего звена на отдыхе. Шульдих вскидывает взгляд на Кроуфорда, поднимает брови, мол, что делаем? Кроуфорд качает головой, мол, расслабься. Отдых или не отдых, а оружие у Кроуфорда всегда при себе. Он поднимается, в паху ноет от возбуждения, но он игнорирует боль и сладкую ломоту. Обходя танцующих, идет прямо к Шульдиху. Не опасная, но забавная игра. Он подходит вплотную к мужику, окунаясь в запах пота и алкоголя. Мужик открывает рот, чтобы послать его, но Кроуфорд сует в мягкий бок дуло пистолета. Никто даже не замечает быстрого автоматического движения, кроме, конечно, менеджера высшего звена, который в мгновение застывает на месте. Запах меняется, теперь от него пахнет ужасом.

— Это моя женщина, — почти вежливо говорит Кроуфорд мужику в ухо. Тот бледнеет, как будто весь загар разом стекает с лица. Поднимает руки.

— Не кипятись. Ну ошибся, бывает.

Кроуфорд ухмыляется, убирает пистолет за пояс.

— Твою мать, — бормочет Шульдих, не переставая танцевать. Кроуфорд поворачивается к нему и ловит его взгляд.

— Уходим, — бросает он коротко. Хватит уже демонстрации. Обнимает его за бедро, кладет руку на крепкий круглый зад. Кожа под тканью раскаленная, Шульдих прижимается всем телом, соски упираются в рубашку Кроуфорда. Он невольно поглаживает ягодицу, пока они идут между танцующими, а потом мимо столиков, к деревянным мосткам. Тут, на Мальдивах, отели устроены так, что каждое бунгало находится на своем куске земли, окруженном океаном. Приятная иллюзия оторванности от мира. Они идут в свете фонарей, и Кроуфорд стискивает пальцами ягодицу. Шульдих проходится ногтями по его шее.

«Долго идти», — говорит он мысленно. Кроуфорд тут же чувствует эмоциональный слепок его женского возбуждения.

«Не суетись», — говорит Кроуфорд. Их бунгало совсем рядом. Они не включают фонари на террасе, и потому рядом с домом темно. Кроуфорд ведет Шульдиха в холл, и как только они скрываются с глаз, нагибает его прямо между мягким кожаным диваном и низким плетеным столом. Шульдих расставляет ноги, влажные трусы рвутся, стоит только потянуть. Кроуфорд еще раз проходится пальцами между бедер, заставляя его прогибаться и стонать низким женским голосом. Потом сдергивает шорты и входит. Никто и никогда еще не видел настолько точной иллюзии. Внутри горячо, от каждого движения мышцы сжимаются, Кроуфорд стискивает пальцами большие груди, трет соски, продолжая раскачиваться. Бедра клеятся к ягодицам, жарко и одуряюще пахнет цветами и морем. Персонал слишком любит хреновы цветы. Кроуфорд выпускает груди и впивается пальцами в бедра.

В голове пустеет, жар накрывает с головой. Он закрывает глаза только на мгновенье, когда напряжение сжимается до упора и распрямляется. Шульдих кричит и дергается в его руках. И Кроуфорд кончает, долго, бесконечно долго.

Потом в голове проясняется. Он видит темную гостиную бунгало, слышит рокот прибоя, отдаленный гул вечеринки. Опускает глаза, и видит влажную белую спину Шульдиха. Тот больше не женщина. Но Кроуфорд даже рад. Иллюзии хороши в меру. Он выскальзывает, Шульдих разгибается. И повернувшись, обнимает его за шею. Губы у него горячие и сладкие, на вкус как фруктовая жвачка. Но Кроуфорд смирился, маленькие слабости подчиненных надо прощать.

Он ласкает язык Шульдиха своим, гладит по прохладной спине ладонями. Он знает точно, что ни одна женщина не сможет стать для него идеальной. Если, конечно, она не мужчина. Не этот конкретный мужчина. Возбуждение на этот раз нарастает медленно. Кроуфорд отстраняется и приказывает коротко.

— В спальню.

Шульдих покорно кивает. И Кроуфорд отмечает про себя, что мужское лицо ему нравится больше.


Название: Насилие
Автор:  Доктор Амбридж
Бета:  derrida
Пейринг/персонажи: Брэд Кроуфорд/Шульдих
Категория: слэш
Рейтинг: NC-17
Жанр: драма, экшн, романс
Размер: миди, 4040 слово
Предупреждения: сиквел к фику из первой выкладки "Галлюцинации"

Закрытая клиническая больница находится в старой части Берлина, на Олдердорфен. Сумасшедший дом позапрошлого века, ветхий, желтые стены за черной кованой решеткой. Перед психушкой огромный парк, засаженный старыми липами и кленами, вишнями и яблонями. Они цветут, засыпая сад белыми лепестками, как снегом. Кроуфорд проходит через калитку и направляется по асфальтированной дорожке парка не к главному входу в здание, а к боковому подъезду, где договорился встретиться с главным врачом. Шульдих идет за ним. Кроуфорд чувствует его в своей голове, ощущает внутреннее зрение. Но за неделю он привык к этому присутствию и почти научился игнорировать. А еще — закрывать от него то, что для Шульдиха не предназначено. Кроуфорд много прочитал на эту тему, и ему легко перенести теоретические знания в жизнь. Шульдих ловит взглядом других пациентов, которые выползают на солнце подышать влажным свежим весенним воздухом, и показывает картинки Кроуфорду. С ним удобно и безопасно — никто не может подобраться с тыла.

Дорожка сворачивает с липовой аллеи в яблоневую и упирается в старое подлатанное крыльцо. Монументальное, как у немцев принято. Добротное, большое, у высокой и узкой двери. Кроуфорд заходит первым, за ним — Шульдих.

«Здесь полно мертвых», — жалуется он. — «Мрачное место. Хорошо, что никому не хочется поговорить со мной».

«Не завидую. Но сосредоточься на деле», — отвечает ему Кроуфорд. Шульдих ухмыляется. Тут же в голове возникает картинка — они на кухне в арендованной квартире, бедра Шульдиха Кроуфорд придерживает руками, чтобы тот слишком не расходился. Шульдих стонет в его голове, пока член ходит в заднице. Бедра у Шульдиха гладкие и белые, поясницу покрывают бисерины пота. Его возбуждение проникает в Кроуфорда, и невозможно никак сопротивляться этому воздействию. Каждое прикосновение становится кульминацией, каждое движение, скольжение, рывок заставляют испытывать миллионы оргазмов за мгновение, ведут их к одному главному.

Кроуфорд поправляет очки и хмурится.

«Перестань».

Он чувствует, что Шульдих снова хочет его. Но сейчас у них совсем другие дела.

«Хорошо, Кроуфорд», — Шульдих не спорит с ним. Картинки гаснут, чужое возбуждение покидает мысли, и Кроуфорд с облегчением вытирает лицо ладонью. Он и сам завелся, и ему это вовсе не нравится. Шульдих забывается.

Врач ждет их в кабинете. Он сначала не понимает, что Шульдих его не видит и не слышит. Потому что Шульдих довольно неплохо видит предметы через них обоих и почти не тормозит. Только потом, поздоровавшись с ним и не дождавшись ответа, врач удивленно поднимает брови. А потом удивляется еще сильнее. Наверное, Шульдих все-таки отвечает ему.

— Не обращайте внимания. Мы здесь для другого, — сухо говорит Кроуфорд. — Все готово?

Вот уже несколько дней он обдумывал, готов ли он взять Фарфарелло в команду. Но вчера наконец принял решение. Врач должен был подготовить документы. В случае с Фарфарелло все обстояло гораздо сложнее. Десять лет назад того поместили сюда по приговору суда. Потом срок закончился, но тот так и не был признан вменяемым, потому остался. Кроме того, его некому было забрать. Кроуфорд решил уничтожить его и воскресить как своего помощника. Потому врач оприходовал вместо Фарфарелло неучтенный труп, а самого Фарфарелло собирался выпустить под их ответственность.

Врач кивает, все еще напряженно и внимательно оглядывая Шульдиха, потом вытаскивает из стола и показывает им свидетельство о смерти.

— Он ваш. Надеюсь, организация понимает…

— Не ваши проблемы. Ведите.

Врач вздыхает, трет переносицу и поднимается. Кроуфорд и Шульдих встают следом.

В коридорах больницы пусто. Так кажется Кроуфорду. У Шульдиха на этот счет другое мнение. Он видит все слои прошлого, он видит тех, кто был заперт и умер тут раньше.

«Здесь все, как век назад. Ничего не изменилось. А немцы молодцы, аккуратные».

«Ты сам немец».

«Точно? Я сам точно не знаю, возможно, не совсем немец. Хотя не против им быть, — недовольно отзывается Шульдих. — Ты только посмотри на них. Какие непривлекательные костюмы».

Кроуфорд не слушает. Они идут к лестнице, спускаются сначала на один пролет, где лестница окунается в льющий из длинного окна свет солнца, а потом еще ниже, в подвал. Там держат сумасшедших преступников.

Возможно, на других этажах все осталось как было, широкие подоконники, большие резные батареи, арки и высокие потолки, тяжелые двери. Но только не здесь. Здесь все оборудовано по последнему слову техники. Врач открывает дверь особенным электронным ключом. У двери сидит охранник с электрической дубинкой и пистолетом в кобуре. Он кивает врачу — у них есть договоренность. Солнечное сияние остается за спиной, тут помещение освещают только лампы дневного света.

— Следуйте за мной, — голос врача звучит натянуто. Кроуфорд представляет его волнение. Безразлично оглядывает ряды запертых металлических дверей, за которыми заперты психи. Садисты, маньяки.

«Кроуфорд, это плохое место», — Шульдих показывает ему людей за стенами. Шульдих знает, что они совершили.

«Этот ел людей», — сообщает Шульдих через две двери. — «А тот вырезал жертвам гениталии и пришивал к платьям. Псих».

«Что делает наш будущий коллега?» — спрашивает Кроуфорд вместо ответа.

Шульдих тут же обращается взглядом к камере в конце коридора. Их шаги разносятся гулом по пустой кишке, пахнет цементом, сыростью и лекарствами. Кроуфорд ловит картинку у себя в голове. Человек в смирительной рубашке, совершенно седой, всего один глаз. Привязан к металлической прикрученной к полу койке. Кроуфорд видит его очень хорошо.

«Отлично. Он спокоен?»

«Вполне. Если его не злить».

«Твое дело — контролировать его», — приказывает Кроуфорд. Они уже однажды спускались сюда, и Шульдих общался с Фарфарелло. Кроуфорду понравился результат. Они говорили без слов несколько минут, в конце Фарфарелло осклабился и провозгласил:

— Бог тебя проклял, как и меня.

Лучший комплимент, кажется.

Они останавливаются перед дверью, врач открывает камеру электронным ключом. Но сам остается снаружи.

Шульдих входит первым, за ним Кроуфорд.

Фарфарелло поворачивается к ним и упирается в них единственным выцветшим, нереально желтым глазом.

«Пойдешь с нами? Будет весело». Мягкий вкрадчивый голос Шульдиха звучит не только в голове Кроуфорда, но, главное, в голове Фарфарелло. Шульдих позволяет Кроуфорду участвовать в разговоре, включает его в мысленный диалог. Фарфарелло приподнимается, насколько позволяют ремни, и показывает им удивительно ровные крупные зубы.

«Да».

Кроуфорд приказывает Шульдиху отвязать его, но не снимать рубашку.

— Без глупостей, иначе вернешься обратно, — говорит Кроуфорд. Фарфарелло медленно кивает. Кажется, он готов на все, чтобы только выйти отсюда.

Теперь можно действовать. Шульдих приближается к нему, принимается развязывать ремни. Все это время Кроуфорд не двигается, но чувствует свой глок через рубашку так, словно металл жжет кожу. Он готов выхватить оружие при первой необходимости. Он не умеет читать мысли, не обладает суперсилой. Зато отлично управляется с пистолетами.

Ремни со звоном свешиваются до пола. Фарфарелло садится, затем встает. Он не высокий, под рубашкой и штанами трудно разобрать его телосложение, но Кроуфорду кажется, что он крепкий и жилистый.

Шульдих стоит и ждет, пока Фарфарелло разминается, потом ведет его, чуть придерживая за локоть, в коридор. Кроуфорд идет рядом, готовый каждую минуту достать глок.

«Расслабься. Он не собирается убивать нас. Он хочет выбраться отсюда».

Кроуфорд поправляет очки.

«Хорошо. Следи, чтобы его желания не изменились».

Охранник у двери провожает их долгим взглядом. Врач идет позади, запирает кодовый замок.



Они идут через парк втроем к машине, которая ждет их у ворот.

— Эй, ты, как там тебя, — бросает Фарфарелло Кроуфорду. — Собираешься рассказать мне, что у вас за маленькая компания психов?

Кроуфорд смотрит на небо, на яблони, потом вперед. Дорога поворачивается на липовую аллею, а оттуда видны госпитальные ворота.

— Я — Кроуфорд. Шульдих, видимо, уже представился. Подробности обсудим на месте.

Фарфарелло хмыкает.

— Если все так, как рассказал немой, мы неплохо повеселимся, — сказал он.

Кроуфорд застегивает пуговицы пиджака. Ему нравится такой подход, но надо вовремя объяснить им, что веселье — не единственная цель группы.



В машине Фарфарелло молчит и смотрит в окно.

«Хочешь знать, о чем он думает?» — спрашивает Шульдих мысленно. Кроуфорд как раз выезжает с Олдердорфен, движение не очень оживленное, но ему надо вклиниться между внедорожником и машиной скорой помощи.

«О чем?» — отзывается он без особенного интереса. Ему нет дела до душевного состояния Фарфарелло. Главное — заинтересованность в деле.

«Думает об убийстве. Он любит убивать», — Шульдих улыбается с заднего сидения, транслирует ему свою улыбку. Синие глаза безучастно смотрят вперед, в лобовое стекло.

«Что ты видишь?» — интересуется Кроуфорд, когда они наконец выруливают на широкую магистраль.

«Город мертвых».

Кроуфорд бросает на Шульдиха взгляд искоса.

«Как это выглядит?»

«Тут повсюду мертвецы, война. Дома разрушены, люди мертвы»

Кроуфорд снова смотрит на него.

«Вернись в настоящее».

Шульдих кивает и закрывает глаза. С того дня, как они побывали в доме бывшего ученого на службе Рейха, Шульдих иногда впадает в странное оцепенение, словно возвращается в подвал снова и снова, пытаясь найти там нечто еще. Нечто про своего отца. Пока, кроме прочего, они узнали, что в быту субъекта звали Третий глаз, обыгрывая его основную обязанность и увлечение — эксперименты над пленниками, выявление и развитие сверхъестественных способностей.

Кроуфорд пытался поговорить с Шульдихом несколько дней назад. Выяснить, что еще он видел, что вспомнил. Он предполагает, что воспоминания могут дать новые улики для шантажа. Шульдих сидит за столом, держит в пальцах вилку, солнце освещает его безучастные глаза, яркие волосы, бледное узкое лицо. Шульдих опускает вилку в тарелку, вилка звякает о стекло. Его губы дергаются в подобии улыбки.

«Ничего нового».

«Как умер твой отец?», — спрашивает Кроуфорд, разрезая на куски желтый с белым омлет.

«Он болел», — коротко отвечает Шульдих. Кроуфорд многое узнал о его судьбе прежде, чем взять в команду, но сейчас ему интересны не биографические данные.

«Он умел то, что умеешь ты?» — уточняет он. Шульдих медленно качает головой. — «Нет. Не так, как я. Совсем немножко. Он меня боялся». А потом продолжает: «Он не родился таким, его умения — работа нашего майора». После этого Кроуфорд больше не допытывается. Но прежде, чем вернуться к еде, он улавливает вспышку ненависти, которую Шульдих не может удержать точно так, как не способен контролировать себя в момент оргазма. Ослепительно яркую, ледяную, острую. Кроуфорд запоминает это чувство и напоминает себе, что никогда нельзя ослаблять контроль.

Сейчас он вспоминает о разговоре.

«Ты думаешь, что эксперименты нашего субъекта сделали твоего отца особенным?» — интересуется он, пока машина тащится по запруженной машинами магистрали. Шульдих отзывается не сразу, несколько секунд в голове тишина. Когда наконец в мыслях звучит его голос, он кажется отстраненным и даже холодным. «Нет, эксперименты загнали его способности внутрь него. Он ненавидел себя». Кроуфорд мог бы закончить за него — «И меня тоже». Ему не очень нравится, что у Шульдиха к субъекту личные счеты, но тут ничего не поделаешь. Других таких, как Шульдих, Кроуфорд пока не нашел.

Они добираются до дома к полудню. Фарфарелло размещают в спальне. Шульдих мысленно о чем-то беседует с ним, а потом сообщает Кроуфорду: «Этого парня лучше привязать».

«Ты не сможешь его контролировать без этого?».

«Не ночью», — коротко отзывается Шульдих. Он как раз проводит Фарфарелло в спальню, рассказывает ему, что и где, спрашивает, не хочет ли тот отлить или поесть. Даже развязывает смирительную рубашку. Кажется, при свете дня эти двое прилично ладят.

Потом Кроуфорд собирает всех в гостиной. Шульдих садится на стул и, закинув ногу на ногу, принимается раскачиваться. Фарфарелло сидит на диване, широко расставив ноги.

— Мы — особая команда тайной организации под названием Розенкройц, — рассказывает ему Кроуфорд. Он устраивается в кресле у окна, чтобы видеть обоих. И чтобы при необходимости глок был под рукой. Фарфарелло замечает это. Возможно, даже чувствует, как звери чуют опасность.

— Зачем тебе пушка? Боишься меня?

Кроуфорд не отрицает пользы страха, потом отвечает откровенно:

— Не боюсь, но всегда готов пристрелить тебя, если неправильно себя поведешь. Помни об этом.

Он кладет руку на кобуру.

— Не сомневайся, я успею его вытащить, если что.

Шульдих громко фыркает.

«А меня боишься?» — спрашивает он. Кроуфорда обдает жаром. Он досадливо морщится.

«Думай о деле».

Но его еще долго не покидает ощущение вязкости в голове и тяжести в паху. Он продолжает говорить, игнорируя и свое, и чужое возбуждение.

— Наша задача на данный момент — вернуться в Нью-Йорк, туда, где сейчас проживает субъект, и получить у него документы об экспериментах прошлого. Кроме того, он выгоден для нас живым. Подробности вам не интересны.

«Ну отчего же», — тут же откликается Шульдих. — «В команде должна быть полная прозрачность».

«Если будет необходимо, я расскажу тебе. И не пытайся увидеть информацию в моей голове». У Кроуфорда удачно выходит прятать данные от Шульдиха. Тот досадливо морщится и снова принимается качаться на стуле. Фарфарелло пожимает плечами.

— Мне насрать, зачем он нужен.

— Хорошо. Твое дело — выполнять мои приказы. Если я скажу врезать ему, ты врежешь, если скажу — приставить нож к горлу, ты приставишь. Уяснил? Конкретнее уточню на месте.

Так заканчивается их брифинг. Остаток дня Кроуфорд подводит итоги, сводит данные в одно, описывает все, что они с Шульдихом узнали в последний раз. Когда снова отправились в старый дом.

Они прошли в залитую солнцем кухню, спустились по скрытой шахте в подвал. Шульдих реагировал спокойнее.

«Что ты видишь?» — спросил его Кроуфорд, прохаживаясь по небольшому помещению. Стены были влажными, в потолке горела лампа. Немцы позаботились об удобстве. Шульдих кивнул и передал ему картину. В помещении вдоль стены стояли люди, на них направляли автоматы военные в нацистской форме. Человек в штатском объяснял одному с отметками Штурмбаннфюрера.

— Ваше дело следить за транспортировкой! Они нужны мне живыми!

А тот в ответ кричал, слюна летела гражданскому в лицо:

— Их надо утилизировать!

«Он спас отца, получается так», — ухмыльнулся тогда Шульдих. Кроуфорд почувствовал в его голосе ту самую ненависть, как позже в машине. Шульдих перестал показывать картинки, прошел дальше, трогая пальцами стены и остановился у той самой стены.

«Тут можно найти следы крови, значок Штурмбаннфюрера, тот человек оторвал его. Если поднять пол и снять слой со стены». Кроуфорд кивнул: «Отлично». С этой минуты у них появились настоящие улики. Хотя Кроуфорд потом решил, что Шульдих мог бы поделиться с субъектом картинками, вряд ли тот не поверил бы ему.

Кроуфорд рассказал в отчете практически все, умолчал только об отце Шульдиха. Решил, что личную информацию лучше оставить при себе.

Потом они привязали Фарфарелло к кровати, закрепили карабины специальных веревок к ножкам кровати и оставили его до утра.

«Я сказал ему — спокойной ночи», — сообщает Шульдих, когда они уже лежат в кровати. — «А ты знаешь, он говорил мне, что не чувствует боли. Какое-то нарушение то ли в спинном, то ли в головном мозге…»

«Врожденная анальгезия Фальконе. Перевернись на живот», — говорит ему Кроуфорд. Они оба голые, Шульдих лежит, закинув руку за голову, и смотрит в потолок. А услышав приказ Кроуфорда, тут же перекатывается на живот и встает на колени.

«Ого! Анальгезия, да? Он говорил, что это сводит его с ума».

«Он и так полный псих», — отвечает Кроуфорд, поднимаясь и устраиваясь позади. Он гладит спину Шульдиха, сжимает ягодицы, потом берет смазку. Кроуфорд всегда достает ее заранее и кладет на кровать между ними. Шульдих весь напрягается. Кроуфорд толкается в него скользкими пальцами, потом прижимает головку и входит. Дрожь, тихий болезненный стон отдается эхом в голове. Кроуфорд знает, что в реальности звуки тише, они странные, словно вздохи какого-то животного, нечеловеческие, но в мыслях Шульдих стонет все громче и громче, пока Кроуфорд раскачивается, трахает его, крепко держа за бедра. Стоны нарастают, становятся мучительными, почти просительными. Кроуфорд останавливается. Шульдих всегда кончает слишком быстро — его тело слишком чувствительно к прикосновениям любого рода. Это его единственная связь с миром — кожа. Пальцы. А Кроуфорду хочется потянуть. Шульдих не контролирует себя, зато его контролирует Кроуфорд.

«Пожалуйста, ну давай уже…» — просит Шульдих в голове. Кроуфорд ничего не отвечает. Пережидает, пока тот немного не расслабится, пока предоргазменная дрожь не утихнет, и продолжает двигаться снова. Теперь он позволяет Шульдиху делиться ощущениями. И очень скоро возбуждение становится непереносимым, каждое движение обжигает огнем, хочется войти глубже, навалиться, быстрее, быстрее. Они бьются друг о друга, потные, скользкие. Шульдих вскрикивает, и они кончают вместе.

Потом они снова лежат рядом. Туман в голове рассеивается, и Кроуфорд снова может мыслить логически.

«Скажи, чем закончилось в бункере с твоим отцом?», — спрашивает он. Шульдих рядом зевает и бормочет сонно:

«Смотри».

Кроуфорд закрывает глаза. Перед ним снова тускло освещенная комната. Человек в штатском и военный с автоматом спорят, что делать с пленными. А потом раздается грохот, и Кроуфорду кажется, что рушатся стены. Но в грохоте и тумане известки и пыли он видит, как один из людей в робах открывает дверь в противоположной стене и забирается в лаз. Кроуфорд знает отлично, что этот проход ведет прямо в канал, под воду. Картинка выключается. Кроуфорд выныривает и слышит тихий, но отчетливый сап. Шульдих спит.



Перелет до Нью-Йорка занимает десять часов. В штаб-квартире в центре города, на Пятой Авеню, у Кроуфорда в специально отгороженной дополнительной комнате — целый арсенал. У него даже есть Мерклин. Но сегодня им не нужно такое оружие. Потому что есть Фарфарелло. Кроуфорд хочет попробовать его в деле.

После перелета они моются и переодеваются. Фарфарелло спрашивает:

— У тебя есть ножи? Покажи все — я выберу.

Кроуфорд кивает. Он ведет Фарфарелло в дополнительную комнату и демонстрирует наборы.

— Бери, что нужно.

Тот со знанием дела изучает ножи.

— Неплохо, — говорит он с усмешкой. Потом выбирает пару и прячет в сапоги.

Кроуфорд решает, что Фарфарелло готов.

— Нам надо припугнуть его, не более, — говорит он потом, когда они спускаются к машине. — Я буду говорить. Ваше дело — ждать приказов.

Шульдих отвечает ему мысленно:

«Слушаюсь, начальник».

Кроуфорду чудится в его словах усмешка, он поворачивается к Шульдиху, но тот рассеянно улыбается и глядит прямо невидящими глазами.



Субъект живет в старом красном кирпичном доме. До его квартиры ведет небольшая лестница в один пролет. Дверь железная. Кроуфорд знает, что тот дома. Он установил камеры в спальне, гостиной еще до поездки в Берлин. И следит, принимая изображение на сотовый телефон. Кроуфорд достает магнитные отмычки, которые открывают любые замки. Изобретение лаборатории Розенкройц, незаменимая в работе вещь. Шульдих стоит позади и говорит ему:

«Он моется».

Кроуфорд кивает, вставляя тонкий штырь в замок. Механизм скрипит, щелкает и открывается.

Кроуфорд распрямляется, убирает отмычки во внутренний карман пиджака. Ловит на себе равнодушный скучающий взгляд Фарфарелло.

— Начинаем, — говорит тихо. И распахивает дверь.

Субъект действительно в ванной, за шумом воды не слышит тихих шагов по синим коврам с геометрическим рисунком. Свет заполняет огромную футуристическую гостиную через огромные окна. Кроуфорд проходит к широкому низкому дивану и садится.

— Ты, придержи его, когда выйдет, — приказывает он Фарфарелло. Тот замирает у двери, невидимый в тени зеркального шкафа.

Шульдих плюхается в кресло. Все звуки затихают. Слышно только, как с бульканьем поднимаются пузыри на поверхность встроенного в стену аквариума и как льется вода в ванной.

Потом этот звук затихает. Субъект тихо напевает, шлепает мокрыми ногами по полу. И появляется в гостиной, укутанный в большой халат. Кроуфорд смотрит на него в упор. Субъект — худой поджарый старик — застывает, как парализованный, открывает рот, чтобы, наверное, пригрозить полицией, но Фарфарелло скользит к нему из тени и приставляет нож к горлу.

«Он бы с удовольствием пустил кровь», — смеется в голове Шульдих.

Кроуфорд сцепляет пальцы на коленях.

— Не стоит. Мы пришли по делу. Нам нужны ваши исследования времен второй мировой и сотрудничество в экспериментах.

— Вам — это кому? — хрипло спрашивает старик. Он лезет в карман, Кроуфорд кивает Фарфарелло, и тот сильнее прижимает нож к старческому горлу. На грудь, покрытую редкими седыми волосами, бежит струйка ярко-красной крови.

— Очки… — хрипит старик. Кроуфорд снова кивает, разрешая, и Фарфарелло убирает руку и замирает позади.

Старик цепляет на нос огромные стекла.

— От кого вы? — повторяет вопрос.

— Розенкройц, — отвечает Кроуфорд. Старик медленно кивает.

— Вы занимаетесь исследованиями сверхспособностей? — уточняет он вполне по-деловому. В его голосе ни капли страха, только любопытство. Кроуфорд смотрит ему в глаза и думает, что мужик — полный псих. Взгляд старика скользит по его лицу, потом переходит на Шульдиха.

— О, вы мне кого-то напоминаете, молодой человек! — вдруг радостно восклицает он. Шульдих не реагирует. Кажется, что вместо него — в кресле пусто. Ни эмоций, которыми тот всегда готов поделиться, ни мыслей, ни картинок. Шульдих поворачивается к старику и кажется, что смотрит на него пустыми глазами.

— Неужели ваш отец… О, точно. Да! Не может быть! Интересно, насколько развился его дар? — продолжает старик.

Кроуфорд хмурится:

— Прекращайте болтовню. Сейчас вы оденетесь и отправитесь с нами. Мы можем не только убить вас, но что гораздо неприятнее, обнародовать ваше прошлое. Чтобы этого не случилось, поспешите. У меня не так много времени.

Старик весь светится, кивает:

— Забудем об угрозах. Ни один ученый не откажется от возможности продолжить исследования всей жизни.

Он спешит в спальню, Фарфарелло идет за ним.



По дороге в Первый национальный банк Кроуфорд думает о Шульдихе. Ждет, что тот как-то прокомментирует произошедшее. Ведь старик вспомнил его отца, узнал его. Шульдих должен был разозлиться, расстроиться, что обычно делают люди в таких случаях. Но он просто молчит. Кроуфорд понимает, что привык к его голосу в голове за две недели, что они работали вместе. Молчание беспокоит, но Кроуфорд оставляет беспокойство на потом.

Сейчас они со стариком выбираются из машины на теплую весеннюю улицу и идут к банку.



Чемодан с бумагами весит, кажется, тонну. Кроуфорд не выпускает его из рук по дороге в квартиру старика.

— Паспорт, — требует он, когда они прибывают. Шульдих и Фарфарелло сидят на диване. Шульдих по-прежнему выглядит отсутствующим. В этот момент Кроуфорд жалеет, что не умеет заглядывать в чужие мысли.

— Следите за ним, я должен позвонить, — говорит он. Старик подходит к окну и останавливается спиной к дивану.

— Не бойтесь, мне некуда убегать, — говорит он. Кроуфорд не видит его лица, но чувствует, что тот улыбается.

— Хорошо, — отвечает он, и развернувшись, уходит в спальню. Ему надо связаться с координационной группой, доложить о результатах операции и заказать места на ближайший самолет до Швейцарии. Разговор длится несколько минут. Его информируют, что места есть. И что их ждут в вип-зале аэропорта Кеннеди. Кроуфорд сбрасывает звонок, радуясь, что в квартире старика отличная изоляция. Бегло окидывает взглядом спальню. Никаких картин, фотографий. Ничего личного. Светлые стены. Шторы, окно от потолка до пола. Широкая не застеленная кровать. Словно старик всегда готов сняться с места и исчезнуть, ничего не оставив после себя.

Кроуфорд поднимается со стула, выходит в гостиную и первое, что видит — кровь на оконном стекле. Шульдих все так же сидит в кресле. Фарфарелло стоит за диваном. Лезвие ножа сверкает на солнце на фоне бескрайнего синего неба. На фоне города.

— Что здесь произошло? — спрашивает Кроуфорд, старательно сдерживая поднимающуюся изнутри ярость. Тело старика лежит у окна за диваном. Кроуфорд видит тощую руку на фоне ковра. Лужа крови расползается по лакированному жемчужному полу.

«Он заслужил смерть», — говорит в голове Шульдих. И Кроуфорд видит, как он улыбается совершенно счастливой детской улыбкой. — «Из-за него я такой».

«Как ты это сделал?»

«Попросил Фарфарелло», — признается Шульдих.

Кроуфорд говорит себе, что наказание в данном случае рационально и необходимо. Хотя в глубине души он просто хочет сорвать злость. Он подходит к креслу, поднимает Шульдиха за грудки и бьет под дых. Как у бывшего боксера, у него отлично поставлен удар, а Шульдих такой тонкий, слабый и не подготовленный. Он пытается ответить, пытается повлиять на него мысленно, обрушивая на него чужеродные чувства и картины, которых Кроуфорд никогда не видел сам. На мгновение это сбивает Кроуфорда, он теряет связь с реальностью, пытаясь понять, что видит перед собой. Но ему нужно не больше секунды, чтобы отделить чужие воспоминания и мысли по системе Скотта, психоневролога Розенкройц. Шульдиху не хватает этого времени, чтобы избежать наказания. Он сгибается, голову наполняет стон. Но Кроуфорд не останавливается. Он бьет Шульдиха ногами, когда тот падает. Бьет в живот и в бока. Шульдих пытается закрыться, но его это не спасает.

Кроуфорд останавливается только, когда тот начинает всхлипывать, и не мысленно, а на самом деле. Даже из таких глаз могут течь самые настоящие слезы. Кроуфорд переводит дыхание, потирает кулаки.

— Мои приказы должны выполняться беспрекословно, — ровным голосом сообщает он, переводя взгляд с Шульдиха на Фарфарелло. Тот не пытается помочь Шульдиху, равнодушно наблюдает за избиением. Возможно, решает Кроуфорд, Фарфарелло справедливо полагает, что Шульдих получил свое. А сам Фарфарелло доволен тем, что сделал. — Вы думаете, что можете убить меня, если захотите? Это не так. Просто запомните. Вы — моя команда.

Он смотрит на старика, потом на небо. Есть только один способ скрыть правду. Кроуфорд жалеет, что уже сообщил в центр, теперь ему придется придумать другую версию. Старик пытался бежать, напал на них. У него было оружие. Он подходит к Фарфарелло, протягивает руку.

— Доставай второй нож, — просит коротко. Фарфарелло кривит губы, но делает что приказано. Кожаная рукоять ложится в ладонь. Кроуфорд взвешивает нож в руке, а потом выбрасывает вперед руку. На бледной щеке Фарфарелло выступают алые капли. Кроуфорд уклоняется от ответного удара и выкручивает руку Фарфарелло, нагибая его вперед, так что голова почти касается коленей.

— Чтобы выглядело, как будто он напал на тебя, — говорит с усмешкой. Затем отпускает его запястье и стягивает с дивана покрывала. Фарфарелло падает на колени, потирает предплечье и наблюдает зло, как Кроуфорд, держа нож через ткань, вытирает рукоять. Потом вкладывает в руку старика. Вот так. Насилие порождает насилие. Кроуфорд встает и оборачивается.

— Он оказал сопротивление.

«Ясно», — отзывается Шульдих. Фарфарелло кивает.

— У нас самолет, — продолжает Кроуфорд. Шульдих поднимается с пола, Кроуфорд не помогает ему. Но в чем-то безусловно понимает. С чемоданом, полным уникальных материалов, Кроуфорд в сопровождении команды покидает квартиру. Им предстоит долгий перелет. Кроуфорду нравится Нью-Йорк, и ему даже немного жаль покидать его.



Солнце садится, когда самолет отрывается от земли. Шульдих сидит у иллюминатора — Кроуфорду интересно, что тот видит в пустом голубом просторе.

«Всю землю», — отвечает тот.

«Не делай так больше», — просит его Кроуфорд, но говорит не об иллюминаторе и не о небе, а о старике. — «Он был полезен».

«Не буду», — совсем по-детски отвечает Шульдих и, помолчав, добавляет: «Но я не жалею, если что. Он должен был сдохнуть».

Кроуфорду на это нечего сказать, он смотрит на Шульдиха, как последнее солнце горит в его волосах.

Шульдиху лучше не совершать больше таких промашек. Кроуфорду будет жаль убивать его, если что

@темы: слэш, драбблы, Weiss Kreuz, WTF, творчество, R - NC-17, мини, миди, Шульдих, G - PG-13, Кроуфорд, фесты, гет, ЗФБ

---

ЗФБ-2015, Блич

Название: Прическа
Автор:  Доктор Амбридж
Бета:  iris M
Размер: драббл, 483 слова
Пейринг/Персонажи: Базз Би/Юграм Хашвальт
Категория: слэш
Жанр: общий
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Его притягивают волосы Базз Би

Возможно, Базз Би считает, что Хашвальт придирается к нему. Сам Хашвальт объясняет свои действия заботой о порядке и дисциплине. Объясняет другим, но не себе. Себе же он врать не привык.

Его притягивают волосы Базза Би. Их яркий цвет и странная форма. Они снятся Хашвальту во сне, пробуждая в нем давно забытое, темное, горячее. А утром он первым делом заходит к Баззу Би в комнату. «Чтобы проследить, что ты вовремя будешь на совете».

Базз Би только недовольно выдирает из его рук одеяло. Хашвальт делает шаг, еще ближе, медленно снимает перчатки и, положив их на столик у кровати, касается кончиками пальцев ирокеза. Базз Би поводит головой, но не отстраняется. Они оба знают, что будет дальше. Это случается каждое утро, Хашвальт и ненавидит себя за это, и не может преодолеть пагубную привычку. Пагубную страсть.

Он расчесывает волосы пальцами, касается ногтями кожи, проходится по ней, как будто почесывает.

Безз Би жмурится, тихо выдыхает, ругается сквозь зубы.

— Что тебе вообще надо, черт тебя дери, Юго! Когда ты отстанешь от моих волос?

— У тебя не уставная прическа, — тихо отвечает Хашвальт, голос чуть хриплый, Хашвальту это не нравится. Ему не нравится и жар по всему телу, и пульсация в животе, и болезненные удары сердца. Но кроме того, что это мучительно, это еще и сладко.

Он накручивает волосы на пальцы, потом распрямляет, потом уже двумя руками тянет их вверх и обратно, растирает и оглаживает.

— А у кого из нас уставная? — цедит Базз Би.

Он сидит, подставив голову Хашвальту, и тот с трудом сдерживает дыхание. Хашвальт рад, что на нем плащ, он рад, что умеет сохранять спокойствие и скрывать чувства. Только губы немного приоткрывает. Тянет голову Базза Би назад, ведет пальцами по уху с сережками.

— И это тоже не по уставу!

— Дьявол! Юго! — стонет Базз Би, хватает его за руку и сует пальцы в рот. Его язык горячий, шершавый, как у кошки. Хашвальт секунду позволяет ему сжимать пальцы губами, секунду, в которой сходятся все его желания и стремления. В которой весь мир съеживается до точки, потом он отнимает руки.

— Какого черта! — Базз Би поднимает на него глаза. Хашвальт отступает. Он не должен нарушать субординацию, стоит только перешагнуть черту, и тогда он уже не остановится. Хашвальт разворачивается и собирается уйти, как вдруг чувствует, что Базз Би хватает его за волосы. Хашвальт замирает. Сердце бьется тяжело и гулко, в голове шумит, во рту пересохло. Он чувствует спиной, что Базз Би поднимается и утыкается лицом в его пряди. Хашвальт закрывает глаза. Его снова утягивает в водоворот. Ему все труднее держать себя в руках, сохранять видимость чистоты.

Базз Би наконец отпускает его. Ухмыляется в спину.

— Давай, беги, — цедит он. Хашвальт больше не оборачивается. Он выходит в коридор. Лицо пылает, от напряжения мутит. Сколько он еще сумеет удерживать и дразнить самого себя? Он не знает.

Но сейчас впереди дела. Весь день. И ему надо собраться. Фиолетовый волос скользит между пальцами. Хашвальт поднимает руку и понимает, что забыл перчатки.


Название: Ты как огонь
Автор:  Доктор Амбридж
Бета:  Terra Celtika
Размер: драббл, 569 слов
Пейринг/Персонажи: Куросаки Ичиго/Исида Урю
Категория: слэш
Жанр: PWP
Рейтинг: NC-17
Предупреждение: АУ

Ичиго идет форма штернриттера. Исида оглядывает его, проводит ладонями по плечам.

— Не надо, — как обычно, морщится Ичиго.

— Надо разгладить, — объясняет Исида. Но руки не убирает. После посвящения благодаря опасности, которой они себя подвергают, все тело гудит от возбуждения. У них обоих — одна цель. Отомстить Яхве за смерть Катагири и Масаки. Но об этом знают только Ичиго и Исида. Месть — их общая страсть. Нить, которая связывает их с самого детства. Исида не уверен, не ненависть ли сводит их так тесно.

Он снимает с носа очки, убирает в карман, а потом ведет ладонями по груди Ичиго, украшенной голубым крестом. Ичиго поднимает брови, собирается что-то сказать, но Исида прижимается к полуоткрытому рту губами. Пол уходит из-под ног. Как в первый раз, когда они целовались на школьной крыше. Как каждый раз, когда Ичиго отвечает ему, толкаясь языком в рот, лаская кончиком губы.

Исида не уверен, не ненависть ли возбуждает в них желание. Ичиго стискивает пальцами его волосы, прижимается бедрами к бедрам. Жар окатывает с головы до пят, Исида не может удержать дрожь. Ичиго отстраняется.

— Кто-нибудь может войти. Это же не твоя комната. Это склад.

— Нет, тут никого не будет еще пять минут, — хрипло отзывается Исида. Он распахивает полы длинного плаща, цепляет ногтями застежки на брюках.

— Ты все рассчитал, — мрачно ухмыляется Ичиго.

Его глаза зажигаются рыжим светом, как и его яркие волосы. Исида кивает, потом опускается на колени. Застежки подаются не сразу, пальцы дрожат, трудно разобраться с крошечными железными крючками. Но Исида последователен и упорен. Во рту пересыхает, Исида сглатывает, когда под белым подолом рубашки появляется красная крупная головка. Член выскальзывает, распрямляется, тяжелый, длинный. Исида ничего не может с собой поделать, дышит быстро и рвано. Желание отдается болью в паху — душное, невыносимое. Даже если бы у них была минута, а не пять, Исида бы не остановился.

Отец называл его упрямым — наверное, он был прав.

Исида трогает языком головку. Обводит по контуру, слизывает солоноватую каплю смазки.

— Господи, — выдыхает Ичиго сверху и тянет его за волосы. — Чертов Исида!

Исида подчиняется. Подается вперед, впускает его до упора. Язык скользит по члену, головка упирается в горло. Исида зажмуривается, на глаза наворачиваются слезы, внизу живота становится тесно, жарко. Желание накатывает так сильно, что Исида пугается, что уже все. Что сейчас кончит. Он сжимает себя через брюки. Но возбуждение чуть-чуть отступает, когда он слегка подается назад и принимается сосать, стерев ладонью слезы. Представляя себе лицо Ичиго, такое красивое, ужасно серьезное в эти мгновения, искаженное наслаждением. Как будто даже сейчас Ичиго думает, как бы не сделать ему больно.

Исида поглаживает себя, расстегивает крючки, сует руку в белье. Совсем близко. Головка скользит по нёбу, потом обратно. Он ловит ее языком, ласкает уздечку, сжимает и берет глубже. Ичиго обхватывает его голову обеими руками, резко выдыхает.

Перед глазами расходятся разноцветные круги. Исида не издает ни звука, но внутри у него разливается огонь. Он судорожно двигает рукой, приноравливаясь к ритму Ичиго. Сражаясь с ним.

А потом рот заполняет сперма. И сам Исида кончает в кулак, проглатывая все до конца.

Ровно через пять минут на склад возвращается рядовой. Ичиго и Исида благодарят его, забирают обмундирование и выходят в залитый белым светом коридор. Исида достает из кармана очки, возвращает на нос, внимательно оглядывает Ичиго. Осторожно убирает с его плаща длинный черный волос.

Ичиго тут же краснеет и кривит губы.

— Я же не маленький! А ты мне не мамаша!

Исида гордо вздергивает подбородок.

— Да, слава богу. Но ты никогда не умел позаботиться о себе.

С этими словами он первым идет к лифтам, оставляя Ичиго смотреть себе в спину.


Название: Однажды все изменится
Автор:  Доктор Амбридж
Бета:  Terra Celtika
Размер: мини, 1330 слов
Пейринг/Персонажи: Исида Урю/Юграм Хашвальт, возможно намеки на Яхве/Юграм Хашвальт
Категория: слэш
Жанр: драма, ПВП
Рейтинг: NC-17
Предупреждение: возможно АУ, постканон, взрослый Исида - Император квинси и врач.
Краткое содержание: Он решает, как жить им всем, он думает за всех, и ему помогает советник

Исида точно знает, сколько времени прошло с тех пор. Он отмечает каждый день в своей памяти. Он еще помнит умирающего от его руки Яхве, кровь на идеально белом рукаве, помнит, как тело Императора вспыхнуло и исчезло внутри себя самого, словно звезда, которая, взрываясь, оставляет черную дыру. Как в него перешла вся сила первой буквы, и как он выключился и очнулся много позже совсем в другом мире.

В мире, где все уже было решено, и где баланс был восстановлен.

Хашвальт оставался советником Императора Квинси еще ровно один день. Оставался советником Исиды. Пока они решали вопросы, беседовали с шинигами, подсчитывали потери, принимали условия. Квинси предстояло уйти из Сейрейтея, вернуться в мир живых, жить обычной жизнью до тех пор, пока не придет пора послужить Готей. Исида принял все пункты договора.

Хашвальт молча стоял за его плечом. Исида подозревал, что он не одобряет решения нового Императора, но ничего не советует, знает, что его слова не будут услышаны. Исида тогда считал, что они расстанутся, как только все закончится, и он никогда больше не увидит тонкое, удивительно красивое и холодное лицо Хашвальта. Никогда не увидит ярости в его глазах, не почувствует тепло его дыхания на лице. Исида не боялся его, но, думая про их стычки, чувствовал смущение и возбуждение. Хашвальт был слишком красивым, а Исиде было семнадцать лет.

Он давно знает, что ошибся тогда. Ответственность за расу въелась в его жизнь, как кровь в дерево, и он уже не помнит, когда был просто мальчишкой. Он решает, как жить им всем, он думает за всех, и ему помогает советник.

Он решает, что они ни во что не вмешиваются. Он решает, но внутри с каждым годом растет недоумение, обида, злость, ярость. Раз в месяц Исида приезжает к Хашвальту, чтобы обсудить положение дел. Чтобы поделиться с ним частью растущего внутри взрыва.

Хашвальт всегда знает, что он приедет, даже если Исида не предупреждает его.

Он живет обычной жизнью, работает советником при посольстве, бегает по утрам, пьет сок, ест только растительную пищу и тщательно следит за волосами. Волосы у него и правда чудесные.

Приезжая, Исида всегда говорит ему об этом.

— Кажется, они стали еще мягче, — говорит он, выпуская прядь из пальцев.

Хашвальт вытаскивает у него изо рта сигарету. Привычка, унаследованная им от отца вместе с клиникой.

— Спасибо, — ухмыляется он и, отвернувшись, идет через холл к лестнице. Исида рассматривает его зад под домашними штанами, кончик длинного хвоста ложится ровно между ягодицами, пока Хашвальт, расправив плечи, поднимается по лестнице. Они спят вместе бог знает сколько времени, и Исида давно знает, что не хочет ломать традицию. Ему кажется, что Хашвальт врос в него, впитался вместе с силой, властью, ответственностью. Вечный советник.

Исида поднимается следом за ним. В спальне скидывает пиджак, пока Хашвальт снимает резинку с волос. Потом расстегивает рубашку, когда Хашвальт стягивает футболку через голову, и волосы каскадом падают ему на лицо и на плечи. Исида подходит к нему, убирает пряди с лица. Они с Хашвальтом давно уже одного роста, теперь целоваться гораздо удобнее. Он прижимается губами к его губам, и Хашвальт позволяет попробовать на вкус свой язык, позволяет ласкать и трахать свой рот, прижимаясь бедрами, шаря ладонями по спине. Исида совершенно точно знает, что у Хашвальта больше никого нет. С низшими по рангу он не спит, с простыми людьми или шинигами — тоже. В его светловолосой голове полно принципов. Но в его теле столько огня, что Исида каждый раз боится сгореть заживо.

Он трет пальцами затвердевшие соски на молочно-белой груди, другой рукой лезет под резинку спортивных штанов. Хашвальт прерывает поцелуй, отстраняется и сдергивает штаны с бедер, они падают серой тряпкой к ногам, и он невозмутимо переступает, абсолютно голый, но такой же невозмутимый и прямой, как всегда. Исида выдыхает сквозь сжатые зубы. Майское солнце светит Хашвальту в спину через незашторенное окно, и кажется, что вокруг его головы светится нимб. Вся обновленная свежесть весны остается за окнами, а внутри — запах близости, возбуждения, пыли и свежего белья. За окном поют птицы, шумит далекая улица, а внутри удары сердца заглушают скрип старых досок под ногами. Исида гладит пальцами алую головку, размазывает прозрачную каплю, сжимая себя через брюки. Возбуждение стекает от паха горячими волнами по ногам и поднимается пузырями вверх, в голову. Хашвальт перехватывает его руку.

— Идите в ванную, Ваше величество, я подожду.

Исида каждый раз вздрагивает, когда Хашвальт называет его так. В голове приходят в движение неприятные мысли. О том, говорил ли Хашвальт тоже самое старому Императору, оголяя перед ним идеальный белый зад. Исида не хочет думать об этом.

Он снимает и аккуратно разглаживает брюки на стуле, не глядя на Хашвальта, только слышит, как скрипит под его тяжестью кровать. Потом идет в ванную и тщательно моется, окатывая себя холодной водой. Иначе первый раз будет слишком быстрым.

Потом возвращается в залитую светом комнату, к белой сияющей кровати и к Хашвальту. К его золотистым волосам, белой спине, пахнущей горьковато и свежо, к его совершенным женским бедрам и ягодицам, которые Исида раздвигает. Он прижимается губами, толкается языком между ними, Хашвальт пытается сильнее прижаться к его лицу, вздрагивает всем телом и стонет. Исида не дает ему торопиться. Медленно обводит языком, гладит и проникает глубже. Потом отстраняется и массирует ягодицы руками, гладит спину, прижимаясь и скользя по коже влажной головкой. Возбуждение медленно нарастает, становится гуще, болезненнее, слаще, непереносимее. Исиде нравится долгая, вязкая, одуряющая прелюдия. Он раздвигает ноги Хашвальта, тот вздергивает бедра, приподнимается на колени, и Исида принимается лизать его яйца — горячие, твердые. Хашвальт стонет раз, другой, всхлипывает и снова стонет. Его стоны теперь не прекращаются, мерные, бесконечные, на одной ноте. Исида резко отодвигается, сжимает свой член у основания. Он сознательно сбивает себя у пика, у вершины, куда добирается слишком быстро. Хашвальт лихорадочно быстро дышит, вцепившись пальцами в подушку. А потом, немного успокоившись, переворачивается на спину.

Они почти всегда делают одно и то же. И он знает, что надо делать.

Исида оглядывает его — торчащие соски, налитый твердый член, крупная блестящая головка. Щеки алые, губы приоткрыты; Исида смотрит в окно, отвлекаясь, потом встает и достает из прикроватного столика смазку. Хашвальт закрывает глаза.

Исида гладит его по животу и лобку, пока размазывает прохладный гель. Потом сгибает его ноги и прижимает к груди. Хашвальт придерживает их и жмурится. Брови сходятся у переносицы, лицо принимает страдальческое и обвиняющее выражение, как у него всегда бывает на пределе. Перед оргазмом. Исида раздвигает ягодицы и входит, раскачиваясь.

Его тело горит, легкое и тяжелое одновременно, и он не закрывает глаза, смотрит на Хашвальта сверху вниз, на влажную челку, на нахмуренные брови, приоткрытый рот. Все видится слишком ярко, нереально, Хашвальт снова начинает стонать, и его голос сливается с пузырями в голове, сливается с нарастающим возбуждением. Исида чувствует, что он совсем близко. Он сжимает бедра Хашвальта так сильно, что тот вскрикивает. На коже остаются красные лунки, Исида дергается еще и еще, все сильнее и глубже. Он сейчас кончит, еще минута-две. И в эти две минуты он неотрывно следит за Хашвальтом, как тот начинает быстро и ритмично двигаться, как шипит сквозь сжатые зубы, почти скулит, и кончает, едва притронувшись пальцами к мошонке.

А потом его самого дергает вперед, вышибая остатки мыслей и смешивая картинки. Они еще дергаются несколько мгновений по инерции, качаясь на волнах оргазма.

Затем все снова проясняется. Становится холодно и пусто. Они лежат на кровати рядом, каждый в своих мыслях, и ждут, когда спустя несколько минут кровь снова побежит быстрее. И они повторят. А может, и не раз. Каждый раз в одной и той же позе.


Все повторяется из года в год. Обычно Исида уходит под вечер, после того как выкуривает сигарету в саду, а Хашвальт отчитывается о делах. Дела всегда идут одинаково. Кто-то умер, кто-то родился. Потом Исида тушит окурок и прощается. Никаких поцелуев и объятий. Он уходит и никогда не скучает до следующей встречи.


Но с каждым годом, с каждым месяцем, с каждым днем он все яснее видит — рано или поздно им понадобится Аусвелен. Гнев внутри растет, любовь к своей расе, к квинси и к своему советнику все сильнее. Исида знает — может быть, в следующий раз, когда он придет к Хашвальту, они нарушат принятую схему.


Исида не позволит ему вытащить сигарету и скажет:

— Мы снова попытаемся, Хашвальт.

И тот опустится на одно колено перед ним.

— Да, мой Император.

И тогда все повторится. И ему придется воевать против друзей ради своего народа.


Название: Безответственность
Автор:  Доктор Амбридж
Бета:  Terra Celtika
Размер: мини, 1154 слова
Пейринг/Персонажи: Аскин/Юграм Хашвальт
Категория: слэш
Жанр: ПВП
Рейтинг: NC-17
Предупреждение: БДСМ
Краткое содержание: На самом деле Хашвальт ни за что не хочет отвечать

Аскин крепко перетягивает его руки за спиной, правая кисть к левому локтю, левая — к правому. Обычная процедура. Член уже стянут у основания, иначе Хашвальт может кончить без разрешения. Он полностью расслабляется и доверяется Аскину — и это самая приятная часть процесса. Ему не нужно руководить, за что-то отвечать. Он раб. Хашвальту нравится быть рабом. Аскин приказывает ему:

— Не стонать, — а потом проводит пальцами по мошонке. Хашвальт непроизвольно сжимается, за что тут же получает хлесткий болезненный шлепок по заду.

— Ну-ка, расслабься.

Когда они вдвоем, только Аскин имеет право руководить, Хашвальт сам однажды попросил его об этом. Тогда, давно, после Аусвелена, забравшего силу множества квинси, после того, как император проснулся. Аскин уже был с ним, самый первый из всех. Они никогда не были друзьями, просто оказывали друг другу услуги.

Рука у Аскина тяжелая, он хлопает сначала по ягодице, потом по бедрам и между ног. Хашвальт на этот раз ведет себя хорошо, не вздрагивает, молчит, сцепив зубы. Аскин прекращает шлепать и опускает руку на поясницу. Ладонь горячая, это особенно ярко ощущается после того, как целый день проходил возбужденным и без возможности разрядки.

Хашвальт приходит к Аскину утром еще до совета. Сегодня их день, и Хашвальту нравится соблюдать ритуалы. Аскин уже проснулся, причесывается перед большим зеркалом.

— Ты сегодня раньше, — ухмыляется он, искоса поглядывая на Хашвальта. Тот убирает волосы за плечи и снимает перчатки, ничего не отвечая.

Аскин пожимает плечами.

— Мне все равно, если что.

Хашвальт кивает:

— Хорошо.

Они никогда много не говорят, все понятно и так. Хашвальт кладет перчатки у зеркала, скидывает плащ, расстегивает китель. Руки чуть дрожат от волнения, он заставляет пальцы слушаться. Аскин разворачивается, опирается на туалетный столик и, сложив руки на груди, наблюдает. От его взгляда по телу растекается тепло, сердце начинает биться быстрее. Брюки падают к ногам с мягким шорохом. Хашвальт разворачивается и наклоняется. Аскин тихо хихикает за спиной.

— О господи! Только не торопись, хорошо? Теперь ведь я приказывают. Никогда не забывай об этом, когда переступаешь порог моей спальни.

Он подходит сзади — Хашвальт чувствует его бедрами и ягодицами. Слышно, как тот достает кольцо и мягким движением надевает на член. А потом касается Хашвальта, вталкивает в него пальцы. Хашвальт закрывает глаза и ждет. Секунды сливаются в минуты, пока Аскин то толкается пальцами глубже, то гладит вокруг ануса, то проходится между ягодиц до копчика. Возбуждение, с которым Хашвальт проснулся, сейчас становится болезненным. В голове гудит, к горлу подкатывает тошнота. Аскин снова толкается пальцами глубоко и гладит там, так что Хашвальт чуть не валится на пол, потому что ноги не держат. Аскин умеет довести его до оргазма, просто поласкав внутри пальцами. Но сейчас никак не кончить, ему придется терпеть.

— Ну вот, теперь отлично вышло, — смеется Аскин за спиной. Он еще раз оглаживает ягодицы, и Хашвальт чувствует прикосновение к анусу чего-то прохладного — латекса? Или резины? А потом его распирает и наполняет жаром, который невозможно унять.

— Готово. Одевайтесь, Грандмастер! — заявляет Аскин. Хашвальт сводит бедра, и это простое движение вызывает у него болезненный приступ возбуждения. Ему приходится подышать — несколько коротких поверхностных вдохов и выдохов, чтобы немного успокоиться.

— Ну, давай же! Опоздаем на собрание, — торопит Аскин.

Хашвальт медленно одевается, берет перчатки и выходит первым. Игра начинается.

Так он проводит весь день. Несколько раз — в обед, и часов в пять еще, и потом — Аскину удается провести ладонью по его заду, коснуться руки в перчатке. Это будит возбуждение, которое ненадолго утихает и остается только боль в паху и тянущее ощущение между ног.

Хашвальт благодарен ему за эту пытку. И ждет вечера.

Аскин тянет его за волосы, нажимает на основание латексного фаллоса.

— Вот так. Хорошо, — хвалит он, подцепляя игрушку ногтями и вытаскивая. Хашвальт только рвано выдыхает. Все тело напряжено из-за позы, и напряжение постепенно перерастает в боль. Ноют бедра и плечи, спина и ребра. Хашвальт чувствует каждый позвонок, каждую мышцу.

Аскин дергает его волосы на себя.

— Повернись.

Хашвальту непросто удержать равновесие со связанными руками, но он разворачивается. В губы ему упирается бордовая головка.

— Придется поработать ртом, — тянет Аскин сверху. Хашвальт встает на колени и касается головки языком. Обводит ее, гладит, потом облизывает сверху вниз и снизу вверх. Аскин стискивает волосы у него на затылке.

— Молодец. Хорошо.

Он стонет, вбиваясь ему в рот. Хашвальт послушно принимает его, готовый ко всему. Даже если сегодня разрядки не будет, все равно он отдыхает так, как никогда и нигде не может отдохнуть. Сейчас он никто, не Грандмастер, не Хашвальт даже. Он мусор, он ничего не может изменить. Он устал. И сейчас он занят делом, за которое не должен отвечать. Он сосет, как ему приказали, вылизывает, почти давится, когда Аскин насаживает его почти до горла.

— Стоп, стоп. Я хочу не так, — останавливает его Аскин, крепче хватая за волосы. Хашвальт покорно останавливается, послушно выпускает член изо рта.

Аскин снова разворачивает его задом и, толкнув на кровать, ведет пальцами между ягодиц. Он возбуждения кружится голова, Хашвальту кажется, что он горит, и у него нет ни одной возможности как-то помочь себе. Он пытается вжаться членом в матрас, но Аскин шлепает его по заду.

— Не смей, — а потом садится между бедер и принимается вылизывать яички, промежность и анус. Хашвальт кусает губы, чтобы не кричать. Если бы не кольцо, он бы кончил, ему кажется, что он сейчас взорвется, что его сила выйдет сама по себе и уничтожит все вокруг. Но он до крови прикусывает щеки и молчит, пережидая боль и сладкое удовольствие, которое выливается только в новую боль. Рот наполняет вкус металла — крови. Его начинает трясти, и он тщетно пытается справиться с дрожью.

— Бедный Грандмастер! — Аскин вдруг останавливается, пытка прекращается. Он кладет руки ему на бедра. Хашвальт держится из последних сил, чтобы не податься назад, но Аскин, кажется, уже наигрался. Он прижимает головку ко входу. Надавливает, и одним движением скользит внутрь. Хашвальт замирает. У Аскина большой член, головка крупная, и когда он трахает, кажется, что горит все внутри. От вожделения — сумасшедшего, исступляющего.

— Можешь кричать, — разрешает Аскин. Хашвальт успевает удивиться, какой же спокойный у него голос, а потом на самом деле кричит. Потому что Аскин принимается трахать его грубыми резкими толчками. А кольцо по-прежнему не дает кончить. Хашвальт кричит так, что закладывает уши. Хорошо, что никто не услышит крика.

На глаза наворачиваются слезы. Он плачет от бессилия и от наслаждения. И тут Аскин снимает кольцо.

Когда они лежат рядом в кровати, Хашвальт как всегда думает с разочарованием, что все кончилось слишком быстро. Оргазм слишком короток и вообще не важен. Главное — то, что до него. Боль, муки, подчинение. Но сегодня Аскин остановился слишком рано.

Хашвальт садится, чувствуя влагу между ног, оглядывается в поисках одежды. Аскин смотрит ему в спину — взгляд жжет между лопаток.

— Повторим на следующей неделе?

Хашвальт опускает голову и смотрит на свои руки. Каждый раз он чувствует отвращение — к своему телу, к себе самому. Он не тот, за кого себя выдает, и Аскин об этом знает. Каждый раз внутри него происходит борьба — несколько секунд, не больше, — которую он проигрывает.

Хашвальт пожимает плечами.

— Наверное. Я приду, как всегда.

С этими словами он поднимается и принимается одеваться. Он взвалил на себя слишком много. Но Аскин никому не выдаст его. Никогда. Потому что не хочет быть первой жертвой великой войны. Он будет подчиняться Хашвальту и подчинять его каждый раз.

@темы: слэш, драбблы, WTF, творчество, R - NC-17, мини, G - PG-13, фесты, Ванденрейх, ЗФБ, Bleach