Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Гороскоп

Оригинал взят у в Лаконичнo-шуточный гороскоп.

Другие знаки.

@темы: тесты

---

БП: Папки

Название: Тень
Автор:  Umbridge
Бета:  Becky Thatcher
Размер: мини, 3 183 слова
Фэндом: Bleach
Пейринг | Персонажи: Иссин/Рюкен
Категория: слэш
Жанр: хоррор, драма
Рейтинг: R
Дисклеймер: Bleach © Tito Kubo
Краткое содержание: Есть чудовища, с которыми нельзя сражаться в одиночку
Примечания: Фанфик был написан на  Битва Пейрингов за команду  Isshin/Ryuken team

Рюкен не слышит, как лопается кожа, но сразу становится больно, и он заводит руку за спину, ощупывает позвонки, пытается установить причину. Все зря, под пальцами ни ран, ни опухолей. Рюкен дергается, выгибается, диски между позвонками разрастаются, сминают спинной мозг, кровь течет. Рюкен не чувствует ног, немота расползается по телу, высасывает силы. Он больше не может дышать — диафрагму и грудные мышцы парализует. Рюкен хватается за горло. Термины кружат в голове, все, что остается внутри — вбитые годами термины. И отчаяние, что он задохнется, и никто не поможет ему, потому что он один. «Иссин», — зовет Рюкен и просыпается.

Словно выныривает из воды — хватает ртом воздух, раз, другой. Прижимает обе руки к груди и открывает глаза. Он в своей постели, один, как обычно. Простыни мокрые от пота, подушка на полу, одеяла нет. Он медленно, осторожно садится, потому что под грудиной все еще покалывает, упирается локтями в широко расставленные колени и тянется за очками. Пальцы дрожат. «Ничтожество», — думает Рюкен, цепляя очки на нос. Теперь надо покурить. Пачка и зажигалка всегда лежат рядом с кроватью. Колесико поворачивается с трудом, перед глазами загорается огонек. Рюкин затягивается, передыхает, стараясь унять сердцебиение, смотрит на свои руки, на тлеющую сигарету.

«Просто кошмар», — говорит он себе. Голос замирает в пустоте комнаты. Здесь только они вдвоем — голос и Рюкен. И холодный желтый свет из большого окна. Рюкен не любит плотно задергивать шторы, тогда ему кажется, что он в могиле. Он поднимается — спина болит так, что трудно двигаться. Последнее время она болит всегда, и Рюкена это бесит. Каждое движение, даже самое простое, которого обычно не замечаешь, вызывает глухую боль. Даже когда он дрочит или когда трахается. Рюкен ухмыляется, снова затягивается. Он мог бы пройти обследование в собственной клинике, но не находит времени или желания. А может, он просто боится. Рюкен идет в ванную, включает свет — из зеркала смотрит его собственное бледное лицо, морщины, капли пота на лбу и висках, темные круги под глазами — все безжалостно выставлено в пронзительном электрическом свете. Рюкен затягивается и выдыхает в свое отражение, потом тушит сигарету под струей воды.

— Чепуха! — бросает он зеркалу. И его голос застывает безжизненным куском искусственного света на сверкающем фаянсе. Окурок отправляется в унитаз, Рюкен опирается ладонями о раковину, поднимает ручку крана, холодная вода льет в ладони, обжигает щеки и лоб. Они как будто покрыты слоем жира, который вот-вот сойдет вместе с кожей. Рюкен выключает воду и смотрит на свое отражение, долго, пристально, как будто хочет что-то отыскать. Но ничего не меняется. Ненависть к собственному лицу поднимается из желудка горьким осадком во рту.

Рюкен выпрямляется, выгибается, потирает шею. Неприятное шевеление под кожей не успокаивается ни на секунду. Заставив себя убрать руки, Рюкен разворачивается, чтобы выйти. И тут краем глаза ловит движение в зеркале, будто что-то мелькает за плечом. Рюкен резко оборачивается, но видит только себя.

— Я схожу с ума, — произносит громко, четко, и голос отзывается эхом в пустой ванной. Не оглядываясь больше, Рюкен выходит, и все трет и трет шею. Зуд ужасно досаждает. Невозможно понять, где больше болит: у основания черепа, между лопаток или в пояснице. Но между лопаток нельзя дотянуться, потому там зудит сильнее всего. Рюкен ложится в постель, вытягивается поверх одеяла, пытаясь расслабиться, следит за тенями на потолке — они мечутся, как живые, дергаются и пляшут в ровном свете луны. Он не думает о болезни, которую даже не пытается диагностировать, не думает о сыне, или о работе. Он думает об Иссине. Красивое, грубоватое лицо перед внутренним взором — как наяву. Как будто тот заглянул к нему и сел на край кровати. Рюкен думает о нем всегда, когда надо уцепиться за что-то живое. Это помогает. Постепенно он погружается в дрему, убаюканный странным танцем теней, окунается в чернильно-черный колодец сновидения, остается один на один с движением под кожей. Между шестым и пятым грудными позвонками, все выше и выше. Кровь вытекает, по капле, вместе с силой, и боль, ноющая, нудная, не дает двинуться. Лицо Иссина стирается из памяти, и Рюкен опять остается наедине со смертью.


Утром Рюкен чувствует себя разбитым, как будто не спал ночью, а оперировал. Очки больно впились в переносицу — вчера он забыл их снять, на щеках неопрятная щетина. Бреясь, Рюкен думает, что все дело в усталости, что последнее время работы навалилось, и с Урю проблемы. Дети. Даже когда они еще маленькие, нельзя позволять им распускаться. Рюкен иногда думает, что слишком жесток к сыну, но тут же одергивает себя. Строгость необходима.

Да еще эта боль.

Когда утром Рюкен входит в комнату Урю, тот лежит поперек кровати, как обычно. Темные волосы встрепаны, руки под щеку, коленка торчит из-под одеяла. Рюкен подходит ближе, склоняется над ним. Нежность сжимает горло, и Рюкен поспешно распрямляется, отходит к жалюзи, тянет за шнур. Бамбуковые полоски складываются с тихим шелестом, и тусклый свет солнца, занавешенного облаками, заполняет комнату.

И тут что-то осторожно заглядывает Рюкену через плечо.

Боль протыкает от загривка до копчика. Рюкен дергается, выдыхает и резко оборачивается — шнур выскальзывает из пальцев и раскачивается как маятник. За спиной ничего необычного. Только тень лежит на полу у ног, Урю сидит на кровати, взъерошенный и испуганный. Моргает за стеклами криво надетых очков.

— Отец, что случилось?

Рюкен невольно потирает шею, хмурится:

— О чем ты? Вставай, умывайся. Иначе мы опоздаем. Как всегда.

На самом деле они никогда не опаздывают. Урю поднимает брови, смотрит на него с недоверием.

— Мне показалось что…

— Вставай! — прикрикивает Рюкен раздраженно и едва сдерживается, чтобы не взглянуть в зеркало. Огромное, во всю дверцу шкафа. Ему кажется, что там, в отражении, застыла чужая тень. И что она следует за ним, когда он идет к двери.

***

Сегодня пятница, а по пятницам Иссин обычно не приходит, но сегодня он тут как тут. Ждет у кабинета с двумя коробками китайской лапши.

— Ты приходил вчера, — цедит Рюкен, отпирая дверь.

— Ну и что? — отвечает Иссин. Подобный ответ так в его духе. Никаких объяснений, он просто здесь, по своим, только ему ведомым причинам. «Потому что волнуется за меня, чувствует, что со мной что-то не то», — думает Рюкен. Его раздражает опека, забота и жалость. Как бы Иссин ни делал вид, что все хорошо, тревога из него так и прет. Уже не первый раз Рюкен замечает, что Иссин пытается заглянуть ему за спину.

— Проваливай, мне сегодня не до тебя, — Рюкен никогда не признается, что устал, никогда не признается, что уже несколько дней колет себе кетонал, чтобы работать. Никогда. Только не ему. Они давно не спали вместе, с тех пор, как Рюкен впервые почувствовал боль. И сейчас, когда Иссин рядом, Рюкена охватывает глухое, тягучее возбуждение, от которого ноет в паху.

Они вместе входят в комнату. Тусклый свет сочится через приоткрытые жалюзи, пыльными полосами ложится на стол, на кресла. Ничего лишнего: никаких картин на стенах, цветов в вазах. Только графики и дипломы. Рюкен считает, что так надо, а Иссин каждый раз высказывается:

— До чего же пусто у тебя!

— Не приходи.

— Да, да, — он ставит коробки на стол, и не дает Рюкену даже плащ снять, разворачивает к себе лицом и прижимает, сминая ткань пальцами.

— Черт! — Рюкен сдергивает очки. Пожалуй, он рад, что Иссин пришел сегодня, можно снова сорвать на нем раздражение. «Или может быть все рассказать?» Рюкен отметает эту идею.

— Ты в порядке? — вглядываясь в него, спрашивает Иссин. — Не то, чтобы я уже готов тебя изнасиловать, нет, хотя уже почти… Но по-моему ты болен.

Рюкен удивленно вскидывает брови.

— Все отлично, как всегда, Куросаки.

— Хоть ты и врешь, но ладно, живи пока, — бросает Иссин, но отпускает не сразу, смотрит еще несколько секунд внимательно, настороженно, как будто пытается что-то разглядеть. От его близости боль в спине становится сильнее. Пальцы Иссина шарят по позвоночнику. Рюкен через рубашку и плащ чувствует, какие они горячие. Это заводит до дрожи, до судорог, но от прикосновений как будто снова лопается кожа. Рюкен невольно стонет. Ему кажется, что в копчик втыкают раскаленные иглы, и боль отдается в промежности. Иссин отпускает его, и сразу становится легче, и можно дышать. Рюкен отступает, тяжело падает в кресло:

— Уходи.

Иссин не слушается, застывает, сунув руки в карманы, и изучает его.

— Тебе надо провериться. Хочешь, осмотрю тебя по старой дружбе. Даже бесплатно.

— Ерунда. Убирайся, мне не до тебя. Мы собирались встретиться завтра. Значит — завтра. И вообще не понимаю, на кой черт нам видеться.

Иссин все стоит.

— Дай мне тебя осмотреть, — говорит серьезно. Такой тон Рюкена всегда бесит, он не хочет, чтобы его спасали.

«Или хочу. Или надо показать ему спину», — слова звучат так логично, но поддаваться нельзя. Попросить трудно и унизительно, легче сопротивляться. Рюкен отворачивается, делает вид, что читает бумаги, пока под кожей от позвонка к позвонку скользит что-то. Быстро, туда-сюда. Хочется почесаться, разодрать кожу, елозить по креслу. Рюкен переворачивает бумаги, не разбирая, что на них, из последних сил прикидывается, что Иссина нет в комнате. Скорее бы тот ушел, тогда можно будет выпустить липкий страх, холодным потом выступающий из каждой поры. Больно. «Что со мной?» В голове как на застопорившейся записи крутится: «Убирайся, пожалуйста, убирайся, прошу тебя, умоляю, убирайся».

И Иссин уходит. Еще раз смеряет его взглядом, перекатывается с пятки на носок, с носка на пятку. И уходит. Слишком уж легко, но Рюкену не до того, чтобы анализировать его поступки.

Как только дверь за Иссином закрывается, он сдирает плащ, путаясь в рукавах, рвет пуговицы на рубашке, трет кожу через ткань, пытается дотянуться до лопаток. Ничего не выходит, и скоро, обессилев, Рюкен оседает в кресле. Он сдергивает очки, выгибается, стонет. Боль ослабевает лишь через несколько минут, зуд, как будто под кожей кишат черви, тоже утихает. Рюкен тяжело дышит, вытирает лицо ладонями. Оказывается, оно все мокрое то ли от слез, то ли от пота. На губах кровь, — он прикусил язык — и сил нет совсем. Но надо продержаться до конца рабочего дня. Хотя бы сделать вид, что погружен в дела.

Когда Рюкена перестает трясти, он достает шприц из ящика стола, закатывает рукав, перетягивает руку жгутом повыше локтя и осторожно вгоняет иглу. Пальцы еще немного дрожат, и попадает он не сразу. Лекарство перетекает в вену жидким теплом. Рюкен вытаскивает иглу, выбрасывает использованный шприц в корзину для бумаг и откидывается на спинку. Сегодня одним уколом не обойдется.

Черная тень дергается у его ног. Тень не его, чужая. Кто-то, он уверен, стоит за плечом. Очень осторожно он поворачивает голову. И одно мгновенье видит — черное пятно на полу, черные пики зубов, смазанные дыры глаз, — и видение исчезает. Позади — кабинет. Доска с графиком, полосы солнечного света на белой стене. Рюкен кладет очки на стол и утыкается лицом в сложенные руки — в который раз в своей жизни он не знает, что делать.


К себе Рюкен возвращается под вечер. Перед этим делает еще укол. Так у него хватит сил добраться до дома.

Они с Урю молча ужинают, и тот уходит в свою комнату. Рюкен знает, что сын собирается съехать, но у него не осталось сил на споры и обиды. В ушах гул, сердце колотится, боль разрастается, пульсирует в каждом позвонке.

Как только он переступает порог спальни, желудок скручивает в рвотном спазме. С трудом передвигая ноги, Рюкен добирается до ванной и сгибается над унитазом. Его рвет, долго и мучительно, так что он едва не теряет сознание.

— Надо дойти до кровати, — шепчет он. Правая рука немеет, но Рюкен не обращает на это внимания. Разгибается, поднимается на ноги — и снова ловит краем глаза тень. Волосы на затылке встают дыбом. Тень вытягивается и ползет к нему. «Это не моя тень», — раздается голос в голове. Что-то прижимается к спине, стоит вплотную и заглядывает через плечо. Тянет гнилым мясом и кровью, ноги не слушаются, ужас холодным камнем катится от головы в пах. Рюкен хочет повернуться, но не может: тело сковывает внезапная слабость. Даже дышать трудно, как в кошмаре, когда каждый вдох и выдох требуют огромных усилий. По плечу скользит что-то холодное, Рюкен не может посмотреть — что. Тянется ко рту. «Давай, — из последних сил приказывает он себе, — двигайся».

И в конце концов у него получается. Рюкен отталкивается от раковины, разворачивается со стоном. Позади ничего, только в зеркале мелькает что-то, черное, быстрое. Бросается тенью к его ногам. Рюкен отступает, и чуть не падает через унитаз.


Крик заполняет уши, и он не сразу понимает, что кричит он сам. Ноги обдает холодом, Рюкен разворачивается, пытается поймать в зеркале облик того, что убивает его, но ничего не видит, а боль вспыхивает сильнее в сто крат, продирает каждый позвонок, вкручивается в мозг. Рюкен валится вперед, цепляется за раковину, очки падают на фаянс. Ему никто не поможет, он один на один с болью и страхом, заперт в слабеющем теле. «Иссин!» — зовет Рюкен, и только позже понимает, что не произнес вслух не звука. Он никогда не называл Иссина Куросаки по имени.


— Эй, я сейчас! — голос доносится до него как привет из счастливого сна. Рюкен не может сопротивляться, когда из ниоткуда возникает Иссин и тащит его из ванной. Он не в силах говорить, внутри — стыдное, ослепительное облегчение. Иссин укладывает его поверх одеяла, и Рюкен ненавидит его сейчас почти так же сильно, как тоскует по нему.

— Проваливай, оставь меня в покое, — шепчет Рюкен, глядя в расплывающееся мутное лицо Иссина. — Или я убью тебя!

— Чертов придурок, — цедит тот сквозь зубы, что-то мелькает в его пальцах. Но Рюкен не может разобрать, потому что в следующее мгновенье теряет сознание.

***

Свет проникает под веки, голос доносится откуда-то сверху, но открыть глаза нет сил.

— Пустой… скрывает реяцу… его невозможно увидеть, даже обладая духовной силой…

Рюкен пытается пошевелиться, но ничего не выходит, мысль о том, что в его теле — Пустой, вызывает отвращение, граничащее с истерикой. Но он умеет брать себя в руки. Даже обездвиженный, на грани сознания. «Я один на один со смертью, не надо надеяться на счастливое спасение», — твердит он себе, но сейчас хочется верить в другое. Черная капсула, в которую превратилось его тело, наполнена болью, мозг больше не управляет членами, нервы передают только один импульс — рожденный паразитом. Рюкен не может говорить, не может позвать на помощь, но оттого еще отчаяннее хочет докричаться.

«Я умру как жил — один», — скользит мысль, но именно сейчас Рюкен умирать не хочет.

— Ему придется потерпеть… эта штука будет сопротивляться…. она заставляет свою жертву страдать, так легче питаться силой…

— Давай уже, делай что собирался…

Первый голос — это Урахара, второй — Иссин. Когда Рюкен слышит его, ужас уходит.

— Ну все, тогда поехали…

Привычную боль как будто вспарывают ножом еще большей, воздух застревает в легких, выдохнуть уже не получается, потому что в этот миг что-то дергает в районе грудной клетки, и свет гаснет.

Рюкен задыхается, его кружит и бьет, выворачивает наизнанку. Кажется, свистопляска никогда не кончится. Не за что зацепиться, и не понятно, где остановишься.

Сколько проходит минут или часов, Рюкен не знает, но когда мелькание прекращается, он не знает, радоваться этому или бояться. Вокруг — черно-серый мир. На земле — распростертое тело Масаки. Волосы, глаза — все серое, только дыра в груди черная. Масаки превращается, черная воронка пожирает ее плоть, разрастается, ломает ребра, сдирает кожу и мышцы. Масаки совершенно голая, и Рюкен опускается рядом, бестолково мнет ее плечи, не способный остановить то, что с ней происходит. Она рассыпается в руках гнилой трухой, без крика, без стона. Он отдергивает руки, стряхивая с ладоней прах, и кричит.

Разрушенные дома, скелеты деревьев, саму землю сметает вихрем, почва исчезает, и его опять кружит, болтает и бьет.

И снова бросает на холодный серый асфальт. Он видит перед собой Катагири. Она умирает, и дыра в ее груди обретает форму, становится все глубже, Рюкен поднимается с коленей, смотрит на Катагири сверху вниз — ее лицо меняется, глаза, рот, губы скрывает костяная маска. Она вскидывает руку, но вместо ладони — лапа с длинными когтями.

— Катагири! — зовет Рюкен, но уже знает, что ее больше нет. Вместо нее — Пустой, а квинси должны уничтожать Пустых, не раздумывая. Рюкен выпрямляется. В пальцах появляется лук. Он наставляет его на Катагири, прямо между пустых глазниц, и выпускает стрелу.

Его выбрасывает из видения в тот самый миг, когда маска разлетается в клочья, и открывается лицо жены, еще живой.

«Неужели я не смогу увидеть ничего светлого?» — спрашивает он. Как это часто бывает в бреду, сознание словно раздваивается, и в попытках уцепиться за жизнь, здоровая часть задает вопросы. Наблюдает словно со стороны за мясорубкой, в которую он попал, заставляет его мыслить, собрать все, что осталось от личности и выкарабкаться.

Кружение прекращается, и реальность ускользает, остается только черно-серый мир. На этот раз Рюкен видит самого себя с дырой в груди. Он лежит на земле, бессмысленно скребет пальцами, хрипит и барахтается. Когда ее выгибает и приподнимает, Рюкен может заглянуть в идеальной формы черный круг и увидеть через него острые камни и осколки стекла. Нужно спасти себя, но Рюкен не может сдвинуться с места и просто наблюдает, как он корчится, выламывается у ног.

«Это просто бред, — слышит Рюкен на краю сознания. — Ничего этого не было». Он оборачивается. Перед ним, не касаясь земли, стоит Иссин в форме шинигами. На плече меч, волосы — дыбом, на лице ухмылка. «Он может спасти», — думает Рюкен, и ему сразу становится легче.

«Эй, Пустой, оставь-ка его в покое»

Рюкен делает шаг в сторону. Он уверен, что Иссин справится. Серое небо режет струя огня, бесцветный мир разлетается на части.

Спасения Рюкен не видит, его снова тащит вниз, потом вверх, кажется, у него больше не осталось позвоночника, не осталось костей — ничего. Вообще нет никакого тела.


И вдруг все кончается. Одним звонким щелчком, одним рывком. Рюкен распахивает глаза, резко сгибается, выталкивая из себя остатки ужина и кошмаров.

— Ну вот, как я и говорил — неприятно, но не смертельно, — слышит до тошноты безмятежный голос Урахары.

— Да уж, — отвечает Иссин. Рюкен трет лицо ладонью, но только размазывает кровь и рвоту, ищет очки, потом вспоминает, что оставил их в ванной. Оглядывает себя, комнату, Иссина, который садится рядом с ним на колени и накидывает на плечи пиджак.

— Я не просил меня спасать, — хрипит Рюкен. Перед глазами все размыто, и все же он может разобрать, что он в магазине Урахары, что того в комнате уже нет и что Иссин хмурится

— Заткнись, потом разберемся, — цедит тот сквозь зубы, принимается обтирать Рюкена влажным полотенцем. Рюкен пытается оттолкнуть его руку, но сил совсем нет, и потасовка кончается, не начавшись. Иссин тихо ругается, аккуратно проводит мягкой махрой по щекам, губам, по шее и груди. Тут только Рюкен осознает, что боли больше нет. К нему возвращается ощущение тела, руки-ноги его слушаются, пальцы обретают чувствительность. Радость, оглушительная, накатывает вместе с жаром, он едва удерживается, чтобы не рассмеяться. Как это прекрасно — двигаться, просто двигаться.

— Спокойно, сейчас закончу, и пойдешь на все четыре стороны, — бормочет Иссин у самого его уха. Рюкен выдыхает, пытаясь совладать с неуместной радостью. Иссин сует дужку очков ему в руку, протягивает пиалу с водой.

Рюкен принимает ее и пьет, теперь уже глупо сопротивляться.


Спустя час он чувствует себя практически здоровым. Голова немного кружится, но с головокружением легко справиться. Дома он сделает себе укол и ляжет спать. Иссин идет рядом с ним, молчит, что на него не похоже. Небо алеет, прохладный воздух пробирает до костей, но это даже приятно.

— Ты пытаешься перебить их всех в одиночку? — спрашивает Иссин. — Будь осторожней. Иногда появляются и такие, с которыми можно справиться только вместе. Ты сам знаешь.

Рюкен смотрит на него:

— Не твое дело.

Иссин пожимает плечами, сует руки в карманы:

— Как скажешь, — но Рюкена не покидает ощущение, что этим все не закончится.

— Следишь за мной? — спрашивает он, а Иссин только ухмыляется в ответ. Они близко — уже видно сад и угол дома, в котором живет Рюкен с сыном. Пока еще с сыном. Но очень скоро он останется один. Пахнет пионами и азалией. Над зеленой дышащей громадой сада поднимается солнце. Иссин останавливается, кладет ладонь Рюкену между лопаток и целует в губы, быстро, не глядя в глаза.

— Ладно, увидимся. Сегодня мой день, как договаривались.

Рюкен не успевает возразить, что Иссин уже приходил вчера. Тот разворачивается и уходит, шагает широко, как всегда, через дорогу только по белым полоскам зебры.

И Рюкен даже не жалеет, что не успел послать его к черту.


Название: Страшная сказка
Автор:  Umbridge
Бета:  Илана Тосс
Размер: мини, 3 461 слово
Фэндом: Bleach
Пейринг | Персонажи: Иссин/Рюкен
Категория: слэш
Жанр: приключения, экшн, AU
Рейтинг: PG-13 за кровь
Дисклеймер: Bleach © Tito Kubo
Краткое содержание: Однажды они помогут друг другу
Предупреждения: сказочное!АУ, Масаки сестра Рюкена
Примечания: Фанфик был написан на  Битва Пейрингов за команду  Isshin/Ryuken team

Стрелы пели. Одну за другой Рюкен выпускал их в ледяные стволы мертвых деревьев. Они тянули к нему ветки-пики, наступали, протягивая корни под мерзлой землей. Еще стрела и еще. Песня охотника звенела, отражаясь от ледяных глыб.

Деревья рассыпались мутными брызгами справа, слева, сзади, злые чары отступали. Удар, и Рюкен отшатнулся, кровь пачкала снег, мешаясь с голубыми каплями силы. Но думать о ранах было некогда. Он ухмыльнулся, сильнее натянул тетиву. Вспышка пламени в секунду превратила стволы и сучья в талую воду с запахом гнильцы. Рюкен вскинул руку, закрывая лицо. Лук исчез, и песня затихла.

— Дьявол! — раздалось сбоку. Очки соскользнули с носа, Рюкен поймал их и принялся протирать подолом белой туники.

— Куросаки, — проговорил он, поворачиваясь на голос. — Это всего лишь я.

Плечо все еще саднило, Рюкен зажал рану ладонью. Царапина.

Куросаки вскочил на ноги и рассмеялся.

— Вернул должок, значит? — он скинул капюшон, вытряхивая воду из складок плаща. Куросаки Иссин, Десятый из Ордена Тринадцати. Рюкен всей душой презирал Орден. Надеясь помешать Ледяному Королю возрадиться, они уничтожили род охотников за демонами, к которым принадлежал Рюкен и его семья. И все-таки Король вернулся. Жертва оказалась напрасной.

— Я же сказал — мне не нужна твоя помощь. Убирайся.

Куросаки рассмеялся, показывая белые, крупные, как у оборотня, клыки.

— Урахара говорил, тебе одному не справиться, так что терпи, я никуда не уйду.

Услышав про Урахару, Рюкен нацепил очки на нос и невольно огляделся: вдруг проклятый колдун где-то рядом, прячется под волшебной шляпой. Но все осталось по-прежнему: вода, небо, а над верхушкой Безымянной горы — дворец Ледяного Короля. Рюкен вздохнул, убрал ладонь от плеча — кровь остановилась, и только боль отдавалась в пальцах. «Куросаки и правда может пригодиться», — подумал он.

— Фу, какой ты неблагодарный, — снова заговорил Куросаки, возникая перед ним и закрывая обзор, сложил руки на груди, выпятил губы. — Я же отбил тебя у призрачных фей. И после этого ты меня прогоняешь? Так не честно, я хочу помочь!

Рюкен покачал головой.

— Тебе только кажется, что ты меня спас. А на самом деле влез не в свое дело, разрушил грамотно выстроенный план...

Он замолчал, посмотрел Иссину в глаза, и тот как-то сразу понял и перестал улыбаться.

—Я должен сделать это сам, — снова заговорил Рюкен. — Ни ты, ни твой сын не должны вмешиваться. Урю там, он хотел отомстить за мать. Глупый мальчишка. Но ты, Десятый из Ордена Тринадцати, не можешь спасти его, ты тоже несешь бремя вины.

— Я? — Куросаки нахмурился. — Чепуха, ты сам знаешь.

Рюкен медленно помотал головой.

— Ты тоже знаешь.

Куросаки стиснул его плечи, больно впиваясь пальцами, так что Рюкен чуть не врезал ему. Под рукавом стало влажно — снова открылась рана.

— Я пойду с тобой и точка.

Рюкен еще некоторое время не отводил взгляда, но потом стряхнул его руки и выпрямился.

— Как знаешь, — бросил он и зашагал по покрытому лужами льду к Безымянной горе. Куросаки пошел следом, метрах в двух над водой. Рюкен старался не обращать внимания на грубые башмаки, мелькавшие на уровне глаз, не слушать пустую болтовню. Но не мог не признать, что кое в чем тот был прав.

Не мог не признать, что тот действительно помог ему один раз, когда Рюкен переступил границу ледяного леса и чуть не утонул в озере, попав в ловушку фей, а Куросаки появился перед ним из воздуха и выпустил свою огненную птицу. Не мог он отрицать и того, что если и был среди тринадцати кто-то, достойный общества охотника за демонами, то только Куросаки.

Вода пропитала кожаные ботинки, хлюпала внутри, на белом рукаве расцвело алое пятно. Глядя вперед, на парящую в воздухе темную громаду дворца, Рюкен вспомнил, как встретил Куросаки много лет назад. Как тот спас его сестру Масаки, когда демон овладел ее душой, и ради этого позволил запечатать свою силу, как покинул орден, чтобы быть рядом с Масаки и как потом женился на ней. Как та погибла вместе с Катагири, став пищей Ледяного Короля, ровно девять лет назад. Тогда Куросаки поселился по соседству и повадился заходить в гости, хотя сначала его никто не звал. Рюкен учил Куросаки искусству врачевания, давал читать древние книги охотников, угощал крепкой настойкой и слушал истории о сыне и дочерях. Они раскуривали трубку на крыльце, делили на двоих одиночество многие годы, пока не началась великая война. Пока не вернулся Король.

— Но имей в виду, я не просил тебя о помощи.

— Не просил, — голос Куросаки вырвал его из воспоминаний. — Но меня и просить не надо.

Куросаки замолчал, и они шли в тишине до самой Безымянной горы. Только слышно было, как хлюпает вода в ботинках Рюкена. И как бурлит сила, украденная у других охотников, не давая замку упасть.

У подножья горы Рюкен остановился. Остановился и Куросаки, спустился вниз, на сухой камень, и присел, уперев локти в колени.

Рюкен посмотрел вверх — замок застыл над ними, как вывернутое из земли гигантское дерево, утопил в черной тени. Рюкен поднял руку, обтянутую перчаткой, ладонью вниз. Голубые искры сверкали в воде и вокруг него в воздухе, собирались под ногами в легкое прозрачное покрывало.

— Как мы попадем в замок? — без тени улыбки спросил Куросаки.

Рюкен покачал головой.

— Главное — не вмешивайся.

— А ты не думаешь, что Король уже знает, что мы здесь?

Рюкен поправил перчатку, встал на плотный ковер духовных частиц.

— Думаю. Он слышал песню.

Куросаки снова помолчал, поглядел задумчиво, как будто прикидывал что-то. Рюкен покосился на него, пожал плечами и взмыл в воздух. У него не осталось времени ждать, пока тот что-то решит. Он несся вверх, не оглядываясь, уверенный, что Куросаки последует за ним.

Так и вышло. Тот уже мчал рядом и смеялся громко, рассыпая смех вокруг, как огненные искры. Рюкен невольно ухмыльнулся, взглянув на него. Куросаки улыбнулся в ответ.

— И у тебя, наверное, припасены всякие приемчики, раз ты собирался напасть на него в одиночку?

— Я не хотел привлекать его внимание так рано, но…

Они летели, минуя выступы и расщелины, огибая пики и мертвые стволы деревьев, все ближе и ближе к ледяному дворцу. Еще немного, и белая вершина осталась внизу. Рюкен взглянул под ноги — он уничтожил Ледяной лес и на его месте море воды простиралось далеко-далеко, черная тень дворца лежала на водной глади.

— Осторожно!

Рюкен развернулся и увидел, что обросшее ледяными остриями дно дворца уже рядом. Не дожидаясь ответа, Куросаки распахнул плащ и выхватил огненный клинок.

— Черт тебя дери, что ты делаешь! — заорал Рюкен, но было поздно, клинок превратился в струю огня, и между выступами появилась черная дыра. В нее-то они и ввинтились и, промчав по тоннелю, созданному мощной струей пламени, выскочили в широком ледяном коридоре.

— Куросаки! — процедил Рюкен, вскакивая на ноги. — Я собирался попасть в замок совсем не так!

Тот стряхнул капли воды и крупицы льда с капюшона и расхохотался.

— Да? Ну зато мы уже тут, раз — и готово. Чем быстрее, тем лучше.

— Нет, дьявол тебя разбери.

— И без меня ты не справишься, — ехидно заметил Куросаки, поднимаясь на ноги следом за ним.

— Пока ты только мешаешь! — холодно бросил Рюкен. Давно прошли те времена, когда он, беспомощный мальчишка, стоял перед проводником душ, прибитый чужой силой, и понимал, что ничего не может сам. В груди заныло, как когда-то — то ли от ненависти, то ли от горечи, а то ли еще от чего-то, чему Рюкен не хотел давать имя.

Куросаки не ответил, как будто догадался, о чем Рюкен думает, молча отправился следом. В коридоре было тихо, только звук их шагов отлетал от ледяных стен. Холод пробирал до костей, но Рюкен знал — скоро они согреются. Как только стражи дворца найдут их, мерзнуть станет некогда.

Минуты тянулись, но никто не появлялся.

— Что-то тихо, — подал голос Куросаки, когда коридор закончился у подножья высокой узкой лестницы.

— Да, — согласился Рюкен, поднимаясь. Тишина настораживала, уж очень долго никто не встречался им на пути. Лестница закончилась, Рюкен ступил в другой коридор, уже прежнего, где пол был выложен, словно шахматная доска, черными и белыми квадратами.

— Где же они собираются нас встретить? Тут что-то нечисто… — громко проговорил за его спиной Куросаки. Рюкен хотел ответить, что да, это подозрительно и что тот в кои-то веки прав, но тут один из квадратов исчез у него под ногами и Рюкен рухнул вниз.

— Рю…. — полетел следом голос Куросаки. А потом в спину ударили тяжелые пропитанные водой ботинки, и Рюкен в обнимку с Куросаки покатились по узкой кишке вниз. Их крутило, болтало, пока Рюкен окончательно не потерял чувство направления и времени. Он только и успел, что поймать очки, когда кишка вдруг закончилась и их стукнуло о мраморный пол.

— Вот же… — прокряхтел рядом Куросаки. — Еще сантиметр и мы бы стали как бабочки на булавках.

Рюкен поднялся на колени и огляделся.

В зале, где они оказались, рядами торчали вверх ледяные пики. Тонкие и потолще, длинные и едва видные над полом.

— А вот и хозяева, — пихнул его в плечо Куросаки. Но Рюкен уже видел и сам. Между ледяными выступами чернели фигуры. Их лица закрывали белые маски, только черные рты открывались, как у больших рыб. А во ртах сверкали острые мелкие зубы, сотни зубов.

Рюкен разжал пальцы, собирая духовные частицы, в руке появился сияющий лук. Куросаки рядом с ним выхватил меч.

— Я сейчас с ними разберусь, — воскликнул он, но пламя не выстрелило как обычно, а лишь вспыхнуло на конце клинка.

Безлицый, застывший в паре шагов от них, выставил перед собой руки с растопыренными кривыми пальцами. Другие, а их тут были десятки, а может и сотни, сделали то же. Тот, что был первым, пошел на Рюкена, разевая острозубый рот. Остальные тоже сдвинулись с места, как будто подчинялись одной, общей воле.

Рюкен и Куросаки отступили, встали спиной к спине.

— Ничего, не первый раз! — воскликнул Куросаки, и Рюкен ухмыльнулся. Да, так оно и было.

Первая стрела прошила безлицего насквозь, разорвала в черные клочья. Они разлетелись в воздухе, закружили, и другие безлицые задрали головы, пожирая их. Рюкен коснулся пальцами тетивы, создавая еще стрелу, и еще, и еще. Стрелы летели с недоступной глазу скоростью, сливаясь в единый поток духовных частиц, песня наполнила зал.

Куросаки рядом рубил одного за другим. Под его мечом безлицые превращались в пепел, но чем больше он рубил, тем больше их становилось. Они пожирали черные ошметки уничтоженных тел прямо из воздуха, а потом из круглых ртов выкатывались черные шары, вытягивались, вырастали и превращались в новых солдат.

— Ты заметил? — задыхаясь, прошептал на ухо Рюкену Куросаки. Их заперли в плотное кольцо, и чем больше они убивали, тем больше врагов становилось.

— Да, — процедил Рюкен. Он не рассчитал, не предполагал, что такое возможно. У него осталось единственное оружие, которое должно было отвлечь Короля. Рюкен совершенствовал его многие недели, а теперь у него не было выхода. Сморгнув пот, он стряхнул перчатку.

Синий огонь вырвался на волю, отозвался болью в раненой руке. Рюкен уже не мог контролировать силу удара, волна захватила его, вытягивая все, что он накопил, до последней капли.

А когда вспышка погасла, в зале не осталось ни безлицых, ни ледяных выступов — ничего. Только покрытые сажей пол и стены.

Дверь в дальней стене распахнулась. Рюкен вытер лоб и посмотрел туда. У широких дверей стоял охотник с длинными белыми волосами. Хашвальд, слуга ледяного короля.

— Исида Рюкен, — произнес он, и его чистый мягкий голос зазвенел по залу. — Предатель. Мне бы следовало убить тебя, но чистая кровь обеспечила тебе жизнь.

Он медленно ступал по пеплу, белый плащ шуршал при каждом шаге, синие глаза смеялись. Рюкен отлично знал его. Любимый слуга Короля. Рюкен растопырил пальцы, пытаясь снова создать лук, но ничего не выходило. Сила иссякла.

— Я отведу вас к королю, — пропел Хашвальд, останавливаясь в нескольких метрах от них. — Пусть он решает, что с вами делать. Если вы умны, примете нашу сторону.

Рюкен молчал. Он хотел попасть к Королю, но не думал, что окажется перед ним безоружный.

— Идемте за мной. Ты тоже, — он ткнул тонким пальцем в сторону Куросаки и повторил по слогам. — Ты тоже.

Куросаки кивнул и взглянул на Рюкена. Тот в ответ посмотрел ему прямо в глаза. Проклятый Куросаки не должен был отправляться с ним, должен был бросить его и спастись, пока было можно. Но Рюкен знал, что тот никогда не поступил бы так.

Едва заметно ухмыльнувшись, Куросаки пошел за Хашвальдом.

Они пересекли зал, узкая дверь отъехала в сторону, открывая проход в маленькую квадратную комнату. Хашвальд вошел первым, за ним — Куросаки и Рюкен. Дверь с едва различимым шелестом захлопнулась, и тут комнатка вдруг рванула с места. Рюкен мог поспорить, что они летят вверх.

— Приехали, — Хашвальд поднял руку, и комната остановилась, так же резко, как и полетела до этого. Когда дверь распахнулась, Рюкен вышел первым, за ним появился Куросаки — Рюкен чувствовал его дыхание в волосах и на шее. За спиной захлопнулась дверь. Впереди в центре ослепительно белого зала, отражаясь в ледяных стенах, в нескольких метрах над полом парило кресло, а в нем восседал король. Рюкен быстро огляделся — по залу, словно колонны, были расставлены прозрачные ледяные кубы, и в них, как насекомые подо льдом, застыли пленники. Морская королева из надмирной страны, Зверь черного леса и Урю. Его глаза были широко распахнуты, он словно смотрел на него, и Рюкен с трудом отвернулся.

Король поднял руку.

— Хашвальд, значит, это Исида Рюкен. Пришел за своим сыном. Как удобно.

— Да, ваше величество.

Хашвальд обошел их и встал перед королем, чуть склонив голову.

— И привел с собой Десятого из ордена.

— Я вижу, — отмахнулся Король. — Итак, сын мой, готов ли ты…

— Эй, а что будет со мной? — выкрикнул Куросаки, выступая вперед. Пользуясь этим, Рюкен попытался создать духовный лук, но ему снова не хватило силы.

Король поднял руку, и Куросаки упал. На плиты закапала кровь.

— Куросаки! — Рюкен шагнул было к нему.

— Сын мой, тебе действительно жаль нашего врага? Разве не они уничтожили твой род?

Рюкен остановился, развернулся к нему, сжал кулаки. Но вовремя удержал едва не сорвавшиеся с языка слова. Сейчас не время для вызова.

— Правильно, ты слишком умен, чтобы бросаться обвинениями. Ты же знаешь — виноваты они, проводники душ, они уничтожили охотников, и ты должен помнить об этом. Хочешь получить сына и силу обратно? — Король ухмыльнулся лениво. — Убей его, здесь он не сможет пробудить духовный меч, — и качнул головой в сторону Куросаки.

Хашвальд подошел, заломил тому руки за спину, вздернул на ноги. Куросаки взглянул на Рюкена из-под прилипшей ко лбу челки и улыбнулся.

— Убей его.

Рюкен помотал головой.

— Нет! — и, облизнув пересохшие губы, добавил тихо: — Я не могу убить безоружного.

— Тогда умрет твой сын. Он - полукровка и не заслуживает жизни. Ну а ты будешь жить дальше… Ну так как?

Рюкен снова посмотрел на Куросаки, тот взгляда не отвел, едва заметно пошевелил губами.

— Убей его, и вы с Урю примкнете к моему войску, — продолжал Король. Хашвальд толкнул Куросаки вперед, к Рюкену.

— Исида, — прохрипел тот. Плащ на нем распахнулся, на груди разрасталось красное пятно, рубашка пропиталась кровью.

Рюкен подступил ближе, Куросаки снова прошептал что-то, но невозможно было разобрать — что.

— Ваше величество, он не убьет, — протянул Хашвальд. — Вы же знали с самого начала.

— Посмотрим. Сын ему дороже.

Рюкен взглянул на Урю и шагнул к Куросаки.

Тот вдруг вывернулся, рванулся к нему из последних сил, схватил за грудки. Горячий шепот обжег ухо: «Возьми мою силу».

Рюкен хотел переспросить, но Куросаки оттащил Хашвальд.

— Вы знаете, что я лишился оружия, — Рюкен перевел взгляд на Короля. Тот развалился в кресле, длинные узловатые пальцы скользили по ручкам туда-сюда.

— Это не помеха для убийства, — ухмыльнулся в усы. — Просто забери его жизнь, Исида Рюкен.

Рюкен отвернулся к Куросаки, подошел почти вплотную.

— Отпусти Урю, я согласен, — проговорил он. Хашвальд легко кивнул и толкнул Куросаки на него. Тот качнулся вперед, вцепился Рюкену в плечи.

«Давай», — снова шепнул на ухо. Рюкен сглотнул. В груди разливалась боль, такая, что хотелось кричать, но он сильнее стиснул зубы. И, собрав крупицы силы, которая растекалась в крови голубоватыми искрами, врезал кулаком ему в грудину, ломая ребра.

В глазах потемнело. Рюкен перестал чувствовать свое тело, зал исчез, они с Куросаки повисли в абсолютной черноте и пустоте, без пола и потолка, совершенно голые. Куросаки сжал пальцами его локоть.

— Бери мою силу, Рюкен, разнеси там все к чертям. И тогда я не умру, обещаю.

— Я не хотел, — ответил Рюкен, смаргивая. Вода текла по лицу, и он не разбирал, пот это или слезы.

— Да знаю я. Давай, бери. Закрой глаза.

Рюкен подчинился и тут же почувствовал, как через кулак по руке поднимается огонь. Он тек по венам, заполняя все тело. Пробирался до сердца, и в голову, и в грудь. До пальцев ног. Рюкен горел изнутри. Он открыл глаза, только когда поток иссяк и Куросаки обмяк в его руках. Рюкен прижал ладонь между его лопаток, уткнулся в пахнущие пеплом и потом волосы.

— Прости.

— Возвращайся. Сейчас, — прохрипел Куросаки. Рюкен медленно кивнул и вытащил руку из груди. Обломки ребер царапнули кожу, и пустота исчезла — Рюкен стоял над Куросаки, глядя в пустые побелевшие глаза, кровь капала к его ногам, а руки наполняла сила. Но никто не видел этого.

Хашвальд наклонился, потрогал безжизненное тело Куросаки, перевернул осторожно, носком ботинка, чтобы не испачкаться, и наконец объявил:

— Он мертв!

Король кивнул.

— Исида Рюкен, ты доказал свою готовность служить мне, теперь твои руки запятнаны кровью одного из тринадцати.

Он повел рукой, и ледяной куб, в котором держали Урю, рассыпался тысячей осколков. Урю упал на колени, замотал головой.

Рюкен развернулся к нему, с трудом сдерживая желание обнять.

— Урю, иди сюда, — позвал он. Урю поднялся на ноги, очки криво сидели на носу, и он неловко поправил их.

— Рюкен…

Рюкен протянул к нему руку.

— Подойди.

— Да, обними отца. Теперь он тоже будет служить нам.

— Рюкен, что это? — Урю уставился на тело в кровавой луже. — Ты! Ты убил его!

— Чтобы спасти тебя, — проговорил Рюкен и вдруг улыбнулся. Ему надо было, чтобы сын понял. Понял, что делать дальше. Урю открыл рот, чтобы закричать на него, но осекся. Умный, весь в него. В глазах мелькнуло понимание. Он сделал шаг, другой. Неловко, как будто ноги забыли, как ходить.

Король и Хашвальд следили за ними, и Рюкену оставалось надеяться, что они не догадаются. Что они не знают, что они ничего не видели и не слышали, когда Куросаки говорил с ним в пустоте. Потому что другого шанса не было. Либо у него получится, либо все они погибнут.

— Ну…

Урю доковылял, вцепился в его локоть. И тогда Рюкен разжал пальцы и в его руке появился лук, огромный, гораздо больше, чем раньше, но невесомый. Он сверкал всполохами огня, только привыкать и любоваться времени не было. Рюкен вскинул руку и выстрелил. И каждая выпущенная стрела вырастала, ударяясь об пол, вытягивалась под своды. Рюкен стрелял, прижимая к себе сына, и когда стена стрел отгородила их от Короля и Хашвальда, выпустил последнюю. Зал заполнился пламенем.

Урю вывернулся из-под локтя.

— Стой! — Рюкен попытался ухватить его за подол туники, но тот уже взмыл в воздух, собирая под ногами частицы силы.

— Хватай его!

Рюкен подхватил на руки Куросаки, и они полетели над огнем к тающей стене. Перед ними рушились и таяли коридоры, один за другим, пока они неслись, не оборочиваясь, прочь из дворца. Огонь хлестал, сливался внутри с силой квинси, но Рюкен знал — надолго их не хватит.

Они вырвались наружу, в белое ледяное небо и понеслись прочь за пределы владений Короля. А за ними рушился дворец, стекая вниз ливнем ледяной воды.

— Они уже опомнились, — пробормотал Урю, когда под ними промелькнуло затянутое льдом озеро. — И Король жив.

Рюкен промолчал. Урю еще многое предстоит узнать о Короле, прежде чем он сможет сражаться. Он прижал к себе Куросаки и стиснул зубы, боль в груди разрасталась с новой силой, стало невозможно вздохнуть. Рюкен с трудом выдохнул, сдерживая стон.

— Все только начинается, так ведь? — прошептал Урю. Рюкен кивнул. Граница владений осталась позади, за маковым полем виднелись прижавшиеся к земле дома.

— Спускайся, мы дома.

Когда его ноги коснулись земли, он уложил Куросаки на траву с маковыми цветами, опустился рядом на колени. Урю стоял над ними, отряхивая рукава туники.

— У нас еще есть время, чтобы добраться до Урахары. Он спрячет нас.

Рюкен не отвечал. Он знал, что на сегодня они спаслись, но также знал, что Король не простит им побега. А Куросаки лежал неподвижно, широкое смуглое лицо превратилось в маску. Рюкен склонился над ним, прижался лбом ко лбу. Урю молчал.

Рюкен положил ладонь на рану в груди. Слова застряли в горле, он не мог ничего сказать, да и говорить было нечего.

Легкое покалывание прошлось от ладони до локтя. Рюкен нахмурился. Искры вспыхивали по всему телу, стекались между пальцами к краям дыры. Рюкен выпрямился, уставился на собственную руку, не веря глазам. Огонь под его ладонью горел все ярче, стягивая разлитую по телу силу Куросаки, а потом вспыхнул и исчез. Секунду разорванная плоть оставалась мертвой, и вдруг края раны засверкали и начали стягиваться. Миллионы огоньков словно ползали под кожей, залечивая ребра и ткани, заживляя сосуды, бегали, сверкали, и под конец, когда от раны не осталось даже шрама, вдруг погасли.

Куросаки сел с протяжным «Аааах!» и открыл глаза.

— Господин Куросаки! — выпалил Урю, опустился рядом на колени. Рюкен же все смотрел, не в силах поверить.

— Что уставился? — проворчал Куросаки, разглядывая разорванную на груди ткань. — Испортил одежду. — Потом перевел взгляд на Рюкена.

— Ну что сидишь, обними меня, что ли! В честь чудесного воскресения! — и широко развел руки. Рюкен хмыкнул и стер с его щеки капли крови.

— Я рад. Правда, — наконец выговорил он, поднимаясь на ноги. — И если ты снова полон сил, вставай. Мы отправляемся к Урахаре.

Куросаки встал рядом, недовольно скривился.

— Вот вам и вся любовь. Как всегда.

Он схватил Рюкена за плечи, стиснул изо всех сил, встряхнул.

— Ну вот, теперь полетели.

Рюкен улыбнулся в ответ, мягко высвобождаясь из его хватки, и они втроем взвились в небо. Наступило время борьбы, и они наконец могли бороться плечом к плечу.


Название: Тайна
Автор:  Umbridge
Бета:  Илана Тосс
Размер: драббл, 929 слов
Фэндом: Bleach
Пейринг | Персонажи: Рюкен/Иссин (односторонний), Иссин/Масаки
Категория: слэш
Жанр: романс
Рейтинг: R
Дисклеймер: Bleach © Tito Kubo
Краткое содержание: Лучше бы Масаки не знала
Примечания: Фанфик был написан на  Битва Пейрингов за команду  Isshin/Ryuken team

— О, что это? Печенье? — Масаки смеется, обнимает Рюкена за шею, а тот пережидает, пока она отойдет. Ему неприятны ее прикосновения, как бы хорошо он к ней ни относился — Масаки знает об этом. Она хватает разноцветную коробку под мышку, бежит на кухню, где Иссин разливает чай.

— Там Рюкен пришел! — кричит Масаки, на ходу взъерошив мужу волосы на затылке. Они поженились два месяца назад, и вот уже полгода Рюкен приходит к ним в гости по воскресеньям.

Иссин улыбается, но ничего не говорит, слишком занят процессом — макает в воду пакетики с чаем. Им лень заваривать чай по науке, жаль тратить время на бытовую ерунду. Масаки треплет Иссина по коротким волосам на затылке.

— Молодец, вода уже совсем зеленая! Осталось еще немножко.

Иссин недовольно ворчит, но что поделать — в быту он настоящий дуралей, даже защелки в ванной и туалете не может подкрутить, сколько она ему ни напоминает. Масаки оборачивается — Рюкен стоит в дверном проеме, смотрит на ее пальцы, на шею и волосы Иссина. Хмурится, и складка ложится между его бровей. Рюкен красивый, но есть в нем что-то такое, закрытое, глубоко запрятанное, что Масаки и любопытно раскопать, и страшно от того, что можно обнаружить.

— Может быть, я не вовремя? — спрашивает он слишком уж холодно.

Масаки отстраняется:

— Нет, Рю-чан, ты всегда вовремя. Проходи.

Рюкен входит в кухню, Иссин разворачивается к нему:

— Привет, Исида, как дела и все такое?

Рюкен передергивает плечами, садится рядом с ним и смотрит внимательно, как Иссин вытаскивает печенье из коробки. На щеках проступает румянец, Рюкен, кажется, и сам чувствует, поправляет очки — пальцы немного дрожат.

— Давай, давай, поделись, как ты? Как Катагири? Когда я был у вас в прошлый раз, она такую лапшу приготовила…

Иссин все говорит и говорит, Рюкен тоже оттаивает потихоньку, отвечает ему сначала нехотя, потом уже с удовольствием. Иссин выспрашивает, когда Рюкен опять позанимается с ним патологической анатомией, Рюкен отчитывает его, мол, Иссин сам даже учебник не откроет. Масаки слушает их краем уха, обжаривает кусочки курицы, переворачивает лопаткой. Ей нет дела до анатомии, травматологии или хирургии. Она рада, что Рюкен встряхнулся.

Когда курица готова, Масаки раскладывает обед по пиалам и идет накрывать стол в гостиную, чтобы не мешать. Она проходит рядом с Иссином, и тот ловит ее за талию и притягивает к себе. Масаки хихикает, пытается вывернуться, и натыкается взглядом на взгляд Рюкена. Он смотрит на нее почти с ненавистью.


Быстро темнеет, на окна падает рыжий закатный свет, Масаки убирает со стола, Иссин и Рюкен ей помогают. Рюкен складывает тарелки аккуратно, одну в другую, передает Иссину, касается его пальцев и старательно отводит глаза. Масаки делает вид, что не замечает.

Потом они играют в слова. Рюкен снимает пуловер, хотя в комнате не жарко, а Иссин, развалившийся на полу, лениво оглядывает его, замечает, что Рюкен похудел.

Тот снова краснеет, расстегивает пуговицу рубашки. Масаки загадывает слово «дружба», абстрактное понятие, сложное для определения. Иссин принимается забрасывать ее вопросами, щекочет ей пятки, а когда она поджимает ноги, смеется и валится на спину. Масаки любуется им, касается взглядом плоского крепкого живота, широкой полоски черных завитков на нем. Брюки чуть сползли, видно голубую вену на бедре и небольшой белый шрам рядом с ней.

Масаки украдкой глядит на Рюкена. Тот ерзает, будто никак не найдет удобную позу, затем все-таки садится, обхватывает колено руками, другую ногу вытягивает вперед. И смотрит на Иссина, смотрит не моргая, задерживая дыхание. Тяжело сглатывает – видно, как дергается кадык.

Масаки пинает Иссина пяткой.

— Малыш, подтяни штанишки.

Иссин громко фыркает, но тянется подтянуть, чешет живот, зевает. Масаки пытается вспомнить, какое слово загадала.

— Сейчас вернусь.

Рюкен быстро поднимается с циновок, одергивает рубашку и выходит из гостиной. Масаки слышит, как хлопает дверь туалета на втором этаже.


Масаки снова наливает чай и приносит печенье. Иссин подбирается к ней, обнимает, когда она высыпает засахаренные треугольники в вазочку, трется щекой между лопаток, сжимает и гладит груди через ткань блузки. А когда Масаки поворачивается, целует ее коленки.

— Рюкен куда-то запропастился. — Масаки задумчиво гладит его по волосам. Иссин хмурится, чешет нос.

— Да, надо пойти позвать его.

Масаки кивает.

— Сейчас схожу.

Иссин вздыхает и отстраняется:

— Иди…

Масаки одергивает юбку, поправляет на груди кофту, ей как-то не по себе оттого, что Рюкена так долго нет.

Она бежит по лестнице и останавливается только у двери ванной. Рюкен внутри: слышно, как шумит вода. Что же он там делает так долго? Масаки хочет постучать, опирается на ручку — и тут дверь открывается. Масаки не может удержаться, невольно делает шаг вперед. Ей ужасно неловко, она собирается извиниться, даже набирает воздуха в грудь, но так и замирает с открытым ртом.

Рюкен стоит к ней спиной, в руке — футболка Иссина, он, кажется, прижимает ткань к губам одной рукой, а локоть второй руки быстро двигается. Рюкен тяжело дышит, ванную заполняет запах геля для рук.

Краска заливает лицо, сердце едва не выскакивает из груди. Масаки выскальзывает за дверь, надеясь, что Рюкен не услышит, и только в коридоре переводит дух. Как же неловко вышло, а все из-за защелки. Масаки крадется к лестнице, а потом сбегает по ступеням.

Иссин по-прежнему лежит на ковре и встречает ее недоуменным взглядом:

— Ну и где Рюкен?

Масаки улыбается как можно убедительнее.

— Он сейчас, — ей не хочется врать, и правду сказать она не может.

Рюкен спускается через несколько минут. Выглядит он совершенно обычно, отвечает на вопросы сухо, без особенного интереса придумывает слова. Скоро игра сходит на нет, и Рюкен подхватывает пуловер.

— Я тоже пройдусь, — предлагает Иссин, вытряхивая сигарету из пачки. Масаки кивает, улыбается Рюкену как ни в чем ни бывало.

— До встречи, — говорит тот, не глядя на нее.

Масаки закрывает за ними дверь и еще долго смотрит в окно, как они вдвоем идут по тротуару прочь от дома, курят, Иссин машет руками — рассказывает что-то, приобнимает Рюкена за плечо. В этом жесте нет ничего такого, но Масаки вдруг понимает, что Иссин знает куда больше нее.


Название: Двойные стандарты
Автор:  Umbridge
Бета:  Илана Тосс
Размер: мини, 1 256 слов
Фэндом: Bleach
Пейринг | Персонажи: Куросаки Иссин/Исида Рюкен
Категория: слэш
Жанр: романс
Рейтинг: NC-17
Дисклеймер: Bleach © Tito Kubo
Краткое содержание: Это как с сигаретами — для тех, кто хочет курить в не предназначенных для курения местах, существуют карманные пепельницы. Для тех, кто до одури хочет спать с врагом, существуют кабинеты и гостиницы
Примечания: Фанфик был написан на  Битва Пейрингов за команду  Isshin/Ryuken team

Они — врачи, старые приятели, отцы-одиночки, а еще вдовцы, которых связывает общее странное прошлое. Так видят их со стороны все остальные. Они — извращенцы, так называет их Рюкен. Но перверсии его не останавливают. Он практикует двойные стандарты. Это как с сигаретами — для тех, кто хочет курить в не предназначенных для курения местах, существуют карманные пепельницы. Для тех, кто до одури хочет спать с врагом, существуют кабинеты и гостиницы.

Рюкен вполне комфортно чувствует себя в такой системе координат. Иссин же вообще не нуждается в самообмане и верит, что страсть бывает разная. У него есть целая теория на этот счет, Рюкену не интересно в нее вникать. У него нет разной страсти — зато есть двойная жизнь.


Она раскалывается надвое, когда Иссин разрубает Пустого и спасает Рюкена и Масаки. Тогда Рюкен впервые в жизни испытывает восторг. Именно так — восторг и восхищение. Иссин улыбается ему с небес, Рюкен чувствует его каждой клеткой тела, от кончиков пальцев до волос, от сердца до паха. Возбуждение — непонятное, не вовремя — не отпускает потом до самого конца, когда Масаки приходит в себя и ему пора убираться. В тот день у него на небосклоне появляется новое солнце. Иссин занимает место Масаки — и не просто занимает, выпихивает ее к черту, завладевает Рюкеном еще до того, как делает это в буквальном смысле.

Тогда Рюкен еще не находит себе оправдания. Очень ясно помнит, как бредет под дождем, пытается как-то расставить мысли по местам. Потом Катагири зовет его, и он приводит ее домой и первый раз — в свою спальню.


Рюкен любит все классифицировать, мысленно расчерчивает таблички, составляет календарь памятных дат.

Первая дата в этом календаре — чудесное спасение Масаки. Нет, чудесное обретение нового идола, нового повода страдать и беситься.

Вторая дата — день, когда Иссин приходит к Рюкену домой, чем повергает в многодневное молчание мать, и просит подтянуть по анатомии, травматологии, хирургии и анестезиологии. Рюкен не отказывается, хотя долго молчит, смотрит на него, наслаждаясь и мучаясь. Изучает его шею в вороте рубашки, темные волоски на смуглой груди, разглядывает обнаженные предплечья, называя про себя каждую мышцу. В паху тянет, и Рюкен наслаждается, хотя и уверен, что Иссин ничего не узнает. Точнее, как раз потому, что уверен.

Они договариваются на завтра, Иссин уходит, а Рюкен поднимается в ванную и дрочит там, прикусив кулак до крови. Минуты оглушительного возбуждения и такого же сумасшедшего оргазма стоят ему нового самооправдания.

Знает ли об этом Катагири? Может быть. Рюкена это не волнует.


Иссин заявляется на следующий день, и Рюкен зовет его заниматься в летнее кафе на другой стороне улицы. Он объясняет ему про кости рук, показывает на его кистях, проводя пальцами по фалангам, а потом извиняется и выходит. На пару минут. В туалете ресторана гуляют сквозняки, плохо закрывается дверца в кабинке, и Рюкену приходится одной рукой придерживать ее, торопливо расстегивая молнию на брюках. Кто-нибудь может войти, но это заводит еще сильнее. Рюкен молится сам не зная кому, чтобы Иссину вдруг приспичило.

А потом, умываясь, решает, что в другой раз пригласит его заниматься в своем кабинете.

Так и случается. Через день Иссин снова приходит к нему домой, но на этот раз Рюкен ведет его к себе.

Он принимается объяснять Иссину введение в остеологию, напоминает, какие кости находятся в поясничном отделе позвоночника, задирает его майку и чертит по гладкой, горячей коже. Украдкой вдыхает его запахи: сигарет, пота и сладкого раздражающего парфюма. Рюкен хотел бы отмыть Иссина, чтобы убить химическую составляющую.

Они стоят у занавешенного окна, но солнце все равно пробирается в комнату, и Рюкену кажется, что оно заливается в него, заполняет до краев. Он едва вспоминает термины и определения.

И в этот раз ему отчаянно хочется выдать себя.


Так продолжается несколько дней, а потом Иссин прекращает самоистязание.

Рюкен как раз добирается до основ эндокринологии, когда Иссин кладет руку на его пах и чуть сжимает пальцы.

— Расскажи-ка мне про железы внутренней секреции, про гормоны, например, про дофамин, — ухмыляется он. Рюкен медленно поднимает на него глаза. На самом деле очень медленно, потому что вдруг теряет быстроту реакции и прекращается в пускающего пузыри идиота. Лицо Иссина в тот миг кажется прекрасным: глаза, брови, губы, густые волосы, и даже щетина. Потом он ненавидит себя больше всего именно за то, что тогда ему нравится абсолютно все.

Иссин не вникает в глубокие духовные метания. Стягивает с него домашние брюки, притискивает к дивану, вжимается бедрами в его бедра, и долго целует, пока Рюкен не кончает. Как-то до стыдного быстро. Иссин не отстраняется, размазывает его сперму по животу, целует раз, другой, и они начинают еще раз. Иссин не стесняется ничего: он сосет, вылизывает между ягодиц, целует под мышками и под яичками и, конечно, трахает. Рюкен упирается руками в спинку дивана и молит всех известных ему светил медицины, чтобы это никогда не кончалось или кончилось быстрее, пока у него не лопнули яйца.


Рюкен все заносит в свой мысленный интимный календарь. Календарь своего падения или своей любви к Куросаки Иссину. Отдельная ячейка есть у каждой их встречи, когда оправдания вроде «ему необходимо подтянуть анатомию» или «надо повторить молекулярную химию» уже не нужны. Иссин приходит в особняк, они поднимаются в кабинет Рюкена под ледяным взглядом матери, запираются и трахаются, а потом, если остается время, занимаются учебой.

Рюкен не спрашивает про Масаки, но когда Иссин говорит о ней, чувствует, как вся злость и желчь поднимаются к самому горлу. С годами это ощущение становится почти привычным.


Потом занятия заканчиваются, Иссин открывает клинику, Рюкен тоже. Теперь Иссин часто наведывается к нему без предлога и объяснения. Чего вслух Рюкен не одобряет, а про себя радуется каждой встрече.

Их свидания в клинике по праву занимают четвертое место в календаре интимных дат. Минет на полигоне , когда Рюкен впервые берет у Иссина в рот, на самом деле запоминается надолго, потому что Рюкен кончает от осознания, что сосет у него. Это унизительно и приятно. Как все что они делают.

Случка в кабинете гинеколога, запертом на ночь. Когда Иссин ради хохмы закрепляет его ноги в подпорках кресла и долго измывается, играя в осмотр. Он как опытный проктолог, долго и тщательно массирует простату пальцами в резиновых перчатках, и в конце концов Рюкен клянется, что нарушит данное себе слово и пристрелит к чертям, если Иссин не трахнет его. Иссин хохочет, но подчиняется. Он не любит ввязываться в споры, отмахивается и соглашается, как будто говорит: да все это мелко, чего уж. Рюкена бесит такая манера, в ней чудится высокомерие, хотя с годами он признает, что видит в других то, что свойственно ему самому.


Пятой датой в календаре становится день похорон Масаки. В тот день все не так, как обычно. Тогда Рюкен и Иссин долго курят вдвоем в саду. Сигаретный дым поднимается белыми струйками, солнце садится, бросая алые отсветы на их лица. В тот день Рюкен впервые не придумывает себе оправданий, сжимает руку Иссина, и тот кивает. «Спасибо». Тогда их ненормальность выходит на новый уровень, приняв, наконец, вид самого главного человеческого извращения, самой главной загадки для химиков и эндокринологов. Рюкен даже называет это гормональной зависимостью от дофамина, гормона любви.


Время бежит действительно очень быстро, и когда Рюкен просматривает свой календарь, то удивляется, как много прожито. В календаре есть и шестая, и седьмая даты. Есть войны и ненависть, и много чего еще, что обычно распаляет в человеке страсть. Страсть и жажда убийства суть одно. Так думает Рюкен, закрывая календарь до лучших времен.

Война закончилась, впереди другая война. А сейчас он чувствует, что Иссин стоит в темноте тренировочного полигона у противоположной стены и смотрит на него. Иссин не считает, что они извращенцы, Иссин считает, что нет ничего более естественного, чем искать близости и находить ее. Рюкен поворачивается к нему, недовольно оглядывает — щетина, смуглая шея, коротко остриженные волосы — Иссин изменился, но Рюкен все так же считает прекрасными его лицо, тело и душу.

— Эй, Исида, как поживаешь? — ухмыляется Иссин. Рюкен поправляет очки.

— Я ждал тебя, — отвечает он. Как всегда.

@темы: слэш, драбблы, творчество, R - NC-17, мини, G - PG-13, фесты, Bleach

---

БП: Мама+Папа

Название: Умирать не страшно
Автор:  Umbridge
Бета:  Becky Thatcher
Размер: мини, 3 016 слов
Фэндом: Bleach
Пейринг | Персонажи: Иссин/Масаки, Ичиго
Категория: гет
Жанр: драма, ангст
Рейтинг: R
Дисклеймер: Все права принадлежат Кубо
Краткое содержание: Сложнее всего решиться и разорвать связь
Примечания: Фанфик был написан на  Битва Пейрингов за команду  Иссин+Масаки

Дождь не падал с неба, а окружал со всех сторон, покрывал пеленой реку, набережную, смешивая небо с серыми плитами. Вода лилась в раскрытую рану между лопаток Масаки, и красное пятно все дальше и дальше расползалось под ней. Промокшая одежда и волосы потемнели, белая распухшая кожа блестела. Плоть Масаки умерла, Ичиго все еще был жив. Он лежал рядом с ней, рыжая голова болталась из стороны в сторону, от дыры на груди расползались белые костяные полоски. Но Масаки не могла помочь ему. Все, что от нее осталось — ущербное слабое духовное тело — выкинуло из физической оболочки, и она стояла рядом, глядя сверху вниз на себя саму и своего сына. Все, что еще держало ее — истончившаяся духовная нить.

«Думай, думай, что надо делать», — шептала Масаки, вцепившись в ленту пальцами. Но думать не получалось, ужас, бесплотный и неотвратимый, накрыл с головой. Она задрожала, нить в пальцах казалась хрупкой и прогнившей. «Если она порвется сама, защита исчезнет, исчезнешь ты, а Ичиго поглотит Пустой, потому что его духовная сила слишком слаба», — как будто из дождя рассказывал чужой голос. «Что же делать, что же делать?» — шептала Масаки. «Порви ее сама», — подсказывал голос. Масаки слабо засмеялась. Жертвовать собой всегда было так просто, но не сейчас. Потому что сначала пришлось бы смириться с тем, что она исчезнет. Навсегда. Нить натянулась, и Масаки дернуло вперед.

Красная лента духовной связи стремительно сматывалась, уничтожая саму себя, стирая воспоминания, волокла Масаки в день, когда она умерла. «Порви ее сама, если не хочешь, чтобы Иссин и Ичиго погибли».


Сознание Масаки разделилось. Одна часть болталась на набережной, вторая неслась через исчезающую память, перепрыгивала из одной ключевой точки в другую.

Чернота разлетелась клочьями, и Масаки сразу поняла, куда попала. День, когда они с Иссином первый раз были близки. День, когда впервые пришел страх и связь начала истончаться. Они играли в «Голубую лампу», рассказывали друг другу жуткие истории в полумраке, голубые тени играли на их лицах. Масаки очень испугалась.

Ей нужно было загасить последний кусок фитиля и посмотреть в зеркало. Иссин улыбался ободряюще, а она все вглядывалась в темноту. Живая Масаки. Масаки мертвая стояла и наблюдала, как Иссин подшучивает над ней, как хлопает по попе и тут же смущенно отстраняется. Как она все-таки идет и гасит фитиль. И видит в зеркале костяную маску вместо своего лица.

Мертвая Масаки помнила свой ужас, и слышала, как та, живая, кричит.

— Да ты что?! — Иссин нашел ее в темноте, обнял, зацеловал лицо, шею, плечи, и она из воспоминания ответила ему. Другая Масаки сцепила руки на груди, стискивая ленту. Ей так хотелось, чтобы Иссин обнимал и целовал, в последний раз. Но он не видел и не чувствовал, что она здесь, что она умирает. Масаки улыбнулась, руки болели от напряжения, в голове стучало: «Рви». Она схватилась за нить и дернула, но не успела. Ячейка памяти, кусочек с первым любовным опытом, разлетелась вдребезги, выкидывая ее. Масаки зажмурилась, нить дрожала в руках — вот-вот разорвется. «Пожалуйста, только не так!»

Масаки открыла глаза, и перед ней был другой день, другая она. Масаки из этого дня только что узнала, что у нее будет ребенок. И испугалась. Страх все рос, растекался в груди, как будто сам плод, или что-то внутри рождало его. Она не понимала тогда, как опасно бояться. Не понимала, как опасно не доверять. Брела по улице, потирая шрам на груди, прислушивалась к переменам в своем теле. Урахара сказал, что все будет хорошо, что ребенок родится здоровым, но она чувствовала — что-то должно случиться. В воздухе, наполненном горькими ароматами осени, кружили красные листья, живая Масаки раскидывала их ногами. А мертвая следовала за ней тенью.

Масаки из прошлого громко запела, чтобы не бояться. И пела до самого дома, где ее ждал Иссин. Она тогда не знала, что страх стирает духовные нити. Иссин тоже не знал. Но чувствовал всегда, и пытался успокоить, и потому в тот день, как обычно, ждал в саду и пошел ей на встречу.

Мертвая Масаки улыбнулась ему, и он повел головой, как будто что-то уловил в воздухе. Но ничего не понял. А за их спинами рассыпался дом, сад, небо разлеталось на куски. Масаки обмотала нить вокруг пальцев, зажмурилась. «Надо рвать», — стучало над бровями и в висках, но она не могла. «Я не знаю, как».


Очнулась она в родильном блоке госпиталя у кровати, на которой живая Масаки только что родила сына, еще послед не успел отойти. У этой Масаки слезы блестели на щеках. Она плакала и смеялась одновременно. Да, в тот день она опять увидела своего внутреннего Пустого. Протянула руки, чтобы взять ребенка и в ту же секунду оказалась в красном мире. Мертвая Масаки попала туда вместе с ней. Красные улицы, розовые дома, пурпурное небо. И белая костяная маска, огромная, с высотную башню. Масаки не успела позвать Иссина, или не захотела. Потому что тот и так сделал все, что мог. «Он потерял силу из-за меня».

Живая Масаки очнулась через секунду, когда в палату вошел Урахара. Когда Иссин вышел — никак не хотел оставлять ее даже на секунду — она все рассказала. Урахара нахмурился, сказал, что такое бывает, и, возможно, еще повторится, посмотрел на нее долгим взглядом, и она поняла, — он ничего не может поделать. В тот день Ичиго с Пустым тоже соединила духовная нить.

«Ичиго», — другая Масаки дернулась, вглядываясь в красное личико сына. Вот оно. Урахара связал ее с Иссином, но связал с ним и Пустого. Две связи. Масаки дернула ту, которая тянулась от нее к Иссину. Лента натянулась, волокна начали расплетаться. «Ичиго… связь» — никак не получалось сосредоточиться. И как назло, ее снова поволокло из рассыпавшегося дня.

— Постойте, дайте додумать! — в отчаянии закричала Масаки, но ее тащило прочь, а умирание стирало все, что оставалось позади.

Масаки зажмурилась. И открыв глаза, поняла, что опять оказалась дома. В своем последнем дне. Движение замедлилось, ее время заканчивалось, нить почти свернулась, и вот-вот растает. А она так и не додумалась, что же делать.

Масаки опустилась на пол, не чувствуя кухонную плитку под ногами, а ведь та всегда была такой холодной. Масаки видела со стороны себя у разделочного стола, Иссина, который поднимается и идет к ней. Она никак не могла привыкнуть, что находится сразу в трех состояниях: в воспоминаниях, на набережной и Масаки-наблюдатель.
«Разорви нить. Дальше будет больнее».

Но уходить так, бросая всех на произвол судьбы, просто ужасно. «Еще немного», — попросила она.

— Масаки? А Масаки? — Иссин дернул ее за кончик хвоста, и Масаки из воспоминания вздрогнула всем телом, словно очнулась. — Ты что, уснула?

— Ой, прости, прости, иногда выключаюсь на секундочку, а потом — опять все нормально, — она заулыбалась, жмурясь, и морщинки лучиками разбежались от глаз. «А ведь я и правда ничего», — призналась себе Масаки-наблюдатель. А еще вспомнила, как Иссин все время старался оказаться поближе к ней, когда надо и не надо. Он чувствовал, что связь истончается. Но не понимал, что дело в страхе. Масаки боялась за него, не верила, что Иссин может защитить.

Не знала, что скоро умрет. Зато страх знал. Последние дни не отпускал совсем.

Иссин покачал головой, обнял сзади, уткнулся носом в волосы, коснулся кожи горячим дыханием и прихватил губами.

— Масаки... — шепнул на ухо. Она кивнула. Подумала, что Ичиго сейчас у Тацки, его надо забрать через пару часов, девочки спят. Ичиго. Масаки из воспоминаний думала про Ичиго, что он притягивал неприятности. Души сами находили его, и он видел их, но не понимал, что это не люди, не научился еще отличать мертвых от живых. Она чувствовала пробуждение его силы, и это усиливало страх.

Масаки у стола на секунду замерла, как будто какая-то мысль мелькнула совсем рядом, но поймать ее не вышло.

— Эй…

— Да, все хорошо, — она прикрыла глаза, представила себе, как ногами заталкивает тревогу в шкаф, а та сопротивляется и вываливается на пол змеиными кольцами. Хлоп, дверца закрылась. Стало спокойней, и живая Масаки попыталась мысленно нащупать нить, потянула, и белые волокна разъехались в пальцах. Мертвая Масаки тоже коснулась нити. «Ичиго, тебе нужно…» Но что нужно, никак не могла сообразить.

Иссин отстранился на мгновение, как будто тоже пытался проверить связь, но Масаки тогда показалось, что не смог — она думала, что у него слишком мало осталось духовной силы. Вместо этого он провел ладонями по ее бедрам, чтобы успокоить, и живая Масаки тихонько засмеялась, когда он задрал подол домашнего платья. Жар заполнил ее всю, как будто теплое молоко налили в прозрачный стакан. Стакан — она сама. Масаки осторожно переступила, чтобы не расплескать тепло, потерлась о его пах.

За окном по-прежнему стеной лил дождь, небо становилось все темнее, и Масаки из воспоминаний зажмурилась, лишь бы не видеть неба и серого света, который вполз по полу в кухню, как туман, тусклый, мертвый. Ей хотелось продлить близость — последнюю возможность укрепить связь. Но и любовь больше не помогала.

Проще было не смотреть и не думать об этом. Проще поверить, что дождь — совпадение. Он обязательно начинался, когда в груди давило с самого утра, когда странные мысли и видения появлялись как будто сами по себе и пугали, когда она вдруг выпадала из реальности, а потом возвращалась, и в голове стучало, а в животе неприятно тянуло. Живая Масаки не хотела думать о плохом.

Иссин отодвинул резинку трусиков и погладил пальцами влажные складки, и она глухо застонала. Другая Масаки, стоявшая рядом помнила, как густой и сладкий жар растекался от паха по бедрам, так что пришлось прикусить губу, чтобы не вскрикнуть.

Она помнила, как цеплялась за тепло, как старалась забыть про тревогу, притаившуюся в шкафу, когда Иссин мягко толкнулся, прикусил за загривок, и живая Масаки навалилась на разделочный стол, опрокидывая вазочку с конфетами. Она надеялась, каждый раз надеялась, когда они были близки, что связь восстановится. Но страх день за днем ослаблял защиту, и Пустой внутри набирал силу. Урахара сказал, что это только вопрос времени. Масаки не стала ничего рассказывать Иссину. Тот все равно ничем бы не помог.

Иссин раскачивался, приноравливаясь, подчиняясь тихим просьбам, и она шептала ему глупости, стонала и вскрикивала, позабыв, что может разбудить девочек. Ей так нравилось забываться. Иссин оглаживал ладонями груди через шелк платья, оттягивал затвердевшие соски, затем положил руку поверх ее руки, зажатой между бедер. Они двигались вместе, слитые, спаянные в одно тело, так, что закладывало уши. На самой вершине Масаки окончательно отпустила себя. Еще немного, и она закричала, напряжение, наполнявшее до самого горла, наконец взорвалось. Масаки дернулась, выгнулась, и тут вдруг, мешаясь с наслаждением, вернулся страх, во сто крат сильнее, чем обычно, как будто внутри лопнул шар с черной краской и залил ее всю. Ту Масаки затошнило так сильно, что она зажала рот рукой. А другая Масаки стояла рядом, удерживая ленту рейреку.

Иссин ничего не понял. А Масаки из воспоминаний высвободилась из его рук, улыбнулась, одернула подол.

— Я мыться, — проговорила быстро, и чтобы стало совсем убедительно, выпрямила спину.

Она поднялась на второй этаж, и другая Масаки пошла следом. Они вошли в ванную, живая Масаки пустила воду. Ужас заполнял до краев, сердце колотилось в груди так быстро, что тяжело стало дышать. Волоски на руках вздыбились от холода, она прошлась по ним ладонью, затем разделась. Другая Масаки сделала то же, позабыв, что лишилась тела. Ощущение наготы казалось неприятным, она отлично помнила, каково это. Живая Масаки поежилась и быстро забралась в ванну, чтобы успокоиться.

Лежа в горячей воде, она старалась очистить голову. Еще совсем маленькой девочкой она научилась прогонять ненужные мысли и образы, фиксироваться на одной точке, застывать на ней, как застывает прицел духовного лука. Так и сейчас закрыла глаза, и наверняка, выравнивая стрелу, направила ее в черную запятую на пересечении воображаемых линий. Другая Масаки стояла у бортика и наблюдала за ней.

У нее получилось. Страх скоро прошел, не исчез совсем — спрятался, забился куда-то. Масаки очень живо представляла, как он заползает под диван, поджав хвост, и кажется вовсе не страшным. Иллюзия освобождения оказалась такой правдоподобной, что живая Масаки на самом деле поверила, засмеялась и открыла глаза. Перед ней, на долю секунды, появились красные стены ее внутреннего мира, перевернутые вверх ногами дома. Она сидела в красной воде и смотрела в глаза своему внутреннему Пустому.

День разбился на сегменты в умирающей памяти, уже рассыпались в прах часы и минуты до мгновения, которое Масаки провела во внутреннем мире. Если бы очнувшись, она закричала, попросила о помощи, Иссин бы поднялся наверх, завернул ее в одеяло, не пустил бы никуда, сам бы забрал Ичиго, и ничего бы не случилось. Или случилось, но потом, через год или два года, а может, через неделю. Она всегда знала, что рано или поздно взорвется. И все же в этот день она могла бы спастись. Действительно, почему именно сегодня? Она была уверена, что время у них еще есть.

У той Масаки получилось вернуться. Вырвавшись из внутреннего мира, она осторожно вылезла из ванной и вытерлась, задев локтем свою невидимую душу, стоявшую рядом, и долго тщательно терла себя полотенцем, как будто хотела содрать кожу.

Потом прошла в детскую, посмотреть на дочек. Те спали каждая в своей кроватке, так крепко, как дети спят только под гул дождя. Ей показалось, что даже слишком крепко.

Масаки поцеловала девочек, накрыла одеялами — Карин хмурилась во сне, а Юзу — бормотала. Масаки еще раз взглянула на них, как будто прощалась, и ушла к себе, одеваться.

Когда она спустилась вниз, другая Масаки шла за ней. Последний день все тянулся, время замедлилось до предела. «И нить исчезнет. Я должна сама разорвать ее и …» Страх подкатил к горлу, и Масаки заморгала, как будто еще могла смаргивать слезы.

Иссин сидел за столом, читал газету и пил пиво из банки.

Живая Масаки остановилась в дверном проеме и глядела на Иссина, пока тот не поднял голову. Ее умирающая душа стояла рядом и тоже смотрела. Если бы она знала, что больше не вернется, она бы попрощалась. Но думала живая Масаки тогда совсем не об этом. Ну, разве что: «Хоть бы он не заметил, какая я растрепанная, а то опять начнет беспокоиться». Она боялась за него, боялась, что он не справится, если что.

«Прощай», — прошептала мертвая Масаки. Она бы заплакала, если бы могла.

— Ты чего? — спросил Иссин. Отодвинул банку, и Масаки поймала взглядом его отражение в металлическом боку.

Сейчас ей казалось, что в тот миг, когда она ответила, что ничего и она скоро вернется, нить начала истончаться еще быстрее. Неостановимо. Иссин, наверное, тоже почувствовал, поднялся, подошел к ней, с тревогой глядя в лицо.

«Спаси меня!» — закричала другая Масаки, и он нахмурился, огляделся, как будто услышал. Хотя разве он мог?

— Хочешь, мы пойдем вместе? — спросил, всматриваясь в лицо живой Масаки.

А та улыбнулась в ответ:
— Не надо. Я приведу его домой и зайду к Урахаре. Я и правда сегодня чувствую себя неважно.

Она бы конечно так и сделала, если бы не появился Удильщик.


Мертвая Масаки шагала рядом с Ичиго, мечтая еще раз взять его за руку. А живая Масаки утешала его. По дороге домой с ним произошла неприятность — проезжавшая машина окатила водой из лужи, и он злился и плакал, а потом уткнулся в юбку ее исчезающему двойнику. Она знала, что ни дома, ни сада уже нет — они стерлись навсегда, и вместе с ними — еще одна часть ее памяти и сознания.

Живая же Масаки говорила Ичиго всякие глупости, и тот нервничал все больше, хмурился и никак не мог успокоиться.

А потом у парапета Ичиго увидел девочку. Дождь лил как из ведра, а та стояла одна без зонтика на самом краю, еще шаг — и свалится в реку. Живая Масаки не успела остановить его — соображала и двигалась слишком медленно.

— Мама, подожди здесь! — Ичиго перемахнул через ограждения и бросился к девочке. И только тогда Масаки увидела, кто дергал ее за нитки. «Нет!» — мертвая Масаки не могла сделать ни шагу, и просто смотрела, болтаясь в воздухе, как воздушный шар.

Живая Масаки закричала, но Ичиго не слушал, он уже подбежал совсем близко, уже протянул руку, чтобы ухватить девочку за край плаща, потому что она падала. Удильщика он не видел.

Бросив зонт, Масаки перепрыгнула через перила. От Ичиго ее отделяли несколько метров, несколько шагов. Она побежала, оскальзываясь и чуть не падая. Мокрая юбка облепила колени, вода заливалась в туфли.

Она почти догнала Ичиго, когда внезапная боль сбила с ног, и свет выключился. Она снова оказалась в красном мире и ей в глаза смотрел внутренний Пустой. Другая Масаки все еще чувствовала его последний взгляд между глаз.

— Тебя нет, тебя заперли! — закричала она. Пустой зарычал и бросился на нее. Масаки попыталась сопротивляться, но духовный лук рассыпался в руках всполохом голубых искр. Тогда она поняла, куда так стремится выбраться Пустой. Его притягивала еще слабая сила Ичиго.

Когти Пустого прошли сквозь ребра и коснулись сердца, Масаки падала, падала целую вечность. Она проиграла сражение. Когда лицо врезалось в красные плиты, все вокруг взорвалось, разлетелось миллионом обломков. «Так умирает внутренний мир Куросаки Масаки», — пронеслось в голове и эхом отразилось над руинами. Сознание сворачивалось, пока не сжалось до точки. А потом она снова открыла глаза.

Все три Масаки соединились в одну. Она стояла над собственным телом и видела, как убегает Удильщик, напуганный неожиданной силой, видела, как Ичиго падает навзничь в дождевую воду. И еще она видела, как Пустой, вырвавшийся из ее тела, проникает в грудь Ичиго, и от него теперь тянется одна из лент, та, которой Урахара привязал Пустого к Иссину.

В отчаянии Масаки закричала. Все, она не могла больше ничего придумать, не могла ничего изменить, не могла спасти. Осталось только исчезнуть, чтобы не видеть. Она звала Иссина, дергала за нить, в голове металось: «Он не придет, он все равно не сможет помочь».

— Стоп! — ужас, отчаяние страх, отхлынули так же вдруг, как и накатили. Масаки поняла, что Ичиго приходит в себя, и что к нему бежит Иссин. — Он услышал. Он нас спасет.

Масаки улыбнулась. И страх вдруг исчез. Она, наконец, поняла, что надо делать. Ей больше не страшно было умирать. Она шагнула к Ичиго и Иссину, который ощупывал его, прижимал к себе одной рукой, а другой пытался притянуть к себе ее тело. Склонилась над ними.

— Прощай, — шепнула она ему в ухо. Иссин развернулся, разжал пальцы, махнул рукой в воздухе, как будто услышал, хотел схватить, задержать. Масаки тоже подняла руку, но не для того, чтобы коснуться его. Она схватилась за белую ленту, тянувшуюся от нее к Исину. Та натянулась, крепкая, как с самого начала. Масаки вцепилась в нее пальцами, и дернула изо всех сил. Порвать оказалось не так просто, но у нее получилось. Обрывок теперь был у нее в кулаке, и Масаки быстро ухватила другой рукой красную ленточку рейреку Ичиго и привязала к ней неровно оборванный кончик. Ленты тут же срослись, связь между Иссином и их сыном натянулась.

Масаки засмеялась. Ичиго не мог слышать и видеть ее, но Иссин вдруг посмотрел прямо на нее. Масаки подняла руку, махнула ему на прощание.

— Мы хорошо провели время, самый лучший шинигами, — проговорила она, и в этот миг свет взорвался перед глазами. Мгновение боли, ужаса. И полное успокоение. Масаки всегда знала, что умирать не страшно.

@темы: творчество, R - NC-17, мини, фесты, гет, Bleach

---

БП: Итоги

На самом деле мне повезло с обеими командами, в них было прекрасно играть Первое и шестое место - по-моему зашибись. Чуваки, вы прекрасны все до одного!

Команда Папа+Мама



Для этой команды я написала "Умирать не страшно", ангс и драму, и то и другое и можно без хлеба. Выложу как-нибудь потом. Фик в том виде, в котором он получился сначала, не понравился мне просто от слова совсем. Я его перечитала, поняла, что это пиздец и я не могу его принести((( Потому я пошла и переписала его практически целиком. Я уже знаю, если чую косяк, лучше прислушаться к себе. Ну и вот, не скажу, что он нравится мне теперь полностью, но зато в нем удачная концовка а это уже вин. А еще я бетила, но бетить с такими чуваками - одно удовольстве! Так шта готова пережить это снова

Команда Папок



Шестое место - я щитаю, что это круто. У нас был прекрасный ангст, Хирс
Ах да, я же о себе. Я написала хоррор "Тень". Нет, ну правда, он мне нравился, но с ним получилось, как знаете - вот пишешь ты проект, думаешь - покажешь начальнику, вот будет круто, отдаешь ему в руки, он открывает, а на центральном развороте слово ХУЙ написано большими буквами. Вот и тут так. Все хорошо, но Рюкен получился рыбой-дебилом с легкой руки автора. А всего-то надо было прописать, почему он ничего не сделал, вот и все. Осуждаю себя

Второй фик - это мой косяк, конечно, но я щитаю, что лучше 38 баллов, которые он принес, чем ничего. Ну так уж вышло, я написала его в панике на АУ, думая, что никто не пишет. Но на самом деле у нас было прекрасное АУ, я выдохнула, потому что фичок мне не нравился, я надеялась его отложить, а потом как-то использовать. Но потом получилось, что ничего как-то не было на экшн, и я достала Страшшшшную сказку. И сказка получилась действительно страшная Хотя реакция на нее не стала для меня сюрпризом. Так шта да, как сказал один анон, автора покусал дедлайн

А еще у меня там есть два внеконкурса, которые я правда люблю, больше всего остального. "Двойные стандарты" и "Тайна". Ну что сказать про них? Написались легко и с удовольствием

Вторая БП прошла на ура, все было круто, оргу спасибо, в целом я довольна. Были офигительные команды-соперники, были те, за кого болела, была внеконкурсная команда с Аконом Ну клево же!

запись создана: 01.06.2013 в 13:09

@темы: творчество, фесты, Bleach

---

Битва пейрингов

Прекрасные папки и папкомамки в вашей ленте

@темы: фесты

---

Флешмоб от Aelen

Назовите мне персонажа, а я вам скажу кто у меня с ним/с ней:
— в ОТП
— в дженовом взаимодействии
— в ОТ3 (если есть)
— в пейринге, который недолюбливаю

@темы: флешмоб

---

Битва пейрингов

Папкомамки и папкопапки! Четвертая выкладка

@темы: фесты

---

Нытье

унылота

Я заболела гриппом((( блиииин я не знаю таких слов, чтобы выразить((( Этого мне как раз не хватало. Не знаю, смеяться мне или плакать Дома надо мной все уже прикалываются, потому что ну не может один человек болеть всем сразу.

@темы: пражизнь, боль и всякое

---

Встречались сегодня с Кекой! Прекрасная Кека Очень надеюсь, что еще увидимся

---

БП: Папки

Еще одна прекрасная команда. РЮКЕН!!! Читать обязательно!

@темы: БП, фесты

---

Битва пейрингов

Выложили ангст/драму

@темы: БП, фесты

---

Потырено у Джи

ну правда же похоже бгггг

Результаты оценки способностей Распределение узоров: Завитков: 4 Составных узоров: 1 Петель: 5 Таких как я на Земле: 33.750% Встречается: Очень часто! Индивидуальные особенности Данный раздел описывает индивидуальные особенности, присущие Вам и их уровень, ниже графика представлено подробное описание каждого из показателей. Выносливость Уровень выносливости - высокий, можете выдерживать тяжелые и продолжительные нагрузки. Терпеливы, упорны в достижении цели. Редко беретесь за новое дело, не закончив прежнее. Эгоизм Уровень эгоизма сверхвысокий - повышенная самооценка и чувство собственого достоинства. Часто проявляется чрезмерная гордость и высокомерие. Стремление показать свою индивидуальность и неповторимость. Склонны считать себя уникальной личностью. Дружелюбность Сверх общительны, легко чувствуете себя в большой компании. Работать предпочитаете совместно и в коллективе. Тяжело переносите одиночество. Стремитесь быть на виду и общаться в свое удовольствие. Скорость реакции Скорость реакции - свойственная для большинства людей. Способны комбинировать быстрое понимание новых идей и исследование заинтересовавшего Вас материала. Общительность Прекрасные ораторские качества, умение говорить и прозводить впечатление, чаще всего речь хорошо поставлена. Повышенная активность подсознания. Способны излагать мысли красочно и живо, умеете заворожить другого человека своей речью, побудить к действию. Одаренность Уникальные способности в любом деле, которым захотите заняться. Умение видеть суть вещей, понимать и разбираться в чем угодно. Быстро схватываете суть и понимаете как устроен предмет изучения. Мышление очень сложное, неординарное. Уровень мышления очень высокий, способны решать сложные задачи с меньшими (нежели другие люди) энергозатратами. Реализм Прямолинейны, действовать предпочитаете по заранее продуманному плану. Вас довольно сложно обмануть и ввести в заблуждение, поскольку склонны просчитывать все наперед и мыслить логически.

@темы: тесты

---

ФБ: Ями но Мацуи

И последний на сегодня баннер В следующий раз обещаю собирать все в одном посте

---

БП: Мама+Папа

@темы: БП, фесты

---

ФБ: Bleach

@темы: ФБ, фесты

---

БП: первый пошел

По ходу у меня скоро в днявочке будут одни баннеры Но да, о чем это я? Битва Пейрингов же!

@темы: фесты

---

ФБ: Ai no kusabi

Очень очень очень приветствуется перепост Ждем в команду райтеров, артеров видеров, фотошоперо, косплееров и, даже если вы будете просто махать помпонами и комментить контент, все равно ждем.

@темы: ФБ, AnK, фесты

---

Я выдаю персонажа, с которым ты у меня ассоциируешься, ты целую неделю постишь его фотки (одну или несколько, как хочется).

от  aleks-neko

Сквало

День первый



День второй



День третий



День четвертый



День пятый



День шестой



День седьмой



Апд. от  The Tochilkina

Пионер

День первый



День второй



День третий



День четвертый



День пятый



День шестой



День седьмой

запись создана: 16.04.2013 в 22:12

@темы: флешмоб

---

Ностра: Предложение, от которого нельзя отказаться

Название: Меня зовут Блюбелл
Автор:  Umbridge
Бета:  Aizawa
Размер: мини, 3 211 слов
Фэндом: KHR
Пейринг | Персонажи: Бьякуран|Блюбелл, Кике, Закуро, Торикабуто, Дейзи
Категория: джен
Жанр: драма, мистика, хоррор
Рейтинг: PG-13
Дисклеймер: не мое, да и ни к чему мне
Краткое содержание: Ночь за ночью Блюбелл видела во сне оранжевый пирс и бирюзовую морскую воду, волны, глухо шумящие внизу, фонарь и скамейку, на которой они часто сидели с братом. Но в тот раз ей впервые приснилось, что она ходит.
Примечания: Фанфик был написан на  Reborn Nostra: Танец Пламени на дайри, тема «Предложение, от которого нельзя отказаться» за команду  Raining Men

Ночь за ночью Блюбелл видела во сне оранжевый пирс и бирюзовую морскую воду, волны, глухо шумящие внизу, фонарь и скамейку, на которой они с братом часто сидели. Но в тот раз ей впервые приснилось, что она ходит.

Она точно помнила, что вечером не случилось ничего особенного. Ничего такого, что не случалось с ней в последнее время. Пришла медсестра, забрала градусник, проверила, закрыто ли окно, и, щёлкнув выключателем, закрыла дверь в палату. Блюбелл осталась одна в темноте.

Как обычно, пришел страх, и она быстрее зажмурилась, чтобы не видеть, как желтый фонарь заглядывает в комнату с улицы. По ночам он казался ей живым и злобным – высматривает, выжидает, хочет убить.

Она сразу закрывала глаза, когда гасили свет.

– Спокойной ночи, – как всегда, сказала Блюбелл развешанным по стенам картинкам.
И те, как всегда, ответили:
– Сладких снов.

Они действительно отвечали только ей одной и замирали, прикидывались обычными рисунками, стоило войти кому-то чужому.

Скорее всего, картинки сделали так, что Блюбелл начала ходить.

Красавец с бирюзовыми волосами, смотревший со страницы так жалостливо, человек-лава, ворчавший и ругавшийся, неумирающий мальчик – этот иногда целыми днями не показывался на листе: стеснялся.
Но главным, конечно же, был он, ее названый брат.
У героев были имена – странные, почти волшебные, как положено. Красивого звали Кике. Блюбелл особенно любила вырисовывать его волосы, длинные и яркие. Человек-лава был Закуро. Этот мог спалить бумагу, и тогда приходилось рисовать его заново. Мальчика звали Дейзи, и у него внутри светило солнце – очень тусклое, немного мёртвое, но настоящее.
А брат назвался Бьякураном. «Какое красивое имя», – сказала Блюбелл, когда он впервые представился. Бьякуран улыбнулся в ответ.

Скорее всего, ее история началась с картинок. Когда однажды они заговорили с ней.

Потом было еще много всего, телевизор, и радио, и кричавшая медсестра. Но в тот день не случилось ровным счетом ничего такого. Блюбелл лежала, всей кожей чувствуя, как темнота окутывает с ног до головы, туго обматывает душными чёрными бинтами, и слушала, как в голове шумит море.

Блюбелл всегда думала о море, чтобы скорее уснуть. Представляла, как вода постепенно касается ног, которые Блюбелл прекрасно чувствует, как добирается до пупка, а потом ползёт выше, к ключицам, щекочет подбородок, накрывает с головой. В волосах Блюбелл путаются рыбы – красные, жёлтые, полосатые, с яркими хвостами, маленькие и большие. Она ловит их руками, смеётся и кружится, как русалка, и все вокруг – такое же живое, радостное и веселое, словно солнечные блики на волнах…


– Ты любишь купаться?

Блюбелл сразу узнала голос. Ее звал Бьякуран.

– Конечно, люблю, – прошептала Блюбелл, выпуская изо рта пузырьки.

– Открой глаза, и мы пойдем плавать на самом деле.

Блюбелл захихикала.

– Нет. Не пойдем. Во-первых, я сплю. Во-вторых, вокруг уже темнота и фонарь, я его боюсь. А в-третьих, я не могу ходить.

– Ты просто маленькая русалочка, Блюбелл. Ты поплывешь, я тебе обещаю.

Блюбелл улыбнулась.

– Шутишь, – она тряхнула волосами, и рыбки исчезли, и вода превратилась в черное покрывало, расшитое разноцветными блёстками.

– Нет, даже не думал, – мягко, ласково ответил Бьякуран. – Ты мне веришь?

Нахмурившись, Блюбелл повела головой. Голос раздавался не с картинки на стене, а от окна.
Ей вдруг стало очень страшно.

– Не знаю, – прошептала она, запинаясь.

А что, если этот фонарь – совсем и не фонарь, а жуткое чудище, которое выпивает душу через глаза, когда смотришь на него слишком долго?

– Открой, Блюбелл, разве ты не поняла, что я скоро приду? Это я говорил с тобой с картинок, я даже пел песенку. Неужели ты не помнишь?

Блюбелл кивнула. Он много раз разговаривал с ней, рассказывал, какая на улице погода, звал погулять, шутил.
Он появлялся в телевизоре, мелькал на секундочку между мультиками и новостями, махал рукой.
Он пел ей, когда она включала радио.

– Не бойся, открывай, – голос звал и звал, такой нежный, что у Блюбелл сразу стало легко на сердце.
Как будто это и правда был голос ее брата.
Как будто тот выжил и вернулся за ней.

Она осторожно открыла глаза.
Бьякуран сидел на подоконнике, белый и тонкий, его пронизанные желтыми лучами волосы сияли, как луна. Блюбелл приподнялась на локте, вглядываясь в это сияние со страхом и радостью.

– Привет! Я давно собирался зайти.

– Привет! Как же здорово!
Он и правда оказался красивым, даже чуточку красивее, чем она рисовала. Всегда на черной бумаге – белые руки и растрёпанные волосы, светлые лиловые глаза на улыбающемся белом лице.
На правой щеке Блюбелл пририсовывала сиреневые треугольники.

– Я принес тебе подарок, – Бьякуран спрыгнул со стола и подошел к постели.

Блюбелл наблюдала за ним во все глаза, приоткрыв рот от изумления.
Подарок. Ей уже давно никто не дарил подарков. На День рождения приносили только кусок торта со свечкой. Его пекли на кухне раз в месяц – для всех именинников сразу.

– Вот, держи, – Бьякуран протянул к ней руки. В его сложенных лодочкой ладонях билось голубое пламя. – Бери, бери, оно твое.

Блюбелл коснулась огонька пальцами, думая, что сейчас ужасно обожжётся, – но не обожглась.
Голубое, холодное потекло сквозь кожу к запястью, до локтя, разлилось по плечам и груди. Вот оно поднялось до шеи, вот просочились в горло и, покалывая тысячей иголок, разлетелось под языком.
Блюбелл вздрогнула.

– А теперь вставай, – Бьякуран стиснул ее запястье и потянул на себя. – Поднимайся, пойдем купаться.

Блюбелл не отняла руку, но невольно попыталась отстраниться.

– Я не могу!

– Можешь, – Бьякуран потянул сильнее.
И тогда Блюбелл, такая слабая и маленькая, не удержалась и встала.
И ноги не подкосились. Новые ноги, налитые силой, могли нести ее куда угодно. Она пошевелила пальцами, потопталась на месте, подпрыгнула раз-другой. Ноги слушались, чувствовали: правая – холодный линолеум, левая – мягкий ковер, каждую ворсинку.
Блюбелл немножко поскребла его пяткой, ей очень давно хотелось это сделать. «Шкряб– шкряб».
Она громко рассмеялась, позабыв про дежурную сестру на посту.

– Ты хотела купаться, – напомнил Бьякуран. Он сидел на кровати и крутил в пальцах белую зефирку-маршмеллоу. – Будешь?

Блюбелл кивнула, сунула за щеку сладкий комок. И, осторожно ступая, вышла в коридор. В конце, перед дверями с надписью «Первое детское отделение», сидела сестра. На ее столе горела лампа, бросая оранжевый отсвет на сонное лицо и заваленный бумажками стол.
Блюбелл остановилась и прислушалась.

– Иди, она тебя не увидит, – шептал Бьякуран, щекоча теплым дыханием ухо. – Она не увидит тебя. Что бы ты сейчас ни сделала, никто ничего не узнает. Внутри тебя – Пламя.

Блюбелл кивнула. Друзьям надо верить.
Она пошла по коридору, ступая голыми ногами по холодным мраморным плитам – быстрее, быстрее. Сердце замерло, будто затаилось, боясь, что выдаст хозяйку, и тогда все кончится.

Когда до выхода на общую лестницу оставалось несколько шагов, Блюбелл вдруг оглянулась.

Сестра спала, откинувшись на стуле, так крепко, что добудиться ее ни у кого бы не получилось. Веки вздрагивали, в уголках губ скопилась слюна.

Осторожно, на цыпочках Блюбелл подошла к ней совсем близко и заглянула в лицо.
У сестры Маргариты всегда, когда она смотрела на Блюбелл, глаза делались стеклянными – точь-в-точь, как у заводной куклы, которая умеет только выключать и включать свет, выносить судно и повторять: «Аккуратней, девочка».

Что бы ни творила Блюбелл, она слышала одно и то же. Иногда она даже представляла себе маленький-маленький проигрыватель у сестры в голове: пленка все крутится и крутится, а на ней – «аккуратней, девочка».

– Меня зовут Блюбелл! – прошептала она прямо в кукольный рот сестре.

И та вдруг открыла глаза.

Блюбелл застыла, боясь вдохнуть. Страх растекался внутри, ядовитый и ледяной.
«Молчи, молчи, молчи».

Сестра раскрыла рот, и Блюбелл на секунду зажмурилась и даже не поняла, как так получилось, что голубой шарик пламени вырвался у неё из груди и влетел прямо в тёмную щель между накрашенных губ. Несколько секунд сестра Маргарита просто смотрела стекляшками–глазами, а потом уронила голову на стол.

«Уснула», – решила Блюбелл, боясь поверить.

Страх постепенно отпускал, – и как же легко и здорово оказалось не бояться! Оставив сестру за столом, Блюбелл открыла дверь на лестницу и, неслышно ступая своими замечательными босыми ногами, сбежала вниз, во внутренний крытый дворик.

Тёплый и влажный, отдающий хлоркой воздух показался ей чистым и сладким. Во дворе не гуляли и не выращивали цветов. Сад разбили у главного входа, а здесь был бассейн для тех, кому прописали водные процедуры. Выложенную белой плиткой прямоугольную плошку наполняла искрящаяся синева – на ночь, оказывается, здесь включали очень красивую подсветку.
Блюбелл обошла щиток и скамейки и по скользкому мрамору зашлёпала к металлической лесенке.
Она не плавала с тех пор, как погиб брат, и думала, что никогда-никогда уже не будет плавать. Но сейчас перед ней дробилась сверкающими бликами прозрачная вода.

Забыв снять рубашку, Блюбелл спустилась по холодным ступенькам. Погрузилась по пояс, кинула быстрый взгляд на свое отражение, а потом оттолкнулась и нырнула, как настоящая русалка.

Вода окутала её мягким светом и прозрачными тенями глубины. Блюбелл скользила руками по плиткам, ей совсем не нужно было дышать – пламя внутри оказалось куда лучше воздуха.

Блюбелл заморгала, широко открыла глаза и огляделась.

На дне лежало, вытянувшись, что-то темное и длинное.

Оттолкнувшись от стенки, Блюбелл поплыла к тёмному пятну, путаясь в облаке рубашки и собственных волосах. Чем ближе она была, тем яснее видела вытянувшееся в воде тело и тем больше узнавала запрокинутое лицо.
На плиточном дне лежала мама.

Блюбелл коснулась пальцами дна, потянулась к лежащей.
Когда они с братом нашли маму на полу, та была совершенно голой. Судя по всему, она пролежала так весь день, а потом умерла. Потом врач сказал, что перед смертью мама ползала, пыталась встать, но так и не смогла. Теперь мама тоже была тут совсем одна.

– Не переживай, – голос Бьякурана был мягким и сладким, как зефирки, которые Блюбелл старательно рисовала белыми восковыми карандашами. – Она просто спит, я дал ей отдохнуть. Она не волновалась, я сказал ей, что теперь всегда буду заботиться о тебе.

Блюбелл обернулась, чтобы увидеть его, заметалась в воде, взбивая целые стаи пузырьков, беззвучно вскрикнула и открыла глаза в своей комнате.
Она попыталась вскочить, попробовала пошевелить пальцами, но ничего не вышло – пламени внутри больше не было.
К телу липла промокшая насквозь рубашка.

С картинок на стене смотрели герои – все они смотрели прямо на нее и улыбались. Даже мальчик с распоротым зайцем.
Блюбелл заплакала.

На утренний обход сегодня вышла сестра Жанна. Оглядела мокрую Блюбелл стеклянными глазами, сказала: «Аккуратней, девочка» – и потащила вверх холодную рубашку. Блюбелл еле руки успела поднять.

– А где сестра Маргарет?

Сестра Жанна вздрогнула, и рубашка шмякнулась на пол.

– Сестра Маргарет заболела, – ответила, подбирая мокрый комок. – А ты почему такая мокрая? Расскажу врачу…

– Сама расскажу! Сегодня ночью я плавала в бассейне!

Блюбелл знала, что рассказывать ничего нельзя, но просто не смогла удержаться. Ведь она ходила и плавала. А никто не верил, что так будет. Сёстры называли их «колясочники» – когда Блюбелл слышала это слово, то сразу представляла себе ребенка, у которого колеса вместо ног.

– Не выдумывай! – раздраженно бросила сестра Жанна, и, оставив Блюбелл на мокрой кровати, пошла за новой пижамой.

Блюбелл улыбнулась – никогда еще она не видела столько чувств на лице больничной сестры.

Врач пришел к обеду, когда Блюбелл как раз заканчивала новый рисунок. Она рисовала Торикабуто в костяной маске. Рисовала быстро, меняя карандаши – коричневый и серый.
Она очень торопилась, потому что Бьякуран водил ее рукой.

– Блюбелл, – позвал доктор.

Блюбелл повернулась, аккуратно положив карандаши.

– Сегодня ночью я ходила, – сказала она, улыбаясь.

Врач нахмурился.

– Как ты намочила рубашку? – спросил он, как будто и не слышал.
Блюбелл засмеялась.

– Я купалась в бассейне! Сама дошла и нырнула!

Выключив диктофон, врач потер переносицу.

– Блюбелл, – сказал он противным голосом. – Ты же взрослая девочка. Мы тебя лечим, и каждый день ты немного ближе к успеху, но пока ещё слишком рано. Вчера ты ходить не могла.

– Но я ходила! Правда! Проверьте!

– Нехорошо врать доктору. Должно быть, ты вылила на себя воду из графина?

– Нет.

– Тогда как?

Блюбелл молча смотрела на него.
Что бы она ни сказала, он не поверит.

– Знаешь, у нас повсюду есть камеры, – сказал доктор. – Мы можем посмотреть запись.

Он встал и, больше не спрашивая ее ни о чем, вышел из комнаты.
Блюбелл долго смотрела на захлопнувшуюся дверь. Она представляла, что роняет голубой пламенный клубок ему в рот, и врач засыпает, как сестра Маргарет.

Шорох крыльев и прикосновение к ладони заставили ее очнуться. Блюбелл развернулась, взглянула на рисунок. Сначала ей показалось, что на странице сидит ночная бабочка. Блюбелл хотела стряхнуть ее, но крылья мелькнули и сложились.

На нее смотрело темное лицо Торикабуто. Блюбелл вскрикнула.

– Не бойся его, – приемник мигнул красным глазом и заговорил голосом Бьякурана. – Просто сомни и выброси. Так надо поступать со всем, что тебя пугает.

Блюбелл покосилась на рисунок.
Торикабуто глядел на нее белыми пустыми глазами, неподвижный и неопасный. Она протянула руку, коснулась рисунка, а потом с силой смяла лист в кулаке.

– Молодец! – похвалил ее голос из приемника. – Хочешь зефирку?

Весь день Блюбелл рисовала и слушала радио.
Она не хотела в коридор, не хотела поиграть в «Монополию», не хотела разговаривать с бледными больничными детьми. Ей хотелось одного – выводить на листе линию за линией, позволяя Бьякурану направлять свою руку. Акула, длинные шеи динозавров, черные лисы, ласточка и сова, – она рисовала и рисовала без устали, счастливая, как никогда. Потому что они все были с ней, и Бьякуран был с ней.
Сестра Маргарет не появилась и вечером.


А ночью Бьякуран снова пришел по-настоящему.

– Смотри, что я принес, – улыбнулся он и вложил ей в ладони шар из синего огня. Блюбелл осторожно, точно целуя, прикоснулась к сиянию губами, потянула его в себя, как будто принимала микстуру. Пламя, искристое, быстрое, потекло по телу, наполняя силой.
Блюбелл пошевелила пальцами и спрыгнула с кровати.

– Сегодня ты ходишь гораздо увереннее. Куда отправимся?

– К доктору! Я хочу показать ему, как хожу!

Бьякуран посмотрел на неё долгим странным взглядом, а потом улыбнулся.

– Как скажешь.

***

На следующее утро доктор не пришел на осмотр. Бьякуран рассказал, что доктор спит очень крепко, и его теперь не добудиться. Блюбелл только пожала плечами. Вчера она отдала доктору немного пламени, а тот почему-то упал на пол и затих. Бьякуран объяснил, что врач очень устал и быстро уснул.

А после полдника сестра Жанна привела к ней странного человека в шляпе. Блюбелл как раз раскрашивала большого зайца с распоротым брюхом. Рваную рану на животе она старательно штриховала красным, а красное переливалось через край и норовило стечь с листа на стол.

Человек в шляпе спросил, не знает ли Блюбелл, что случилось с доктором. Она помотала головой.

– Нет, не знаю. Пришла к нему вчера показать, что могу ходить, а он уснул.

Человек окинул ее ледяным взглядом. Не кукольным, как другие, а пронзительным, острым, таким, что тошнотворный страх опять тяжело заворочался в груди.

– Почему на камерах в твоей комнате стерты записи? Ты не знаешь? Может быть, кто-то приходил к тебе?

– Нет, я никого не видела, – соврала Блюбелл, накрывая картинку пустым листом.

Шляпный заметил, потянулся посмотреть.

– Не мешайте! – запачкав пальцы красным, Блюбелл затолкала листок под папку с бумагой. – Я рисую.

– А можно посмотреть, что?

– Нельзя!

Человек не стал настаивать. Он еще несколько минут ходил по комнате, рассматривал картинки, но те притаились, молчали и не двигались. От него и его шляпы веяло страхом, животным новорожденным страхом, от которого хочется забиться в щель и не двигаться, пока хищник не уйдет.

А потом Блюбелл заснула и снова видела во сне, как умирает ее брат. Вспыхивают огни, что-то несется на них. Потом ей объяснили, что водитель не справился с управлением, и непонятно почему вильнул в их сторону. Но тогда ей казалось, что это зверь с горящими глазами-фонарями. Брат упал, придавил ее тяжелым телом, он спас ее и защитил, но сам лежал и кричал, пока не застыл, и никто не пришёл его спасти. Потому что никому не было до них дела.

Проснулась она от того, что кто-то трогал ее волосы.

– Бьякуран? – выдохнула она, запрокидывая голову. Тот сидел у изголовья, разглаживал голубые пряди, наматывал на пальцы.

Хорошо, что ей всего два дня назад вымыли волосы, подумала Блюбелл.

– Сегодня ночью мы не будем ходить, – грустно улыбаясь, протянул Бьякуран, наклоняясь совсем низко. От него пахло зефиром и душными, сладкими цветами, которые назывались красивым словом «орхидеи». – Они думают, что ты виновата во всем.

– Сестра и врач просто спали, – прошептала Блюбелл.

– Да, мы-то понимаем, а они – нет. – Бьякуран вздохнул. – Оставаться тут теперь слишком опасно.

Он соскользнул с кровати, поплыл по комнате, не касаясь пола, сияющий, словно дух.

– Мой мир погиб, как и твой, Блюбелл, а я, как и ты, выжил, – продолжал он, протягивая к ней руки. – И ты поймешь меня, как никто другой.

Блюбелл заморгала, чтобы не плакать.
Внутри стало пусто и холодно.

– Завтра я приду попрощаться.

Он обнял ее, прижал к груди, и Блюбелл задохнулась, зажмурилась, цепляясь за него изо всех сил.
Завтра она снова останется одна в мире, где никому до нее нет дела. Не будет больше ни карандашей, ни бумаги, на которой можно рисовать живые картины, не станет голосов по радио и из телевизора никто не передаст привет. И конечно, больше не будет пламени, и силы не будет тоже. И пальцем на правой ноге шевелить будет нельзя.

Наплакавшись, Блюбелл уснула, а утром нашла под подушкой банку с огоньком внутри. Огонек, голубой, маленький, как светлячок, кувыркался и плавал внутри, бился о стеклянные стенки.

– И зачем такой дурочке пламя, – проворчал над головой Закуро. – Только попусту тратить.

Блюбелл погрозила ему кулаком.

– Будешь дразниться, я тебя порву и выброшу!

– Ха-ха, – отозвался Закуро и зевнул. Кажется, он не очень испугался.

– Не обижай ее. Может быть, завтра мы уже не увидимся, – осадил его Кике. – Лучше пожалей. Бедняжка Блюбелл.

Он смотрел на нее так печально и понимающе, что Блюбелл захотелось разорвать его красивое лицо на тысячу кусочков, а потом сжечь в пламени Закуро.
Она перевела взгляд на банку и, недолго думая, открыла крышку. Пламя вырвалось наружу, закружилось по комнате, взметнулось под потолок и дождём пролилось прямо в её широко раскрытые глаза.
Блюбелл ахнула и закрыла лицо ладонями.

– Никому не говори, – прошептал Бьякуран с картинки и помахал ей орхидеей. – Никому. Поняла?

Блюбелл кивнула и отняла руки от глаз.

Когда в комнату вошли сестра Жанна и неизвестный врач, Блюбелл лежала в кровати.

– Мы знаем, тебе тут нравилось, – врач говорил это, не приближаясь к ее кровати. Как будто боялся. – Но мы решили, что тебе лучше будет в клинике Святого Брутуса.

Сестра кивнула, отступая к двери.

– Я не хочу уезжать, – Блюбелл переводила взгляд с врача на сестру, пытаясь закрыться от них одеялом. Она вцепилась в ткань так, будто могла удержаться за нее и остаться в госпитале. – Я не могу. Тогда он уже никогда не придет.

Врач и сестра переглянулись.

– В этой клинике тебе помогут. – Врач так старательно изображал спокойствие и заботу, что у него даже начали подергиваться губы, и улыбка получилась немножко сумасшедшая.

Блюбелл очень боялась его. Она ухватилась за железную спинку кровати и стиснула пальцы так, что заныли ногти.

– Я никуда не поеду!

– Там ты расскажешь, кто приходит к тебе…

– И выключает камеры, – добавила сестра, но, встретившись взглядом с Блюбелл, шагнула назад и ударилась затылком о косяк.

– Я никуда не поеду, – Блюбелл улыбнулась.

Страх ушел, она не могла позволить им увезти себя – во что бы то ни стало.

– Я–никуда–не–поеду.

Сила, могучая и ледяная, текла сквозь неё.
Блюбелл зажмурилась, поддаваясь потоку, забилась в темноте, пытаясь выплыть из водоворота.

«Я русалка», – напомнила себе она, чтобы не бояться.
И тьма послушно обернулась пронизанной солнцем морской водой. Рыбки, разноцветные рыбки плавали в волосах, но не путались между прядей, будто волосы Блюбелл тоже стали голубыми струями. Рыбки касались пальцев, щекотали щёки, тыкались острыми мордочками в углы рта – целовали.
Блюбелл улыбалась им.
Где-то далеко, за водой, разносились голоса – глухие и совсем неважные: «Доктор Паули без сознания! Скорее, реанимацию! Сестра! Укол!»
Руку слабо кольнуло, но Блюбелл решила, что это морская звезда случайно задела её запястье колючим лучом.
Она плыла в синеве и золоте.

– Я ухожу, – шептал Бьякуран, глядя на нее сквозь водяную толщу. – Хочешь пойти со мной?

Блюбелл протянула руки, поплыла вверх, разбивая воду хвостом. Еще рывок, и Бьякуран сжал ее пальцы, поймал на руки, согревая, удерживая среди разноцветных бликов.

– Теперь я буду твоим братом, – говорил он ей на ухо, и Блюбелл смеялась и вздрагивала от радости.

***

Блюбелл очнулась в воде, она дышала в воде, кутаясь в собственные длинные синие волосы, и через стекло на нее смотрели Закуро и Кике.
Но она ждала не их.

Бьякуран подошел и стал рядом, наклонился к ней.

– Добро пожаловать, – сказал он. – Добро пожаловать в новый мир.

@темы: творчество, мини, G - PG-13, джен, Reborn